Русский роман о любви. Книга первая. 2 глава. Противостояние

2 глава. Противостояние

Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.
Екклесиаст 1

25 февраля 1918 года (дневник Тимофея Смирнова)

Сегодня мне исполнилось восемнадцать лет по старому стилю. К новому – Григорианскому, привыкнуть трудно. Две недели разницы. Много или мало?
Для чего?
Уничтожать все старое: школы, строй, календарь. Первое февраля вдруг стало четырнадцатое. Теперь мой день рождения выпал на весну. Птицы поют, и мне не хочется терять надежды, что скоро случится что-то очень важное в жизни.
Нам в школу привезли чернила, и я продолжаю вести дневник. Старые газеты мы с ребятами используем как черновики. Сшиваем из них тетради. Учу ребят грамоте и арифметике, а сам не понимаю, что будет дальше? Что будет завтра? Какой у меня жизненный путь?
Что касается новостей, то пока ничего хорошего. 20 января 1918 года советское правительство приняло декрет об «Отдалении Церкви от государства и школы от Церкви». Нашу церковно-приходскую школу, вероятно, очень скоро закроют.

Убрав самодельную тетрадку в старый потрескавшийся от времени буфет, в котором давно не водилось никаких продуктов, Тимофей вышел на улицу. Голодным он не был, хоть в шкафах было пусто. Родители учеников благодарили его, как могли, кто картошкой, кто кулечком крупы, или парой куриных яиц. Те деньги, что Тимофей получал за преподавательскую работу, он оставлял в городе. Раз в две недели он ездил на рынок и покупал за бесценок книги. Однажды он купил почти неиспользованную амбарную книгу, куда стал записывать свои соображения по поводу того, что происходит вокруг. Иногда записи прерывались шифровками:
- Приходили на Зеленую. Искали. Все перевернули вверх дном, но ничего не нашли.
Как водится, в выходной, Тимофей пошел к Марии Гороховой. Кинув небольшой круглый камушек, он затаился в тени забора, за сугробом. Камушек резво простучал по подоконнику. Скрипнула дверь. Маша вышла разрумянившаяся и радостная. Глаза ее сияли. Она приветливо посмотрела на гостя.
- Заходи в дом! Я пирог испекла к твоему дню рождения.
- Да как-то неудобно, вдруг скажут, что пришел молодец, гол как сокол к нашей Машеньке.
- Да нет, они тебя уважают. Ты ведь племяшку нашего, Матвейку Ильина, учишь писать. Мои тетя и дядя мечтают в городе жить, а неграмотные кому они там нужны. На Матвейку у них вся надежда.
- Да, в городе трудно.
- Ты, Тима, заходи, не стесняйся, мои все на ярмарку уехали.
Тимофей зашел, разделся, сел на деревянный венский стул у обеденного круглого стола, и долго рассказывал Марии о книге, которую недавно прочитал. Он забыл и о пироге, и о чае, вдохновленный восторженным слушателем, пока Мария вдруг не спохватилась.
- Пей чай, а то он у нас остыл уже. Пойду еще самовар поставлю.
Тимофей загляделся на румяное лицо девушки, и вдруг, обратил внимание, что и она не сводит с него нежно-голубых удивленных глаз. Тогда, застеснявшись, он замолчал и смутился.
В окно резко и настойчиво постучали.
- Кто это? Как к себе домой стучит.
- Да, Митька, наверное. Вот неугомонный, по нескольку раз в день прибегает.
- А ты его ждешь?
- Нет, конечно. Иногда просто покоя от него нет, и шагу не дает ступить.
- Он жениться на тебе хочет?
Мария ничего не ответила, покраснела, и пошла в сени, чтобы открыть дверь. Дмитрий ввалился в дом прямо в грязных сапогах и тут же начал устанавливать порядок.
- Это что тут такое происходит? Что за гости дорогие сердцу?
- Здравствуй, Дмитрий! Тимофей встал и протянул руку. Дмитрий нехотя ее пожал, сделав зверское выражение лица.
- Садись, Митя, за стол. У Тимы сегодня день рождения.
Дмитрий нервно сцепил руки в замок, но так и не решился вслух что-то сказать, хотя глаза его метали молнии. Так же молниеносно он расправлялся с пирогом, который испекла Мария.
- Отец с братом на рыбалку ездили, и рыбы много наловили. Здесь и налим, и лещ. Как вам рыбник?
- Пирог хорош, но хозяйка еще лучше, - улыбнулся Тимофей, медленно доставая кости из рыбы.
- Угу, - пробормотал Митя с набитым ртом и посмотрел с откровенной злостью на Тимофея.
Ближе к вечеру, все трое пошли в деревенский клуб, где собиралась местная молодежь. Должно было состояться собрание. Шли молча, угрюмо.
- Мы, это, сегодня с ребятами сценку репетируем, - нервно закуривая самокрутку с махоркой, сказал Дмитрий Ерохин. У него долго не получалось прикурить, и он со злости пнул ледяной катышек на дороге. Ледышка улетела в сугроб.
- Она называется повешение попа, - невозмутимо продолжил Дмитрий. Маша отшатнулась, а Тимофей побледнел.
- Чем вы еще занимаетесь? – спросил он устало.
- Да так, обрезы самопальные наладили. В лес ходим – пострелять. Ведем непримиримую борьбу с врагами Советской власти, попами и офицерами.
- Вот смотри, - показал он самодельный ножик, достав его из-за голенища утепленного сапога. - Остренький, - хохотнул Митя, и довольный провел пальцем по лезвию.
- За свою девушку порежу любого, кто на нее посмотрит, - добавил он угрожающе и сплюнул в сторону, отвернувшись от Тимофея.
Вечером, около телеграфного столба, в нескольких десятках метров от клуба, на березе висел повешенный черный кот. Он уныло качался от порывов весеннего ветра. Когда Маша с Тимофеем проходили мимо, возвращаясь с молодежного собрания, то остолбенели.
- Не пойду больше в клуб. Когда они успели его повесить? Почему мы ничего не услышали? Мария была возмущена до глубины души.
Тимофей, рассказывающий молодежи о том, что такое аграрный вопрос и как его правильно можно решить, был подавлен увиденным зрелищем.
- Маша, я хочу в город вернуться. Не могу больше среди этих варваров! Поедешь со мной?
- Поеду! Только, что скажет мой отец.
- А что скажет? Тебе учиться нужно. Образование получить. Да хоть курсы какие-нибудь окончить. Андрей Петрович, твой отец, это понимает. Разве не отпустит?
- А ты ребят своих как бросишь? А дед твой?
- Мне надо себе место в городе искать. Школу, наверняка, закроют. Церковь от государства отделяют, и школы от церкви. Вот только с дедом что-то нужно придумать. Совсем стар он стал. Нельзя его бросать.
Дорога к ночи стала скользкая, и Тимофей бережно придерживал Марию за руку, чтобы она не поскользнулась. Расстались они у калитки, постояв несколько секунд рядом, и, волнительно вглядываясь друг другу в глаза, пока Тимофей не сделал пару шагов в сторону. Он шел домой, и вспоминал тепло ее рук и нежность ее глаз, очарованный той внутренней музыкой, которая зарождалась в нем, и поднималась волной, и перехлестывала через край, через разум, через осознание чего-то уходящего и бесконечно счастливого в жизни, того, что больше не повторится никогда.