Пасхальные люди (окончание)

- Он так и сказал: хорошо тебе быть женой? – Тоня нахмурила брови. Они с Лёлей сидели вместе в опустевшей после ужина трапезной, полируя подсолнечным маслом крашеные яйца: желтые, розовые, красные, пурпурные. Яиц было много, они предвещали скорый праздник, и оттого настроение у девушек тоже было приподнятым. Блестящие яйца сестры укладывали в корзины и плетеные подносы – для завтрашнего освящения.

- Нет, батюшка не так сказал. Он сказал, что хорош и путь семейный. – ответила Ольга, любуясь продолговатым малиновым яйцом.

- Аааа! – Тоня радостно закивала головой. – Понятно! Это он просто увидел твоё расположение души и решил тебя не стращать. А то если тебе сразу сказать, что лучше служения Богу ничего нет, ты испугаешься.

Лёля отложила яйцо и посмотрела на кузину.

- Тоня!

- Я серьезно, ma cherie! – спокойно отозвалась Антонина с легкой улыбкой на устах. – Так часто бывает, когда девушка думает о выборе жизненного пути. Каждый из нас вырос в семье, и потому этот путь кажется близким и простым, а вот путь сестры или монахини поначалу многих пугает своей неизведанностью и кажущимся одиночеством. Но если душа вкусит радости жизни для Бога, больше ей ничего не будет нужно, кроме Него, поверь мне, дорогая.

- Тоня, ты, правда, пугаешь меня! – тихо отозвалась Лёля.

- Ну, прости!  - вздохнула Тоня и добавила. - Жизнь сама покажет, как тебе лучше.

В трапезной пробили часы – девять раз. Яйца блестели на подносах и в руках у двух девушек. А девушки думали каждая о своём и каждая друг о друге.

- Сестрица, - отчего-то шепотом попросила Ольга. – расскажи мне о матушке отца Митрофана.
- Об Ольге Владимировне? – оживилась Тоня. - Знаешь, про неё многое и не скажешь. Пожалуй, только то, что она поистине за му-жем: она всегда рядом с батюшкой, но никогда не на виду. Такой тихий, кроткий человек. Да ты её видела – она и на службы все ходит и трапезничает с нами.
- Да, я встречала её. – вспомнила Ольга. - А дети у них есть?
- Нет, детишек у них нет.  – покачала головой Антонина. - И у нас говорят, что они дали зарок жить как брат с сестрой и Богу служить.
- А разве такое возможно в супружестве? – изумилась Лёля.

Тоня пожала плечами.

- Всё возможно ради Бога. – твердо произнесла Антонина. - Но это не девичьи разговоры! Кстати – она сменила тему. – А ты читала мой альбом?
- Да… - потянула Ольга. – Я читала...
- И что же?
- Тоня, честно признаюсь, я не очень поняла: вы здесь не монахини, и не мирянки, вы что – диаконисы?

Тоня засветилась от радости:

- Молодец, запомнила про диаконис! Но мы пока не диаконисы, сестренка. Мы здесь, Лёля, крестовые сёстры.
- Кто?
- Крестовые сёстры. Мы не даем монашеских обетов, но желаем провести жизнь в смирении, исполняя любое послушание ради Бога и ближнего. – Тоня добавила. - Если хочешь, можешь называть нас диаконисами. Великая Княгиня имеет желание возродить женскую диаконию, но пока мы сёстры.
- А почему крестовые?
- Сестры при посвящении получают кипарисовый крест на белой ленте с изображением Нерукотворного Спаса и Покрова Пресвятой Богородицы; а на обратной стороне - образы св. жен Марфы и Марии и четки. Мы носим крест, как сестры милосердия. Но в отличие от сестер милосердия, мы занимаемся не только врачебной деятельностью. Основа нашей жизни – молитва, с неё мы начинаем и заканчиваем любое дело. Великая Матушка говорит: мы должны всё делать для Бога и ради Бога.
- А Елизавета Феодоровна тоже крестовая сестра?
- Да, конечно. Матушку возвели в чин крестовой сестры в числе первых посвященных. Это было Великим Постом, в апреле, года два, нет – три, назад. У нас тогда посвятили 17 человек. Во время торжественной службы епископ Трифон, обратился к Матушке со словами: «Эта одежда скроет Вас от мира, и мир будет скрыт от Вас, но она в то же время будет свидетельницей Вашей благотворной деятельности, которая воссияет пред Господом во славу Его».

- Красиво… - задумалась Ольга. – Так у вас крестовых сестер всего семнадцать человек? А другие сестры тогда кто?
- Сейчас посвященных сестер намного больше, чем семнадцать, почти половина – посвященные. Остальные называются испытуемые. Ну, это как, например, послушницы в монастыре. Они живут какое-то время при обители, выполняют послушания, молятся, и испытывают своё сердце – по нраву ли им такая жизнь. Смогут ли они нести этот крест до конца? Когда они твердо могут сказать, что готовы, их тоже посвятят.
- Не понимаю… Ведь, по сути, вы живете монашеской жизнью…
- Так, Лёлечка, и не так. Монах – это тот, кто один на один с Богом. Кто всего себя Ему отдал. Это высочайший подвиг, так считает наша Матушка. А мы … мы Богу служим через служение людям, через помощь друг другу.
- И ты, Тоня, останешься здесь на всю жизнь?
- Мне бы очень этого хотелось, Лёля.

Часы пробили десять.

- Знаешь что, Лёля… - поразмыслив, предложила Антонина. - Яйца у нас закончились, послушания тоже. Пойдем я  тебе кое-что покажу.
- Что покажешь?
-Одно секретное место…

+++
Лестница была довольно узкой, винтовой. Прохладные белые стены отражали теплый огонек свечки, которую держала в руках Тоня, создавая легкие блики. Девушки шли молча, крепко держась друг за друга.

Наконец, лестница закончилась и они оказались в просторном помещении.

- Подземный храм! – догадалась Лёля.
- Да, это подземный храм – усыпальница. Здесь найдут упокоение сёстры, подвизавшиеся в обители до конца. Надеюсь, и я буду лежать здесь.

- Тоня. – Лёля одернула свою руку. – Ты так просто говоришь о смерти. Словно…- она замешкалась. – словно либо не видела её, либо её не боишься…
- Оленька, - Тоня повернулась к сестре. – Ты же знаешь, я похоронила мать, я знаю, что такое смерть… Да и здесь, в обители мы часто смотрим смерти в глаза, когда умирает кто-нибудь из наших подопечных или больных в лазарете. Я видела смерть, но я не боюсь её.
- Отчего же?
- Потому что – Христос воскрес, понимаешь? И своей смертью уничтожил смерть.
- Но люди все равно умирают! И мы – умрем.
- Да, умирают. И мы умрем. – повторила Тоня. – Но если мы в Бога верим, если мы живем по совести, по вере своей, умирать не страшно. По крайней мере, не так страшно.

Лёля покачала головой и ничего не сказала. Тоня прервала молчание первой:

- Павел Дмитриевич Корин будет расписывать эту усыпальницу. Но что же я? Ты, наверное, не знаешь, кто такой Павел Дмитриевич!  - Тоня взмахнула руками. - Видела наши росписи в Покровском храме? Красивые, да? Работа Нестерова, а Павел Дмитриевич ему помогал. Он – молодой художник, но очень талантливый. Матушка хочет, чтобы он и сестер учил иконописанию. Она его специально отправляла в Ярославль изучать азы этого искусства. Ты его обязательно встретишь, он будет на ночной службе…. А здесь, по просьбе Матушки, будет роспись на сюжет: «Путь праведников ко Господу». Представь, вереница праведных идут ко Христу – красиво…

Лёля молчала, её била дрожь.

+++
Вчера здесь ничего не было. А сегодня сырую черную землю пробила нежная головка крокуса. Белые лепестки бутона ещё не раскрылись, но весь его облик торжествовал: я живу, я дышу, я расту. Вверх, к небу!

Ольга как зачарованная смотрела на цветок, сидя на литой скамеечке в саду обители. Этот цветок ей вдруг показался таким родным и близким. Будто это не крокус, а она сама, Ольга, пробивается сквозь почву и тянется ввысь.

Необыкновенное чувство жизни захватило её, оно звучало в ней как тихая музыка ручьев, как пение птиц, как шелест листьев.  Ольга словно растворилась в этом саде, в весне, в легком ветерке. И с нею, рядом, внутри неё – Бог.

Так бывает иногда, после Причастия.

+++
Великая Суббота пролетела одним мигом. Ольга была занята на послушаниях: в трапезной, на кухне, в храме. Но удивительно, она совсем не ощущала усталости, скорее  наоборот, всё ей приносило радость и не нарушало её покой. Чувство распускающегося цветка переполняло Лёлю, захватывало, но не пьянило, а умиряло, наполняя внутренней тишиной и удивлением.

Вот уже и Пасхальная ночь, и крестный ход с зажженными свечами. Идут мироносицы в белых платьях ко гробу Господню. «Bocкрeceниe Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити» - поют стихиру праздника.

«Чистым сердцем Тебе славити…» - отзывалось у Ольги в груди.
Все замерли у дверей храма. Только лица светятся темноте. Свершилось: камень отвален от гроба. Батюшкин звучный голос как ангельская труба возвещает:«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Вот и она – долгожданная Пасха.

Ольга вошла в сияющий храм. И вдруг поняла: она, наконец, пришла домой.

+++
Трапезная утопала в цветах. В больших кадках стояли кусты сирени – излюбленные цветы Елизаветы Феодороны. На столах в вазочках – ландыши (кто-то привёз к празднику), в маленьких горшочках - срезанные молодые тюльпаны из своего сада. Среди цветов возвышались румяные куличи, молочные пасхи, поблескивали боками красные яйца. Праздничную трапезу устраивали в обители не ночью, а после поздней Литургии в Воскресный День.

По обычаю после вкушения яств батюшка отец Митрофан начал беседу. И, конечно, сегодня первыми его словами было приветствие: Христос Воскресе!

- Христос Воскресе! Вот и наступило время Торжества из Торжеств – Великой Пасхи. Смотрите, как светятся Ваши лица, и как ломятся наши столы от угощений. Позвольте, я расскажу Вам от том, как мы встречали Пасху на войне.

- «Отец Митрофан был полковым священником на русско-японской войне!» - прошептала Тоня Лёле.

- Шел 1904 год. И наш полк выступил в далекий и опасный поход на японской земле, и в Страстную неделю мы оказались довольно далеко от селений. Наша резиденция (или как мы называли её импань) окружена была рощей. Там стояли высокие , могучие деревья,  между ними дорожка, а в ветвях суетились грачи.

Отец Митрофан вещал с удовольствием, но в голосе его не было ни ноток хвастовства, ни гордости. Он рассказывал просто и увлекательно.

- Думал я установить походную церковь на поляне за рощей, да вот беда – в Великую субботу просыпаюсь – а в роще нашей буря: деревья гнутся, качаются. Ветер усиливается. Давно послали в Харбин купить куличей, но посланные не вернулись. Наши солдаты набрали красной китайской бумаги, положили её в котел, вскипятили, и получилась красная масса, в неё опустили яйца, и появилось у нас утешение – крашеные яйца. Их и освящали, да кое-какие сухари, вместо куличей.
Лёля взглянула на пышные куличи, облитые взбитым белком.

Трудно было вообразить вместо этих пасхальных красавцев обычные сухари.

- Стал я думать, где службу править. Походный храм в такую погоду не поставишь, а моя фанза слишком мала. Гляжу – сарай у нас во дворе стоит глиняный с окнами, в нем устроилась наша бригадная канцелярия. Иду туда. Действительно, человек до ста может поместиться, а для остальных воинов, которые будут стоять на дворе, мы вынем окна, и им все будет слышно и отчасти видно, так как в сарае свечи не будут тухнуть.
Спрашиваю писарей: «А что, если у вас мы устроим пасхальную службу?» «Очень приятно, батюшка, мы сейчас все уберем и выметем»,- отвечают. «Ну, вот спасибо! Так начинайте чистить, а я через час приду». Как будто тяжесть какая свалилась с души, когда нашел я это место. Конечно, литургии служить нельзя: слишком грязно и тесно; но мы постараемся облагообразить, насколько возможно, и хоть светлую заутреню отслужим не в темноте.

- Работа закипела, а я побежал в свою фанзу: надо ведь устраивать и у себя пасхальный стол для всех нас. Мы раздобыли довольно длинный стол. Скатертью обычно служили газеты, но нельзя же так оставить и на Пасху: я достал чистую простыню и постлал ее на стол. Затем в средине положил черный хлеб, присланный нам из 6-го эскадрона, прилепил к нему восковую свечу — это наша пасха. Рядом положил десять красных яиц, копченую колбасу, немного ветчины, да поставил бутылку красного вина. Получился такой пасхальный стол, что мои сожители нашли его роскошным.

Сестры смущенно заулыбались.

- В 10 часов пошел в свою «церковь», там уже все было убрано. Принесли походную церковь, развесили по стенам образа, на столе поставили полковую икону, везде налепили свечей, даже на балках, а на дворе повесили китайские бумажные фонари, пол застлали циновками, и вышло довольно уютно.
К 12 часам ночи наша убогая церковь и двор наполнились богомольцами всего отряда. Солдаты были все в полной боевой амуниции на всякий случай: война!.. Я облачился в полное облачение, роздал генералу, господам офицерам и многим солдатам свечи, в руки взял сделанный из доски трехсвещник, и наша сарай-церковка засветилась множеством огней. Вынули окна, и чудное пение пасхальных песней понеслось из наших уст. Каждение я совершал не только в церкви, но выходил и на двор, обходил всех воинов, возглашая: «Христос Воскресе!» Невообразимо чудно все пропели: «Воскресение Христово видевше, поклонимся Господу Иисусу!» Правда, утешения веры так сильны, что заставляют забывать обстановку и положение, в которых находишься.

Что-то дрогнуло в лице у батюшки, и в глазах появилась какая-то особая мягкость.

- Окончилась заутреня; убрали мы свою церковь, иду в фанзу. Вошел, взглянул на стол и глазам своим не верю: стоят два кулича, сырная пасха, красная писанка, сахарные яйца. Господи, да откуда же это взялось? Оказалось, во время заутрени приехал из Харбина наш офицер Гуров и привез мне из Орла посылку, в которой и находились все эти блага, а сырную пасху он купил в Харбине. Наше смирение вполне вознаградилось: собирались разговляться черным хлебом, а Господь прислал настоящую пасху. Слава Ему и благодарение добрым людям!

Тихо и хорошо стало в трапезной Марфо-Мариинской обители: здесь не японская роща, не война, мирное время. Загорелись глаза у сестёр милосердия, живо представивших себе Пасху в полку и солдат, некоторых из них они выходили в своем лазарете. Появились слезы на глазах у гостей обители, что когда-то сами бывали в сражениях. 

Батюшка замолчал, еще находясь под властью воспоминаний.

Затем расправил плечи и торжественно произнес:
-Христос Воскресе, дорогие мои! Давайте же с вами помнить, что ничто и никогда не отнимет у нас радость Воскресения Христова! Как сказал святой апостол Павел: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание.Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас.Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее,ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем.» Давайте запомним эти слова и будем жить ими. Христос Воскресе!
- Воистину Воскресе! – отозвались все присутствующие.

+++
- Мне бы хотелось здесь остаться… - не веря сама себе, пролепетала Ольга. – Батюшка, как Вы считаете, это возможно?

Отец Митрофан поднял на Ольгу усталые добрые глаза. Только теперь Ольга разглядела, что у батюшки глаза голубые, а волосы цвета соломы, длинные, собранные в косу под рясой.

Лёля подошла к нему в Светлую среду после Божественной Литургии. Это был какой-то душевный порыв, необходимость открыть кому-то свои думы. Желает ли Ольга стать сестрой? Она сама не могла этого понять. Просто последние дни были настолько светлы и радостны, и так не хотелось, чтобы они когда-нибудь закончились.
- Нам нужны сестры. – аккуратно начал священник. – Ольга Михайловна, но чтобы остаться в обители Вам необходимо прежде всего родительское благословение.

Ольга вскинула на священника свои глаза. Родительское благословение?
- Да. – твердо повторил батюшка. – Очень важно, чтобы Ваш путь одобрили Ваши родные. Понимаете, это ведь крест, и его надо нести с Богом.
- А как же Тоня? – спросила Лёля. – Ведь у нас дома никто не знает, где она.
- У Антонины иная ситуация. – помолчав, ответил отец Митрофан. - Она по сути – сирота. А Вашим маменьке с папенькой нужна Ваша помощь. Да и потом,  простите меня, – Вы ещё слишком молоденькая…А мы обычно принимаем сестер с двадцати одного года. Потому поезжайте пока домой. И молитесь Богу, чтобы Он явил Вам о себе Свою Волю. И не волнуйтесь, Бог не оставит Вас, всё будет так, как Ему угодно. Только верьте в простоте души.

Лёля в нерешимости опустила голову. Наверное, батюшка прав. Её желание остаться не более, чем детское желание праздника. А служение – это крест.
Она вспомнила смерть Юлии Вревской, тонкий профиль Елизаветы Феодоровны, худенькие запястья Анечки. И свои так и не надетые наряды. И ей стало совестно.
Надо возвращаться в мир.

+++
И снова перрон. И девушка в бежевом пальтеце и голубом платке с парусиновым чемоданчиком в руках.
- Лёля, не забывай! Пиши.
- Я буду, Тонечка. А ты молись за меня.
- Конечно. Бог даст, вернешься. Ещё будем Пасху вместе встречать!
Лёля грустно улыбнулась. Что-то отчетливо говорило ей, что больше никогда она не будет встречать Пасху в Марфо-Мариинской обители, и больше никогда не увидит своей кузины. И никогда у неё уже не будет таких светлых дней в жизни.
- А это… - Тоня сунула Лёле маленький конверт. – Передай моему отцу. Письмо от меня. Ну, с Богом.
Антонина перекрестила Лёлю. И пошла быстрым шагом прочь, не оборачиваясь.

Лёля заплакала.
За эту неделю весна ворвалась в Москву: деревья стояли в пышных зеленых одеждах, пахло черемухой, свежей землей и сладким воздухом.

Прощальный гудок. Поезд запыхтел и отправился. Пых-пых-пых-пах-пах. Лёля сидела в вагоне, прижавшись лбом к холодному стеклу и ей казалось, поезд шепчет: Пасха-Пасха-Пасхальные люди….

+++
ЭПИЛОГ
На окне третьего этажа в доме номер восемь на улице Кирова всегда стояли цветы: весной и летом здесь цвела душистая герань, а осенью и зимой красовался раскидистый фикус. В квартире с цветами жила пожилая учительница русского языка и литературы. Вечерами её лицо, с высоким лбом, и седыми волосами, туго затянутыми в аккуратный пучок также можно было увидеть у этого окна. Женщина сидела и смотрела в небо. Наверное, она любовалась закатами.

Ольга Михайловна слыла в этом городке особой странной: она была приветлива с людьми, но почти не имела друзей и почти никуда, кроме школы не выходила. Она не участвовала в общественных мероприятиях, не посещала местный клуб самодеятельности и никого не звала к себе в гости.
Сама она жила одна в маленькой комнатке, с простым даже строгим убранством. В городке говорили, что Ольга Михайловна  – старая дева. Мол, был у неё когда-то жених, но  то ли что-то с ним случилось, то ли он куда-то исчез, а может и вовсе … (тут беседующие понижали голос и с опаской оглядывались) расстрелян…, так или иначе замуж учительница не вышла и посвятила всю свою жизнь своим ученикам. Сама Ольга Михайловна о себе никогда не рассказывала. Но по её осанке и некоей силе, спрятанной в глазах, можно было вполне заключить, что она вышла не из рабочего класса.

Вот и сегодня Ольга Михайловна подошла к окну. Прозрачные краски апреля изменили даже эту серую улицу. Земля просыпалась, перешептываясь с ручейком, вверх тянули свои руки вязы, и молодая зеленая травка уже радовала глаз своей свежестью.

Ольга Михайловна открыла форточку и легкий ветер ворвался в её комнату. Она поправила прядь седых волос. И отошла от окна.
Кукушка в часах пропела шесть раз. Это была суббота. А завтра – воскресение.
Ольга Михайловна потянулась к шкафчику: там, в корзиночке, под белой вышитой салфеткой стоял маленький куличик да лежали три красных яйца. Завтра – Пасха.
Учительница отодвинула корзиночку, протянула руку в дальний уголок и вытащила резную шкатулку. В этой шкатулке хранились письма. Ольга Михайловна всегда их перечитывала в Великую Субботу. Это были письма от её двоюродной сестры – Антонины.

После той поездки в Москву, Лёля так и не вернулась в Марфо-Мариинскую обитель. Родители не одобрили желание девушки стать сестрой милосердия. Её религиозность им казалась излишней. Но Лёля ходила в церковь каждое воскресение, положившись на Волю Божию.
Письма от Тони приходили сначала очень часто, затем дважды в год: на Рождество и на Пасху. А затем и того реже: началась мировая война.

« Ma cherie, - писала кузина в 1916 году. - Ты бы не узнала сейчас нашей обители! К нам приехали 120 монахинь из разгромленного польского монастыря и 100 девочек-сирот, лазарет всегда полон солдат. И наши былые двадцать две койки уже никого не вмещают. Матушка выстроила специальный корпус, где могли бы проживать семьи раненых. Теперь работы у меня хватает! Раненным хорошо у нас. Многие даже не торопятся выздоравливать! А службы мы часто проводим в Марфо-Мариинском храме при лазарете, так что больные могут слышать молитвы в своих палатах.
Видела ли ты нашу подземную церковь? Павел Корин расписал её недавно – как же хорошо вышло! Как-то мы пошли туда с Матушкой и стали каждая выбирать место, где нас погребут, а кто-то спросил у Матушки, где она желает упокоиться. А на ответила: « я буду в Гефсиманиии.» Грустно… Какие-то тяжелые времена идут. В Москве бывает неспокойно. Прежней роскоши нам уже не видать. Самые лучшие продукты отдаем солдатам да старикам и сирым. Но, слава Богу, не голодаем!
Храни тебя Господь!»

«Христос Воскресе! – знакомый почерк Антонины, чернила кое-где размыты. 1918 год. Эту записку Леле передали знакомые в церкви – почте уже нельзя было доверять. - Пишу тебе и плачу. Светлая Седмица, а у нас горе. Матушку Елизавету Феодоровну арестовали… Это произошло в Светлый Вторник. Мы служили Иверской. Матушка сама пела на клиросе. И как звучал её голос. Будто она чувствовала недоброе и просила Бога о помощи. А потом пришли за ней. И забрали.
Она ничего не взяла с собой. Только две сестры вместе с ней поехали – Варвара да Екатерина.
Отец Митрофан и мы выбежали на улицу, плачем, кланяемся ей. Она нас крестит широко.
Батюшка исхудал, не выходил из алтаря несколько дней. Потом вышел к нам, и говорит, молитесь сестры о упокоении рабы Божией Елизаветы…
Лёленька, и ты молись. Молись за всех нас.
Твоя А.»

И последнее письмо. Оно пришло год назад. В 1953 году. Долгое время связь с сестрой была порвана. Ольга знала, что обитель разогнали, и что сестра отправилась в ссылку вместе с некоторыми другими сестрами за отцом Митофаном, но место ссылки она не ведала. Ольга пыталась разыскать Тоню, но попытки её не увенчались успехом. Однако, она узнала, что священник Митрофан Сребрянский был досрочно освобожден. Куда он отправился, она также не знала.
« Здравствуй, Лёля!
Христос Воскресе! Вот и батюшка наш встречает Пасху в царствии Небесном. Он умер под Благовещение. И матушка, его супруга, пережила мужа на два года. Его в постриге звали Сергий, а её Елизавета. Так они вместе сейчас и лежат. За эти годы мы очень сблизились с Ольгой Владимировной, вместе натерпелись многого. Она разделила с батюшкой все его мытарства…
Мать Пелагея умерла в 1920. Анечка заразилась тифом и тоже скончалась. Я приняла постриг с именем Анастасии. Из наших сестер со мною остались только две, остальные где – один Бог ведает.
Помнишь, мы с тобой говорили о Пасхальных людях? Я теперь поняла: Пасхальные люди – те, кто несет в себе пасхальную радость через все испытания. Несет свой крест до конца. Ведь Пасха не может быть без Страстной Седмицы, Лёленька.
Не знаю точно, когда найдет тебя это письмо, но верю, что найдет. Я сама больна. Как врач знаю, что болезнь неизлечима. Но я не унываю. Столько пришлось увидеть и горя, и радости. Надеюсь, скоро встречусь с нашими Матушкой и батюшкой в небесных обителях.
Помни и молись за свою А.
Всегда помнящая и любящая тебя…»

А внизу была приписка:
«Мать Анастасия скончалась 5 мая 1952 года. Она просила передать свои крест и четки кузине: Извольской Ольге Михайловне.»

Ольга Михайловна перечитала вновь письмо. Слезы капали по её щекам.
Христос Воскресе из мертвых смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.
Живот даровав… - тихо пропела она Пасхальный тропарь.