Память

— Ну что, землячок, закурим?

— Не, спасибо, — решительно мотнул головой Антон. — Я не курю.

— И правильно делаешь. А я без курева никак. Как-то за год войны втянулся. Покуришь, и оно, вроде бы, как легче на душе и сытнее в животе делается... Ты, случайно, не с Кубани будешь?

— Нет, из Москвы...

— Из столицы, значит... Тоже хорошо. — сосед оторвал от газетного обрывка тонкую полоску и, насыпав в нее немного махорки, ловко свернул козью ножку. Щелкнул зажигалкой. — Значит, говоришь, будущее вспоминал, — сосед затянулся и, выпустив струю горького махорочного дыма, снова спросил: — И что ж ты там делал, в этом будущем своем?

— Учился...

— Учился? И это хорошо. Я вот тоже до войны мечтал агрономом стать. Профессия уважаемая, нужная.. Люблю на земле возиться... У нас вокруг станицы, знаешь, какая степь весной... Маки до самого горизонта и еще розовые такие цветы... Никак название не вспомню. Все на языке вертится. Тьфу ты... Я после прошлогодней контузии стал названия забывать... Будущее. Какое сладкое слово. Сейчас, землячок, наше с тобой будущее — это до Берлина дойти. Ведь совсем чуток осталось...

Антон чуть было не брякнул, что уже бывал в Берлине вместе с отцом, но тут по ходу сообщения мимо них быстро прошел какой-то лейтенант со словами:

— Внимание. Всем приготовиться. Атака по сигналу зеленой ракеты. Шинели и вещмешки оставить в окопе... Внимание...

— Как оставить? — растерялся Тоник.

— Без груза да в одной телогрейке сподручнее в атаку идти, — пояснил словоохотливый сосед. — Не бойся, старшина потом привезет... Тому, кому в этом необходимость будет...

— Да я и не боюсь, — неуверенно ответил Тоник.

— И правильно. Это ведь твой первый бой? Ты самое главное, землячок, от меня не отставай и в бою не зевай. Когда фрицы стрелять начнут, не паникуй: два-три шага пробежал, упади и отползи в сторону, потом снова беги....Три шага и снова на землю... Не боись, прорвемся!

«Какой странный сон, — подумал Тоник, — словно вовсе и не сон, а самая что ни на есть настоящая явь.» И действительно, все было вокруг настоящим: и горький плывущий по окопу махорочный дым, и пробирающий до костей холод, и синее весеннее небо, и заросшие двухдневной щетиной солдаты в перепачканных глиной шинелях.

В этот момент где-то в тылу ударили пушки. Антон от неожиданности вздрогнул. Снаряды с шипящим, словно вкручивающимся звуком ушли в сторону немецких позиций, и через мгновение по земле пошел гул потревоженной земли.

— Началось, — сказал сосед, одевая поверх ушанки каску и откладывая в сторону шинель и вещмешок. Тоник последовал его примеру.

В течение получаса били пушки и от далеких ударов осыпались стенки окопа. А потом вдруг наступила тишина, и в этой звенящей тишине со звонким хлопком взвилась вверх сигнальная ракета. Ее пульсирующий зеленый шар прочертил небо и, выпустив длинный змеящийся хвост, погас на излете. И тут же вначале нестройно, а потом все громче и громче покатилось над окопами отчаянное «Ура» — то в сторону маленького, весело краснеющего черепичными крышами городка пошла в атаку пехота.

Антон никогда не думал, что может быть так страшно на открытом пространстве, и эти веселые черепичные крыши, к которым они бежали, никак не вязались с его страхом. Ему казалось, что поле — гигантская ладонь, а он — муравей, бегущий по этой ладони, и за каждым шагом следят чьи-то ненавидящие все живое глаза.

Он старался не выпускать из вида спину соседа. Но как это было тяжело! Больно давил на плечо ремень автомата, на глаза то и дело норовила слезть каска, и холодный, пропитанный толом воздух рвал на части легкие...

А потом, когда до вражеских позиций осталось всего ничего, по атакующим вдруг ударили пулеметы. Засвистели, стали бить в живое пули. Нелепо взмахнув руками, упал бегущий впереди солдат, потом еще один и еще. Они упали и больше не двигались, и перепуганный Антон хотел было припасть к земле и переждать, но передние ряды — среди них мелькнула и спина его соседа — уже ворвались во вражеские окопы. А вскоре, словно захлебнувшись, смолкли и пулеметы.

Вместе со всеми спрыгнув в траншею, он растерянно затоптался на месте, не зная, что предпринять дальше... Мимо него пробегали, торопились вперед наши солдаты. Их яростные крики, грохот выстрелов, взрывы сливались в один непрекращающийся гул. Антону снова стало не по себе.

Вдруг из-за поворота прямо на него вылетел немец с безумно вытаращенными глазами. Антон даже не успел толком разобрать его лица: только безумные глаза и окровавленный нож в руке. В два прыжка немец достиг паренька, замахнулся. «Но ведь это же сон!» — чуть было не закричал Антон, инстинктивно прикрываясь от удара. Сейчас он желал только одного — проснуться, но, кошмар, кажется, и не думал заканчиваться. Внезапно над головою Антона громыхнул автомат. Отброшенный очередью немец медленно сполз по стене вниз, а над окопом возникли чьи-то испачканные глиной сапоги..

— Не спи, землячок, не спи! — весело прокричал знакомый голос. Антон узнал своего соседа и только сейчас сообразил, что забыл спросить, как того зовут. А сосед уже снова скрылся из глаз. Был только слышен его зычный голос: «Вперед, братцы, вперед, не давать фрицам опомниться!»

Антон выбрался наружу и, стараясь не наступать на распростертые на земле тела наших и немецких солдат, бросился вслед за атакующими...

К тому времени, когда они заняли вторую траншею, уже совсем стемнело. Соседа нигде не было видно. Вокруг сновали незнакомые ему солдаты. Антон почувствовал себя одиноким и потерянным.

— А ну-ка, боец, посторонись, — вдруг мрачно буркнули сзади: по ходу сообщения на него надвигались санитары с носилками. Он вжался в стену, давая проход.

— Эй, землячок, — донесся от носилок чей-то слабый голос. Антон вгляделся и узнал своего соседа. Нижняя часть его тела была прикрыта шинелью...

— Видать, не жилец я уже... Миной в живот... Под самый конец войны. Обидно... А ты, друг, живи... За нас живи... Слышишь?! — голос шелестел едва слышно, но последние слова сосед сказал, как мог громко. Его унесли дальше. Антон растерянно затоптался на дне окопа, тупо глядя прямо перед собой и не чувствуя, как набухают слезами глаза ...

Сквозь обитые досками, покрытые изморозью стены окопа стали вдруг проступать полосатые обои его спальни, и часы вдруг громко и жизнеутверждающе затикали где-то над головой. Он снова лежал в своей постели, и утро все явственней угадывалось через задернутые занавески...

5

В один из выходных дней, они вместе с отцом поехали навестить деда. После Москвы провинциальный городишко показался малолюдным и тихим. Несмотря на середину марта, он был еще весь укрыт белым, нетронутым снегом... Дед уже поджидал их на крыльце своего маленького деревянного дома.

— А, мои хорошие! Молодцы, что приехали навестить. А я вижу в окно — вы идете.

— Кстати, ты просил найти фотографию дяди.., — сказал дед, чмокая внука в щеку. — Нашел. Можешь посмотреть. Там в спальне, на столе…

Внук, уже не слушая, бросился в дом. В глубине спальни, на письменном столе лежал пухлый альбом с фотокарточками. Поверх альбома — Антон сразу увидел его — большой, наклеенный на картон снимок. Даже издалека было видно, какой он старый и пожелтевший от времени. С волнением подошел, глянул… и замер, потрясенный. Со снимка на Антона смотрел его сосед по окопу из того странного военного сна.

Москва 2008
Рис. Тамары Твердохлеб

Всеукраинский журнал «Мгарскій колоколъ»