Незарытый талант

На сайте художника Андрея Миронова в Интернете всегда многолюдно. Поклонники его творчества делятся впечатлениями и обмениваются мнениями; то и дело возникают оживленные дискуссии — чаще всего по вопросам веры, ведь многие из его работ написаны на Евангельские темы.

Трудно поверить, что Андрей Миронов, автор нескольких десятков полотен, написанных в старинной, очень сложной и редкой ныне технике многослойной живописи — лессировке, — не имеет художественного образования, и что профессия его далека от творческой.

Он — офицер милиции, инспектор оперативного отдела штаба УВД по Рязанской области.

Услышав о необычном художнике, я пришла на его персональную выставку в одну из рязанских библиотек. Войдя в зал, я остолбенела. С библиотечной стены на меня смотрел … Бог.

«Это „Спас Анастас“ — Спаситель Воскресший, — рассказывал мне позднее Андрей, показав черно-белую фотографию, сделанную с негатива Туринской плащаницы. — Вот с этой фотографии я и писал Спасителя».

Мы пьем чай на кухне его однокомнатной квартиры, одновременно служащей ему и жильем и мастерской (я удивляюсь, как он умудряется поддерживать столь несвойственный холостякам и художникам порядок и даже уют); я расспрашиваю Андрея о его жизни и творчестве и о суровых милицейских буднях, а диктофон тихонько шуршит, записывая его ответы, его жизнь, его судьбу.

Изобретатель велосипедов

Андрей не помнит, как пришел к вере. Скорее всего, несмотря на свое советское детство, он и не был никогда атеистом, — просто всегда жил с ощущением Бога. Его школьные годы прошли вдали от шумных городов — в таежном северо-уральском поселке Хорпия (по-мансийски — «северное сияние»), куда отца направили на работу начальником отряда колонии особого режима. Морозы зимой достигали там минус шестидесяти, а все жители поселка работали на «зоне», либо возили лес.

Он всегда знал, что будет художником. «Сколько себя помню, всегда рисовал, — вспоминает он. — Когда бывал в музеях или видел репродукции великих мастеров, я почему-то знал, что тоже так смогу. Откуда была такая уверенность, сам не понимаю: художников в семье не было, да и рисованию я не учился, просто негде было». Хотя, это не совсем точно; рисованию он все же учился — по репродукциям старых мастеров, а еще по раздобытому в школьной библиотеке пособию для юных художников. Многие вещи постигал сам, даже не подозревая, что изобретает велосипеды!

После школы «изобретатель велосипедов» два года подряд поступал в Рязанское художественное училище, и оба раза неудачно: сначала двойка за рисунок, на следующий год — за живопись.

О голоде, холоде, обстрелах и… птице на кресте

О том, чтобы «откосить» от армии, Андрею даже в голову не приходило. Он и сейчас не знает, как это делается. «Взятку, что ли давать? Нет, это я не могу, не умею просто. В нашей семье так не принято», — говорит он. Теперь об армии вспоминает он неохотно, уж очень нерадостны те воспоминания.

Последние полгода его службы прошли в Чечне. Тогда, в конце 94-го, ребята еще не очень понимали, куда и зачем их везут. Отправляли их зимой, а теплой одежды не выдали — не было ни варежек, ни шарфа, ни даже носков; рваные сапоги приходилось надевать на босые ноги — туда постоянно набивался снег. До сих пор Андрей не может забыть того холода.

— Стоишь в карауле часов по семь и весь трясешься, да еще знаешь, что и после согреться будет негде. Хорошо, я перед отъездом ватные штаны у себя в казарме стащил. Подошел к старшине, говорю: «Как же я поеду без брюк теплых, зима ведь». — А он мне: «Видишь, на батарее штаны сохнут? Знаешь, чьи они? Бери: он-то ведь не едет». Я и взял, стащил, правильней сказать.

В течение полугода они жили прямо в машинах: одни, скрючившись и сидя друг на друге, спали в кабине, набиваясь туда по шесть человек и дыша общими испарениями, другие — на ящиках в крытом железом кузове. Бани в этих полевых условиях не было, воды и мыла тоже; умывались ребята снегом. От укусов вшей живого места не оставалось — вся кожа была съедена. Однажды, когда стало совсем невмоготу, Андрей устроил себе «стирку»: нашел подменную полевку на тело, натопил снега и прокипятил одежду вместе с бушлатом. Потом во всем мокром сох еще несколько дней.

С едой тоже было как-то по-фронтовому. Нет, они не голодали. Но почти все их «меню» состояло из гороха и «сечки» — смеси дробленых круп, из которой варилось что-то наподобие клейстера без соли (ее тоже почему-то не выдавали). Хлеб был в мазуте — видно, так его везли. Солдатики — вчерашние школьники — спасались, как могли: стреляли голубей, искали по подвалам картошку, а однажды стащили у командиров пятилитровую банку подсолнечного масла и ели потом с этим мазутным хлебом.

— А ропота не было: за что все это мне? — спрашиваю я Андрея.

— Да нет, даже в голову такое не приходило. Казалось, все естественно: армия, полевые условия — что ж делать? Вообще, те события до предела обострили и хорошее и плохое, что в нас было. Я много узнал тогда о себе, более трезво на себя взглянул, а ведь это очень важно — знать самого себя без прикрас.

— Страшно бывало?

— Да по-всякому бывало. Особенно тяжело было во время обстрелов. Многие тогда погибли, многих покалечило. Сам-то я в боевых действиях участвовал мало, но потрепало нас изрядно, отдельные роты редели на глазах.

Уже потом, дома, Чечня снилась ему каждую ночь, — и каждую ночь в течение полугода он вскакивал по ночам.

… Стоя в рваных сапогах в карауле, двадцатилетний рядовой Миронов обдумывал сюжет картины, которую напишет лишь спустя десять лет: распятый Спаситель, а над ним — хрупкая сухая веточка с распустившимся цветком, которую держит в клюве присевшая на перекладину креста неведомая птица…

Голодная — значит, управляемая?

Андрей никогда не предполагал, что будет служить в милиции. Но в 95-м, придя из армии, он просто не нашел другой стабильной работы — и вот уже 12 лет он здесь.

К сожалению, представления о милиционере складываются сегодня из «мыльно-ментовых» сериалов, да журналистских страшилок про «оборотней в погонах». Спрашиваю у Андрея, насколько это справедливо? Возможно ли, работая в «органах», жить по заповедям, да и просто сохранять веру?

Андрей разливает чай по чашкам и размышляет вслух:

— В сущности, милиционер ничем не отличается от других людей, и «оборотней» у нас не больше чем везде. Люди-то те же самые. С другой стороны, что бы я ни рассказал, это все слова. Посмотрели бы вы сами, как живут и работают милиционеры! Выматывающий, связанный с риском для жизни труд, низкая зарплата, негативное отношение общества, — и при всем этом людям дана власть над другими! Раньше, например, в отчетах УВД была графа по «количеству задержанных», причем из года в год план «по задержанным» возрастал. Сами понимаете, цифра эта не могла расти до бесконечности, и нас заставляли хватать и тащить чуть ли не всех подряд, — пьяных-то на улице всегда было достаточно. Так вот, крайне опасно, имея такую власть над людьми, получать столь низкую зарплату, да еще при таком тяжелейшем характере и графике работы. А проблемы с кадрами! Еще лет десять назад к нам приходило устраиваться человек по десять в день, существовал хоть какой-то отбор. Система тестирования позволяла безошибочно определять деловые и моральные качества кандидата на службу, его порядочность, уважение к закону. Сегодня выбирать просто не из кого! Разве талантливый человек с образованием, придя из армии, пойдет на такую зарплату? Тут уж не до тестов: берут всех подряд. Был период, когда в милицию стали попадать люди с улицы, а сотрудников, не отчитавшихся по итогам месяца о приведенных на службу кандидатах, наказывали «рублем». Доходило до того, что на работу брали алкоголиков или задержанных «из клетки»: «Пойдешь к нам работать — отпущу».

Догадываетесь, к чему приводит такая кадровая и финансовая политика?

Если зарплата в милиции не будет повышена в разы, ничего не изменится. Хотя, может, государству выгодно иметь голодную милицию? — может, тогда управлять ею легче?

В эпицентре страстей и пороков

— Вера помогает вам в работе?

— Еще бы! Милиционер же находится в самой в гуще событий, можно сказать, в эпицентре страстей и пороков. Это, с одной стороны, постоянный конфликт, ежедневно испытывающий нервную систему, а с другой — полный «букет» пороков и соблазнов. Не имея внутреннего стержня, человек естественным образом может принять облик той негативной среды, в которой вращается. Перенимаются даже сам язык, стиль общения криминалитета (скажем, если вы сядете в милицейской УАЗик, то из магнитолы будет звучать, скорее всего, шансон, в том числе блатной: «…мусора, волки, пацанчика сгубили!»). Людям морально неустойчивым очень легко пойти по пути нравственной деформации: циничному, грубому, равнодушному, преступающему нормы морали человеку здесь работается «проще». А вот вера выступает тут стержнем. Она способна укрепить человека порядочного и предупредить деформацию человека нравственно незрелого.

— Конечно, работа в милиции трудна, — продолжает Андрей, — но ведь с того больше и спросят, кто меньше трудностей имел. Кроме того, даже у неверующих появляется здесь очень важная для христианина черта, — люди не строят иллюзий по поводу себя. Многие черты характера способны раскрыться лишь в экстремальной ситуации. Человек, живущий размеренной жизнью, что называется, без потрясений, рискует если не впасть в прелесть, то, по крайней мере, не знать самого себя, теряя способность к покаянию. «Грешен?» — «Грешен». А в чем, не знает: слова грубого не молвит, в церковь ходит… Свят. Иного «святого» окунуть с головой в милицейскую «помойку», подержать в милицейской «шкуре», — только спасибо скажет: столько узнает о себе! И тогда уже не «грешен батюшка…» промолвит, а «спасите меня окаянного! — я, оказывается, хам, притворщик и трус». То-то будет исповедь!

Это как в притче о мытаре и фарисее. Но для того чтобы мытарь стал мытарем кающимся, ему необходимо верить — ведь само по себе видение грехов, без покаяния, не спасает.

Буква закона и закон буквы

— В законе нет никаких норм, мешающих милиционеру быть благочестивым христианином и соблюдать заповеди, — считает Андрей.

— А как же Заповеди Блаженств, — спрашиваю я, — скажем, «Не противься злому» (Мф. 5:39) или «Блаженны кроткие» (Мф. 5:5)?

Андрей задумывается.

— Не противься «злому», то есть, дьяволу, — значит, не отвечай злу его же средствами: местью, лжесвидетельством, причинением боли ради причинения боли и так далее. Ни закон, ни приказы начальства не заставляют сотрудника милиции так поступать. А по поводу кротости… Где в законе написано, что милиционер должен быть буяном? Тем более что кроткий — не значит застенчивый, а, скорее, скромный, и не безгневный, а сдержанный.

— А «не убий»? Бывают же случаи, когда милиционер обязан применять оружие на поражение?

— «Не убий» означает «не будь убийцей». Но разве можно назвать убийцей человека, защитившего чужую жизнь, тем более что общество доверило ему свою защиту? Тогда и защита Отечества — тоже грех. Проблема, наверное, в том, что сам по себе закон сродни топору для обтесывания бревен, а жизнь порой требует «лобзика». Вот зачастую и встает милиционер перед дилеммой: поступить по закону или по совести. Представьте, к примеру, что от показаний задержанного зависит жизнь и смерть других людей, и счет идет на секунды, — кстати сказать, задержанные редко «дают показания» по собственной воле. Как тогда быть? Вежливо уговаривать задержанного «поделиться информацией»? Но не будет ли это сродни бездействию? А если в результате погибнут люди, не будет ли такое бездействие нарушением заповедей при формальном соблюдении норм закона? По закону милиционер обязан даже отпустить реального убийцу восвояси, если не смог доказать его вину. А по совести? Парадоксально, но именно совесть и подсказывает зачастую милиционеру преступать и закон и даже заповеди: «выбивать» информацию или фабриковать улики (помните подброшенный Жегловым кошелек и сакраментальная его фраза «Вор должен сидеть в тюрьме»?). Беда в том, что, пытаясь действовать «по справедливости», будучи уверенным в своей правоте, милиционер в одних случаях действительно спасает чьи-то жизни, а в других — лишь усугубляет зло. «Служа закону — служу народу!» — говорим мы на присяге. Хорошо бы еще осознавать разницу между «буквой закона» и «законом буквы». Иначе и пользы не принесешь, и, как в известной пословице, лоб расшибешь.

Каждый зритель — Фома

Приходя по вечерам домой и снимая мундир, Миронов достает палитру и кисть и из милиционера превращается на время в художника.

… Что же движет человеком, заставляя его отдавать свое свободное время и половину скудной зарплаты на то, чему никогда не учился? Что за невероятная сила дается равно ростку, пробивающемуся сквозь бетон и асфальт, и таланту, прокладывающему себе путь сквозь толщу жизненных обстоятельств, привычек и сомнений?

— Я всегда считал себя художником, и знал, что когда-то в будущем это обязательно проявится. Правда, время шло, я понимал, что теряю его, но работа и учеба в Высшей школе МВД отнимали все силы: я не писал почти десять лет. А подтолкнул меня к творчеству один человек — полковник милиции Беззубцев. Зная, что я художник, он в течение трех месяцев «терроризировал» меня. Как встретит, так сразу: «Ты когда рисовать будешь?! Ты же художник — так рисуй!» Возможно, с его легкой руки я в 2005 году и вернулся к живописи. Техника была еще не наработана, да и знаний не хватало, но очень скоро я понял, что начинается новый этап моей жизни.

… Когда офицер милиции Андрей Миронов принес свои картины в выставком одной из рязанских выставок, присутствовавшие — а там было около сотни человек, почти весь местный художественный бомонд, — испытали некоторый шок. Никому не известный человек в погонах оказался автором нескольких десятков необычных картин. В контексте представленных на выставку современных и авангардных работ, картины Миронова, написанные в старинной технике и стилистике, прозвучали неожиданно ярким диссонансом. В театрально затянувшейся паузе кто-то из художников выдохнул пренебрежительное: «Салон».

Миронов вряд ли мог рассчитывать на иной прием: официальная рязанская художественная элита не приемлет академическую живопись с тщательно прописанными деталями в стиле Андрияки, Шилова или Глазунова; их манера считается здесь пошлой, а молодым художникам остается лишь подстраиваться под заданный авторитетный тон и «генеральную» линию мэтров. Андрей Миронов, естественно, в нее не вписывается. Ему пеняют на слишком яркие краски, на «нескромные» рамы — все это идет вразрез с общим направлением рязанских выставок. Принятие творчества Миронова в его родном городе означало бы пересмотр всей устоявшейся провинциальной художественной концепции. А этого так не хочется…

Андрей Миронов не продал еще ни одной из своих картин. Зато несколько икон, написанных им, уже «живут» своей отдельной жизнью в стенах Казанского женского монастыря города Рязани; архиепископ Рязанский Павел наградил его Архиерейской Грамотой. А на прошедшем недавно в Москве Международном конкурсе живописи RUSSIAN ART WEEK Андрей Миронов стал победителем в номинации «профи». Его картина «Знание и Вера» была признана лучшей среди сотен работ профессиональных молодых художников со всей России и Ближнего зарубежья.

Многие персонажи полотен Миронова похожи… на него самого, его сослуживцев и родственников — просто из-за отсутствия натурщиков. В картине «Неверие Фомы» Спаситель — единственный персонаж — тоже напоминает чем-то самого Андрея. «Я, как мог, пытался уйти от сходства с собой, но, видно, это еще не очень получилось», — признается художник.

— Мало тех, чья вера абсолютна, — комментирует он сюжет картины. — Не только Фоме, но и каждому из нас подчас требуется «вложить перста свои в раны Его». Поэтому Фомы на картине нет. Каждый зритель ее — и есть Фома. На картине Христос выходит из темноты и обращается к каждому из нас: «Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим».

Февраль 2008 г.

Очерк был опубликован в ж.«Фома» № 9, 2008 г.