Невесты Христовы

Николай позвонил племяннику Славе. Объяснил, что находится в Пензе, в командировке, хотел бы на денёк заехать в родное село. Когда ещё выпадет случай. Пятнадцать лет не был в Троицком. Племянник радостно зачастил: «Дядя Коль, приезжай, не раздумывай, на машине встречу. У меня хоть и старенький внедорожник УАЗ, довезу в лучшем виде».Племянник, крепкий мужик тридцати пяти лет, встретил на перроне. Подхватил сумку: «Через полчасика, дядя Коль, домчу на место! Машина – пуля!» Николай предполагал увидеть раздолбанный многолетней эксплуатацией агрегат и ошибся – «внедорожник» выглядел прилично, снаружи сверкал новой краской, и салон соответствовал внешнему виду.

– Ты что своему джипарю евроремонт сделал? – спросил племянника.

– Ну! – весело ответил Слава.

Они въехали в село, у клуба стояла похоронная процессия.
– Кого хоронят? – спросил Николай.

– Девку Летучих. Аннушку.

– Это сколько же ей лет? – удивился Николай.

– Тёща говорит – девяносто четыре! Сестру её четыре года назад похоронили.

...Та картина детства врезалась в память на всю жизнь. Николай прибежал к матери в лесничество (шли каникулы после четвёртого класса), кто-то из конторских отправил его к «девкам Летучих», передать, что надо выйти на работу, привезли лыко. Так звали сёстер Марию и Анну. Фамилия у них была Летучих. Ну, а «девки» по причине того, что ни одна, ни другая замуж никогда не выходили. В лесничестве «девки» плели мешки из липового лыка. Жили на краю села в маленьком доме. Ставни, палисадник... Николай зашёл в сенцы, открыл тяжёлую, оббитую войлоком дверь и остолбенел... Дом был совсем маленький, из одной комнаты, добрую её часть занимал белый куб русской печи, она стояла справа от входа, а слева, в углу, возвышался крест. Огромный, до самого потолка. На нём янтарно-прозрачный восковой человек. Распятие Христово. Дом заливало солнце, утреннее, неистово свежее. Фигура на кресте будто соткана из победного света, будто золотой светоносный поток отлился на кресте человеком с обессиленно упавшей на грудь головой. Руки, прибитые к перекладине, распахнуты крыльями, на лбу терновый венец...

Николай замер на пороге...

– Проходи, Коленька, – от печки пригласила тётка Мария.

Николай поспешно передал просьбу конторских и убежал.

Дома спросил у матери про Распятие, она сказала: сёстры взяли из церкви, когда её закрывали.

Больше не доводилось бывать у Летучих. Пробегая мимо их домика, проезжая на велосипеде, всегда испытывал одно и то же: перед внутренним взором на какие-то секунды вспыхивало горящее солнцем Распятие, скорбное и торжествующее. За стенами этого невзрачного дома скрывалось что-то таинственно-чужое, пришедшее из другого мира, оно волновало воображение, притягивало загадкой.

...Церковь закрывали спешно. Настоятель протоиерей Александр узнал накануне, что завтра за ним приедут. Самые ценные иконы взял староста. В погребе сделал нишу, тайник, и спрятал. Умер до войны, хранительницей церковных ценностей стала дочь Фрося. Её Николай знал. Тётя его одноклассника Толика Соколова.

Отдавая иконы, отец Александр просил:

– Храните, на всё воля Божья. Придёт время, снова откроют храм, тогда и вернёте.

Распятие Христово, искусно выполненное, было гордостью церкви. Его подарил храму молодой граф, старый граф строил церковь в середине девятнадцатого века. Сын заказал где-то в Европе восковое Распятие.

Отец Александр стоял в осиротевшей церкви. Жутковато без икон смотрелся иконостас, зияли пустыми рамами киоты.

– Распятие куда девать? – вслух спросил сам себя отец Александр.

Не икона, так просто не спрячешь. Сёстры Летучих, Анна с Марией, пошептались, старшая Мария сказала:

– Мы возьмём.

Отец Александр посмотрел на Марию, перевёл взгляд на Анну:

– И куда вы с ним?

Он прекрасно представлял их крохотный домик, бывал в нём. Лет тридцать знал их матушку Елену Егоровну, полгода назад соборовал её, причащал перед смертью, отпевал.

– Дома поставим, – сказала Анна.

– Это одним годом не кончится, а надо сохранить. Вы молодые, выйдете замуж...

– Мы всё сделаем, батюшка, как надо, – твёрдо произнесла Мария. – Сохраним.

Отец Александр благословил сестёр. На подводе они привезли Распятие домой, внесли, поставили, помолились. И всю жизнь связали с ним. Ни одна, ни другая не вышла замуж, так и остались старыми девами. Распятие стало частью дома. У ног Христа молились, плакали, каялись, просили Божьей милости, заступничества. По очереди читали Псалтирь и Евангелие. В Великий Четверг читали двенадцать Евангелий. Заболевала одна сестра, вторая подолгу стояла на коленях, вымаливая здоровье для болящей. И наоборот. Распятие заменило церковь. Если и удавалось когда съездить в Пензу, причаститься Святых Тайн, не чаще одного раза в год, в Великий пост.

Сразу как закрыли церковь в Троицком, местные ретивые атеисты предлагали взорвать её, сковырнуть до основания «рассадник мракобесия». По горячим следам у горячих голов взрывчатки не оказалось, а поостыв, согласились с мнением: здание можно использовать для нужд советской власти. Приспосабливая под «нужды», всласть поиздевались над церковью. Колокольню снесли, следа не осталось. Колокола сбросили, купола убрали. Получилось здоровенное баракообразно-безобразное строение с вывеской «Клуб». Будто под скотный двор подгоняли и, надо сказать, справились с задачей на отлично. На месте алтаря водрузили сцену – новые песни придумала жизнь. Но и старые, как ни пытались уничтожить, давали о себе знать. На стене у сцены постоянно проявлялась фреска Богородичной иконы. Замажут, казалось бы, намертво, в несколько слоёв щедро накладывая краску, но пройдёт год-полтора, лики Богородицы и Младенца снова проявятся. Директору клуба доложат про идеологический непорядок: несознательная уборщица тётя Даша снова крестится перед сценой. Мало того, старушек приводит, чудо посмотреть. Директор прибежит к иконе, ногой в сердцах потопает: опять краску внепланово изводить, кисти трепать в борьбе с упрямым пережитком. Но подобрать колер, чтоб раз и навсегда покончить с храмовой росписью, упрямо проявляющейся в его учреждении культуры, не удавалось.

Среди простого населения Троицкого, вопреки тому, что бывшая церковь стала походить на несуразный коровник, почтение к ней осталось. Как закрыли храм, повелось: похоронная процессия на пути к кладбищу, если только в гробу не завзятый безбожник или номенклатурный коммунист, обязательно останавливалась у клуба. Раз нельзя отпеть покойника, так пусть у церкви сделает последнюю остановку на грешной земле. Старые люди знали и чувствовали истину: ты хоть до основания снеси храм, его Ангел-хранитель никуда не денется, продолжает нести послушание перед Богом, по-прежнему осеняет святое место своими крылами. В Троицком у него и крыша над головой имелась. Над крышей обязательно красный флаг развевался, с фронтона плакат, к примеру: «Встретим Первомай трудовыми подвигами», – призывно обращался к селянам. Однако эти знаки коммунистической власти мало какую похоронную процессию смущали. Метрах в двадцати от клуба остановится, на табуретки гроб поставят. За отсутствием священников появились бабки-читалки, прочтёт такая молитву над умершим, гроб снова подхватят сильные руки и поплывёт он, сопровождаемый родственниками и друзьями почившего, на край села к берёзовой рощице с могильными крестами...

Один раз в детстве Николаю довелось слышать бабку-читалку. Хоронили маминого брата весёлого дядю Витю, которого в селе можно было увидеть только на мотоцикле, ещё он любил рыбалку и волейбол. Умер молодым, тридцать с небольшим. Бабка-читалка не читала, а пела. Причём от лица покойного. Дескать, он уже пришёл к себе домой, пришёл к Отцу, а мы, стоящие у гроба, ещё в гостях. Запомнились слова, что никто не в силах помочь его душе, она трепещет в ожидании, скоро давать отчёт Богу о прожитой жизни, о неиспользованных талантах, о зря потерянном времени и ничего-то уже не изменить, ничегошеньки не исправить. Это был не плач, выматывающий души родственников покойного, здесь звучала тоска, боль, но без надрыва… Пела так бабка-читалка на кладбище, у могилы, пахнущей влажной глиной, а вот что она читала у клуба, у которого тоже останавливались с гробом, Николай не запомнил.

Он учился в седьмом классе, когда затеяли возводить пристройку к клубу. Углубляясь в землю при закладке фундамента, строители наткнулись на кладбище. В ограде храма в дореволюционные времена хоронили церковнослужителей. При упразднении церкви надгробия с крестами снесли, холмики сравняли с землёй. Понятное дело, как может клуб соседствовать с местом упокоения священников.

Убрать-то кресты убрали, да всё, что было под ними... Экскаватор вгрызся в землю и стал черпать вместе с грунтом кости... Классная руководительница Николая Мария Филипповна вела историю и с особым пристрастием относилась к археологии, интересовалась загадками пирамид, поисками мифической Трои, поэтому с энтузиазмом повела учеников на могильные раскопки. Вокруг длинного рва беспорядочно валялись кости, чёрные тряпки. Тогда-то Николай не знал, что это остатки облачения священников. Он углядел в глине и поднял кусочек, сантиметров пять, металлической цепочки с довольно крупными колечками... Вдруг рабочий крикнул со дна рва: «Ловите!» – и выкинул череп. Прямо под ноги Славке Тихонову, тот молниеносно среагировал и тут же принялся перебрасывать череп с ноги на ногу, а потом отпасовал кому-то из одноклассников, пас перехватили, началась возня, как на футбольном поле, череп метался среди ног, пока Мария Филипповна не выступила в роли строгого судьи и не остановила стихийно возникший матч. Славка череп тайком от классной прихватил в качестве трофея. Костей тоже поубавилось на «раскопках» после экскурсии школьников. Не один раз в последующем они являлись причиной девчоночьего визга, неожиданным образом обнаруживаемые одноклассницами среди тетрадок и учебниках в портфелях или ящиках парт.

Графский род поставил в Троицком три капитальных строения. Кроме церкви, винокуренный завод и дом – трёхэтажный красавец, его после революции определили под школу. Винокуренный завод наполовину разрушили, а из того, что осталось, сделали магазин и столовую. Однажды поздней весной пьяный мужик, срезая путь от магазина домой, пошёл напрямки и провалился. Ухнул так, что пришлось криком «спасите-помогите!» звать на подмогу. Самому выбраться не удавалось. И не по причине хмеля, гулявшего в крови, а потому, что глубоко ушёл в землю. Да так неожиданно, шагал себе неторопко, и хлоп – один бюст торчит. Делай фото по грудь, остальное туловище мешать в кадре не будет. На истошный крик сбежались односельчане, вызволили незадачливого мужика, выдернули на берег.

После чего заинтересовались, что за ямы-ловушки появились в округе? Тут-то и был обнаружен подземный ход. В селе поговаривали, что графский дом, церковь и винокуренный завод соединял потайной ход. Случай с пьяным мужиком свидетельствовал об истинности данных слухов. Нашлись смельчаки, которые вызвались исследовать подземную коммуникацию и, вооружившись фонарями, полезли в неё. Ход оказался в хорошем состоянии и вёл от места провала подвыпившего мужичка к барскому дому, то есть к школе. Кроме того сельские добровольцы-диггеры обнаружили в результате изысканий в подземелье склеп, в нём стоял ряд гробов, в коих покоились не дожившие до революции члены графской семьи.

Руководил диггерами школьный учитель труда Павел Иванович Трунов. Из гробницы лестница вела прямиком к кабинету биологии. Граф, доживший до революции, тщательно замуровал вход в подземелье перед тем, как покинуть навсегда Троицкое. Столько лет никто не знал о существовании склепа. Учитель труда решил восстановить вход. Сам дверь поставил. Само собой, с замком. Иначе бы пришлось ловить учеников целыми классами в графских подземельях. Гробы с покойниками скоренько разорили. Не сказать, что варварски. Хуже. Изощрённо-искусно. Стараниями всё того же учителя труда, который возложил на себя миссию исследователя барской гробницы. Нашёл ли он какие ценности-драгоценности или предметы старины – неизвестно. Однако в процессе изучения останков прежних владельцев дома пришла в беспокойную голову практическая мысль – использовать кости усопших в научных целях. Учителем труда Павел Иванович был не зря, много что умел делать руками. Принялся сооружать наглядные пособия (шутя называл «ненаглядные») из барских костяков. Делал преотличные «ненаглядные» скелеты для школ района.

Мария Филипповна водила класс Николая в склеп, дабы продемонстрировать: помещики, наживаясь на крепостных, даже захоронения не как у людей устраивали, почти как у фараонов египетских, мало что не в пирамидах. Конечно, мальчишки, тот же Славка Тихонов, попав в подземелье, тут же начинали жутким шёпотом нагонять ужас на девчонок: «Смотрите-смотрите, графиня в саване крадётся! Сейчас как схватит!»

Школьные сторожа, особенно в первые годы, как из барского особняка сделали школу, по ночам слышали странные звуки: скрип половиц, шаги. Несколько раз видели женщину, стремительно проходящую по пустынному коридору. Бабульки дореволюционного рождения по описаниям сторожей признавали в призраке графиню, хозяйку дома. По их рассказам была она красивой и доброй, никого не обижала, никаких порок за провинность не устраивала. Умерла от испанки.

Николай спросил племянника: не собираются восстанавливать церковь?

– Бабки наши даже в Пензу ездили, в епархию. Им сказали, что проще новую построить, чем эту восстановить. Денег в епархии на нашу церковь нет, в селе тоже спонсоров не находится. Собираются часовенку для начала поставить, но тоже пока не на что. Поп иногда приезжает, бабкам в таком случае в сельской администрации дают на моление комнатёнку. Тёща моя ходит.

Николай прошёлся по селу. Обветшали старые дома, появились новые. Прогулка навеяла печаль. Никто его больше не ждал здесь, никому не был нужен. Его Троицкое осталось в далеком прошлом. Подошёл к домику сестёр Летучих, тот ещё стоял крепко. Племянник сказал, что Аннушка завещала недвижимость дальней родственнице. Николай набрался наглости, встал на лавочку у калитки и заглянул во дворик. Поленница дров под навесом. Крыльцо из широких плах. На двери замок... Может, долго жила бы Аннушка (крепкая была старуха) после смерти сестры, кабы не Витька Соколов…

У Соколовых было трое детей – Толик, Витька и Светка. Николай дружил с одноклассником Толиком. Витька на год младше и полная противоположность брату – хулиганистый, вечно его тянуло на подвиги. В пятом классе на 1 Мая залез в поликлинику в кабинет зубного врача. Зачем? От дурости. Потом никелированные запчасти аппарата для сверления зубов друзьям показывал. Тогда ещё никакими моторчиками он не оснащался, элементарная механизация: доктор на педаль давит – сверло вращается. Николай уже не помнит, но, скорее всего, милиция грабителя в тот раз не нашла. Витька с горем пополам окончил восемь классов и уехал в Москву. Каким-то образом сошёлся в столице с шустрыми ребятами, которые собирали старину – иконы, украшения, посуду, картины... Не из разряда коллекционеров – жульё. Повыше рангом имели выходы на богатых коллекционеров, иностранцев, чины пониже занимались добычей ценностей. Витька, познакомившись с представителями данной воровской темы, вспомнил о своей тётке.

Отец и мать его к тому времени умерли, сестра вышла замуж и уехала в Тюмень. Брат Толик после окончания военного училища служил на Дальнем Востоке. Данные обстоятельства Витьке для решения криминальной задумки оказались только на руку. Один раз наведался в родные места, будто погостить, второй. Останавливался у родной тёти Фроси. Конфетами её бдительность усыплял, печеньем. И грабанул старушку. Обнёс за милую душу. Она поехала в район, в собес, Витька быстренько управился в её отсутствие, вывез самые ценные иконы. Он в них не разбирался и не сортировал, просто-напросто самые ценные лежали в тайнике в погребе. Были ещё, но в другом месте. Тётя божилась потом, что Витьке место тайника не открывала. Получилось, что Витька сам всё разнюхал. Профессионал.

С тётей Фросей случился инфаркт, как увидела пустую нишу. Не выполнила наказ отца Александра. Более сорока лет хранились иконы, и не кто-нибудь, родной племянник подлым образом украл...

Витьку вскорости посадили. Не за иконы, на чём-то другом попался. Дали срок – девять лет. Витька отсидел от звонка до звонка и приехал в родное село. Тётка, само собой, поганой метлой погнала со двора племянничка, не приняла. Он открытым текстом заявил: не отдашь оставшиеся иконы – пришибу. Тётка хоть и после инфаркта, не испугалась, поехала в соседнюю Калиновку, там только-только открыли церковь. Батюшке объявила: есть иконы, забирайте быстрее, пока я жива.

Племянник Николая за ужином рассказал, как участвовал в этой передаче икон:

– Стою во дворе, «девятка-жигуль» к воротам подкатила. Дверца передняя открывается, поп выходит. Молодой. За рулём сидел. Я даже подумал: неужели глюки? Церкви нет и вдруг. Поп тогда в Троицком был большой редкостью. И сейчас-то нечасто увидишь... На заднем сиденье ещё один поп. Тёща в саду возилась. Думаю, она что ли вызвала? Стою, как кол проглотил. Поп заулыбался на мою остолбенелость, спрашивает: «Мещеряковы здесь живут?» – «Вообще-то, – говорю, – да». Сам знаешь, у нас Мещеряковых куда ни кинь – через дом. Как и Девятовых. Сейчас поменьше, но тоже хватает. Он спрашивает: «Иконы у вас? Мне сказали, у какой-то бабушки иконы». Тут-то я понял, что они бабу Фросю Мещерякову с Совхозной ищут. Попросили проводить. Баба Фрося засияла, как тарелка после мытья, увидев попов. Теперь иконы её в калиновской церкви. Витька, говорят, бесился, орал на неё. Но участковый его быстро утихомирил. Генка Девятов – два таких, как я, парень. Мигом поставил ультиматум: «Если в 24 минуты не уберёшься – пеняй на себя!» Ему наплевать фрайер ты или вор в законе...

По примеру Фроси Мещеряковой Аннушка Летучих тоже обратилась к священнику из Калиновки и отдала Распятие. После этого всё также, просыпаясь среди ночи, первым делом крестилась на угол. И тяжело вздыхала. Угол не был пустым, там висели иконы. Но... Как умерла сестра, Аннушкино утро начиналось с того, что, помолившись, вычитав правило, она брала мягкую тряпочку и протирала Распятие. При этом рассказывала сельские новости и епархиальные, которые доходили до Троицкого.

– Ну ты же знаешь, Батюшка, в Никольском церковь, слава Богу, начали восстанавливать, а священником, кто ты думаешь? Федя Плешнин. Фёдор Иванович. Последний их председатель колхоза. Видишь, как получилось. Говорят, хороший человек. Мать его у нас в лесничестве работала бухгалтером одно время. Ничего не скажу, порядочная была женщина и справедливая. Потом в Заготзерно ушла. С год как умерла. Инсульт. У Нины Логиновой правнучка родилась. Бьётся, чтобы покрестили ребёнка. Да внук Нины, Виталик, сумасбродный какой-то, против. «Не нужны, – говорит Нине, – эти ваши басни про белого бычка!» Ты уж, Батюшка, помоги Нине...

Все дела Аннушка начинала, крестясь на Распятие, к примеру:

– Ну, Батюшка, я, пожалуй, чаю попью.

Уходя из дома, тоже крестилась от порога, объявляла, куда направляется. Возвращаясь, докладывала:

– Вот, Батюшка, я и пришла.

Случалось, каялась:

– Прости, Батюшка, опять с Ниной Петровой поругалась. С пятидесятницей этой. Не может не зацепить. Стараюсь не связываться. Да она сама наскакивает. Парторгом в нашем совхозе сколько работала, а потом пятидесятники её заманили к себе...

Домик опустел без Распятия. Аннушка почувствовала себя ненужной, одинокой... И вскоре умерла.

...Уезжая из Троицкого, Николай попросил племянника по дороге на станцию сделать небольшой крюк и завернуть в Калиновку, в церковь.

– Запросто, дядя Коль! – с готовностью согласился племянник.

«Уазик» подкатил к церкви. Большая железная дверь была закрыта. Церковь новая, из красного кирпича. С одной золотистой маковкой. За церковью ветер морщил поверхность пруда.

– В Крещение здесь прорубь рубят, – сказал племянник. – Ныряют! Я всё никак не решусь…

Николай перекрестился на церковь, они сели в машину и поехали на станцию…

из книги "Прихожане"

рисунок Владимира Чупилко