Мы — ангелы (окончание)

МЫ — АНГЕЛЫ
Умный свет, светозарная истина, истинная светлость...
(блж Августин Беседы души с Богом)

Бегущему трудно, да и не всегда нужно задумываться над каждым своим шагом, дабы не стать той самой сороконожкой, запутавшейся в собственных конечностях. Другое дело человек болящий. Как меняется его отношение к движению. Каким внимательным становится его взгляд. Как пристально он изучает препятствия, преграждающие путь. Человек подвергает переоценке мир окружающих его вещей. И не только вещей. Когда приходит осознание, что по-прежнему не будет уже никогда, человек начинает искать и находить другие точки опоры. Если опора выбрана неверно, последствия для души человеческой фатальны.

Сколько людей замуровывают себя в воспоминаниях. Они стремятся плотнее законопатить дверь в реальную жизнь, надеясь оградить свое личное пространство от посягательств извне. Внутри скорлупы — хорошо! Внутри — гармония. Внутри нет этой бессмыслицы боли. Можно чувствовать себя маленьким и любимым. Можно быть зрелым и полным сил. Можно побеждать. Но чего стоит победа в мире призраков? Вынужденный изредка выглядывать из скорлупки, человек начинает ненавидеть жизнь, приносящую ему страдания. Его глаза полны тоски и разочарования, и взгляд так напоминает потухший костер, в котором даже угольки уже не тлеют... И сколь велика радость, излучаемая глазами узрившего Свет!

Не думал Владислав, что столкнется с трудностью сделать всего один шаг. Стоя у порога своей квартиры, он медлил войти. Надо сказать, при всем своем умении видеть, оценивать и прогнозировать любую ситуацию, он упустил важный параметр своего возвращения в жизнь. А именно то, что с прошлым придется выстраивать отношения заново. В его квартире жили воспоминания. Они ждали его возвращения. Им не терпелось прильнуть к сердцу хозяина, по тоскливым песням которого они успели соскучиться. Невдомек им было, что прежнего хозяина больше не существует.

Лика успела сменить босоножки на любимые тапочки с пушистыми голубыми помпонами, а Владислав так и стоял за порогом.

— Дядь Слав...

Она подошла к Владиславу и протянула ему руку.

— Входи, дядь Слав. Всё хорошо.

Владислав перешагнул порог и тут же сгреб Лику в охапку и прижал к себе. «Ты всё поняла, мудрая моя девочка», — подумал он. Лика большим усилием воли заставила себя не расплакаться. Она действительно поняла всё. Преодолевая волнение, она заговорила быстро-быстро:

— Дядь Слав, а давай по чайку с дороги! Или ты обедать будешь? Я всё, как ты любишь, приготовила, только разогреть. А хочешь сациви, его разогревать не надо. Или тебе лучше отдохнуть сначала, я уйду тогда, ты только скажи, я всё-всё...

— Не суетись, Лика, — прервал Ликину тираду Владислав и, прищурив глаз, весело погрозил ей пальцем. — Я те уйду! Чаю давай. Незамедлительно!

Квартира сияла чистотой. Казалось, Лика, в безудержном стремлении навести порядок, расправилась с последней пылинкой. Витрина с хрусталем и фарфором магазинно переливалась радужными огоньками. Подсвечники старинного пианино помолодели и мягко поблескивали начищенной бронзой. Дивная флорентийская люстра играла каждой своей отполированной хрусталинкой.

«Милый мой, добрый ураган», — улыбнулся Ликиному усердию Владислав.

Как часто бывает у по-настоящему близких людей, чай пили в молчании. Владислав поглядывал на Лику. Какая-то дума занимала ее, но Владислав не решался спрашивать. Лика тем временем пыталась принять решение. Говорить или не говорить дяде Славе, если говорить, то сейчас или позже. И, хоть она и советовалась с отцом Василием по этому вопросу, принятие решения духовный отец оставил за ней. Больше всего она опасалась за здоровье дяди Славы. Ей очень не хотелось, чтобы он волновался. А ведь он разволнуется. Но и скрывать от него тоже не хотелось ничего. «Господи, благослови», — помолилась она мысленно.

— Дядь Слав, я должна тебе кое-что рассказать. Но...

Она с тревогой посмотрела на Владислава.

— Но ты опасаешься, как бы старина Виленыч не разнервничался, — закончил Ликину фразу Владислав. — Всё нормально, Лика. Говори.

Лика смутилась, но быстро собралась и, выдохнув, сказала:

— Это касается... Сережи. Я считаю, ты должен об этом знать. Дружбы у нас давно никакой нет, но мы всегда поздравляем друг друга с праздниками. Когда с тобой случилось... когда ты попал в больницу, я сообщила об этом Сергею. Он звонит мне с тех пор каждый день. Спрашивает о тебе, волнуется. Дядь Слав, я не знаю всего, что между вами произошло, но уверена, что Сережка тебя очень любит. Только характер у него трудный, упрямый. Ему бы, знаешь... набраться смелости и через себя переступить. Хотя бы раз — через себя... А не через кого-то.

Лика осторожно глянула на Владислава.

— Дядь Слав, ты потерпи немного, ладно? Он обязательно вернется. Я в это верю. И ты верь. Пожалуйста.

Владислав невозмутимо слушал Лику, будто речь шла не о родном сыне, отказавшемся от отца, а о случайном знакомом, о котором вспоминают, когда совсем уж не о чем говорить. Лика успела порадоваться спокойствию дяди Славы, пока не увидела его рук. На стиснутых в замок кистях побелели косточки. Сердце Лики сжалось от боли.
— Знаешь, Лика, пожалуй, мне действительно надо немного отдохнуть. Спасибо тебе за всё. Доброе у тебя сердце, дочка.
Лика вскочила со своего места и подбежала к дяде Славе, обняла его крепко-крепко и едва слышно прошептала:

— Прости меня, дядя Славочка.

Потом быстро выбежала в коридор, процокала каблучками до входной двери и тихонько прикрыла ее за собой. Владислав, тяжело вздохнув, поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями.

* * *

Поздно вечером, когда стихли почти все звуки за окном, Владислав вошел в свой кабинет. Рука нащупала выключатель настольной лампы. Он медлил включать свет. На письменном столе его ждал Юлин портрет, и сейчас ему предстояло встретиться с ее глазами. Щелкнул тумблер, и круг направленного света открыл взору самый центр стола. Ни одного предмета. Владислав, вздохнув с облегчением, положил на стол ноутбук. Протянул шнур к розетке. И тут увидел Юлию. Она была прекрасна. Безупречное каре, благородный темно-синий атлас вечернего платья, изящное колье с тремя бриллиантами и эта кажущаяся простота позы. Всё продумано, всё, — вплоть до взгляда чуть уставших глаз. Владислав смотрел на портрет и не верил себе: Юлия больше не видела его. Он будто стал ей не интересен. Эта женщина больше не гипнотизировала его своим взглядом. Юлия отпустила Владислава и ушла в прошлое. Владислав Виленович, наконец, поставил финальную точку в их истории. Когда-то она была его женой, родила ему сына, и Владислав был ей за это благодарен. Но дальше ему предстоял другой путь: приближалась финишная прямая.

Привыкшие к темноте глаза увидели на столе еще одну фотографию в дешевой деревянной рамке. Странно, подумал Владислав, откуда она взялась? Владислав придвинул ее ближе, под свет настольной лампы. С черно-белого старого фотоснимка на него смотрели две пожилых женщины и маленький мальчик. Одну из женщин звали Вера Аристарховна, маленький мальчик приходился ей внуком, и звали его Славик. К фоторамке была прикреплена записка, на которой добросовестным, чуть подрагивавшим почерком было написано: «Храни тя Господь, раб Божий Владислав!» Тимофеич, ты... Милый старик, ты расстался с драгоценной фотографией ради меня! И вспомнились Владиславу слова Тимофеича, сказанные в сторожке у храма на Лосинке. Слова эти Владислав отнес тогда к странным стариковским фантазиям и не придал им значения.

— Э, мил человек, — говорилТимофеич. — Ты должен понять. Все мы рождены быть ангелами. Все мы рождены летать, а не ползать. Наш дом — небо. Надо быть безумцем, чтобы добровольно отсечь свои крылья. А секира безумца знаешь, что? Грех. Так-то, мил человек. Привел к тебе Господь человека — изволь быть для него ангелом. Даже если он причинил тебе боль. Мы — ангелы. Запомни это.

Этим вечером Владислав готовился к первой в своей жизни исповеди. Отец Василий велел Владиславу прийти к началу всенощной, а на исповедь подойти последним. Владислав распечатал всё, что записывал на свой ноутбук, пока лежал в больнице. Получилась объемная стопка листов. Что с этим трудом делать, Владислав не знал: не нести же его на прочтение отцу Василию. И он стал разбирать и систематизировать свои записи. Когда был просмотрен последний лист, Владислав отложил пачку бумаг в сторону и принял решение просто рассказать отцу Василию всю свою жизнь.

Владиславу не спалось. Фрагменты жизни хаотично являлись перед его мысленным взором. И уже не он владел своей памятью, а память играла им, как жонглер играет разноцветными шариками. Вот он увидел маленького Сережу. Тот испуганно выглядывал из-за бабушкиной юбки, а бабушка, смеясь, выговаривала: «А что вы хотите, родители, раз в год дитё навещаете. Одичает так сынок ваш, отца с матерью признавать откажется». Владислав застонал. Господи, будет ли этой ночи конец.

Под утро Владиславу привиделся сон. Ножки в сандаликах бежали по спиральному спуску вверх. Он не чувствовал никакой усталости, а только всё возрастающую радость. Славик был начеку и ловко перепрыгнул через зияющую дыру в полу. Добежав до самого верха, увидел чуть приоткрытую дверь, из-за которой лился мягкий солнечный свет. Затаив дыхание, мальчик взялся за ручку, потянул тяжелую дверь на себя и... очутился в квартире бабушки Веры. Всё было на своих привычных местах, только потолка почему-то не было. Вместо него было голубое небо, с высот которого доносились звенящие звуки то ли колокольчиков, то ли жаворонков. Высоко в синеве кружили белые птахи. На круглом столе, покрытом кипельно белой накрахмаленной скатертью, красовалось большое старинное блюдо с пирогами. Пироги были горячими и источали такой дивный аромат, что Славик сразу же протянул к ним руку. Внезапно перед ним оказалась бабушка Вера. Она мягко отвела его руку от блюда с пирогами и покачала головой. Бабушка не произнесла ни слова, но Славик услышал ее голос:

— Сейчас нельзя. Ты еще не умылся.

Внезапно яркий свет ослепил глаза, и Славик зажмурился. В тот же момент Владислав проснулся с давно забытым ощущением бодрости. Он вышел на лоджию и залюбовался открывшейся его взору картиной. Утреннее, еще нежаркое солнце отражалось окнами и стенами многоэтажек. Казалось, город преодолел гравитацию и завис в столпе солнечного света. Внизу хлопнула подъездная дверь, во двор выбежал Коля. Следом за ним зацокала каблучками Лика. Пока она укладывала большую спортивную сумку в багажник машины, Коля перестал бегать и поднял голову к небу. Закрыв багажник, Лика что-то сказала сыну и тоже подняла голову. Увидела стоявшего на лоджии дядю Славу, расцвела в улыбке и помахала ему рукой. Владислав помахал ей в ответ. По субботам у ангелов лечебная физкультура, вспомнил Владислав и улыбнулся всем своим оттаявшим сердцем.

"Одри... Еще совсем недавно я называл ее Одри. Какая нелепица. Полное Ликино имя - Ангелина... Удивительно. Или, наоборот, не удивительно?" Он поднял глаза к небу: интересно, что там разглядывал Коля? Белокрылая стая, ловя воздушные потоки, медленно планировала над домом. Голуби то были или другие птицы, Владислав не знал. Стая с каждым кругом набирала высоту. Вот уже так высоко поднялись они, что превратились в сверкающие точки и стали похожими на кружащиеся снежинки. И, то ли казалось Владиславу Виленовичу, то ли в самом деле слышалось, будто с синеоких небес серебристыми колокольцами льется радостная песнь. Может быть, птичья. А может быть, ангельская.

2012-2014гг.