Михаил Пришвин. Жизнь, цитаты

Книга «Наш дом» В. Пришвиной заканчивается такими строками:

...Свет мудрости и свободы, то есть умение видеть мир разносторонне и в то же время цельно, льётся на нас со страниц пришвинской прозы. Михаил Михайлович как бы говорит нам: «Одной логикой, как сетью в море, вы не поймаете истину, потому что истина не золотая рыбка, а сам океан».

Пришвин доверяет самой силе жизни, силе текущего времени, которые в соединении с доброй волей человека образуют историю. Эта сила подобна силе бесчисленных малых ручьёв, размывающих почву и стремящихся в океан. Таким малым ручьём ощущает себя Пришвин: «Рано ли, поздно ли — ручей мой размоет скалу и, больше того, обратит её в плодоносную землю... Нет разных дорог для воды, все пути, рано ли, поздно ли, непременно приведут её в океан».

Отдельный человек — это как песнь маленькой птицы в общем хоре весенней жизни... Ещё раз вспомним: «Ночная птица соловей поёт — слышат все, а певца не видно. И если и увидишь при свете, то что прибавит к песне вид серенькой птички?»

Это образ себя самого. Именно таким он становится нам дОрог и значителен.

Когда мы приехали в Дунино, нашей первой весной мы услыхали соловьёв — не одного, не двух — это было целое соловьиное царство! Они пели в черёмуховых зарослях у самого нашего забора, и по всему высокому склону, и в кустарниках за рекой.

Прошло с тех пор много лет. Вокруг растёт человеческая жизнь... Но каждую весну совсем рядом поют всё те же соловьи...

* * *

Такие строки зовут открыть страницы — для начала хотя бы дневников Михаила Пришвина. Тем более, что в них он окрывается читателю совсем с новых сторон. Образ русского писателя становится ещё многограннее, ярче, ближе.

* * *

Из позднего дневника:

«..недоволен я собой: весь я в настроениях, нет смелости, прямоты, нет лукавства достаточного. Боже мой! как я жил, как я живу! Одно, одно только верно — это путь мой, тропинка моя извилистая, обманчивая, пропадающая...»

Запись эта — в дни переселения в... свой последний дом.

Кто так не думал? Перед подобной задачей ходил и великий Толстой, на старости лет метнулся было в осуществление, но не выдержал, погиб. А Пришвин, один из скромнейших его учеников в искусстве, записывает о том же, стоя на пороге старости, но записывает почти что с улыбкой. Нам ясно, это стояло и перед ним всю жизнь как сокровенная задача, и в то же время ясно и другое: им был найден ВЫХОД, или иначе — в нём совершилось некое преодоление, до которого не дожил Толстой.

21 марта 1931 года: «...мне совершенно необходима... комната, в которой я мог бы удобно работать и уезжать ...без опасения за целостность архива моего. Мне сейчас комната нужна, необходима...»

«...Художнику запереться можно и надо от шума, от помех, но от жизни нельзя запираться — ты должен слышать постоянно течение... Ты пишешь в уединении, но чувствуешь текущую реку... Ныне праздное уединение позорно...»

...О мысли Достоевского, что о человеке скорее всего можно судить по его смеху, кто он такой — смех скорее всего обнаруживает СУТЬ человека.

Пришвин никогда НИ НАД ЧЕМ не смеётся, смеётся он всегда ЧЕМУ-ТО, и чему-то непременно хорошему. Он постигает, таким образом, само существо смеха как чистую радость... Вот кто — Пушкин, цельный человек, положил этому начало!

«...Мой дом над рекой... это чудо. Он сделан до последнего гвоздя из денег, полученных за сказки мои или сны...»

«...Вчера первый раз переночевал в своём доме. Начинаю пожинать урожай своего весеннего сева: посеял, всё лето боролся, растил — и вот мой дом, как яблоко, как мысль, поспевает, и звёзды небесные, как обстановка души моей, появляются над моими сенями.

...с веранды увидел Большую Медведицу и другие звёзды, с детства такие знакомые и родные.

И вся небесная обстановка моего домика была как мебель собственной души моей, и даже сама душа, казалось, досталась мне от первых пастухов...»

Запись эта станет понятной, если читатель узнАет, что дом, в котором Пришвин тогда ночевал, ещё стоял без полов, спал Михаил Михайлович на сколоченном наспех топчане, устланном свежим сеном. Вместо мебели вокруг стояли пни. Для работы Пришвину плотники тут же сколотили первый грубый стол.

Ещё надо представить себе местоположение дома и весь пейзаж: веранда выдвинута вперёд, расположена высоко и потому открыта на все четыре стороны. И раскинувшееся внизу за рекой до горизонта заречное поле, и широкое небо над ним, вечерами в звёздах — они воскрешали в памяти Пришвина его давнишнее путешествие в Киргизию, дикую в те годы страну, напоминавшую ему первую библейскую Книгу Бытия с её кочевниками-пастухами. Пришвин сливался тогда с душой пустынной земли, отдыхал у костров и в юртах, проникался поэзией пустыни и поэзией неба над ней...

О нём самом родилась тогда в степи легенда как о таинственном Чёрном арабе, едущем в Мекку. Через долгие годы нёс в себе художник эти образы. О них почти не вспоминал. Но в звёздную ночь, на высокой веранде под открытым и в безлунную ночь таким близким небом, эти образы оживают.

В путевом дневнике 1909 года Чёрный араб пишет:

«...Кто видел звёзды в ауле, того они всегда будут сопровождать... Сколько препятствий на пути к звёздам!.. Что такое это стремление к природе?

К звёздам, к звёздам поднимается эта старая земля. А может быть, звёзды опускаются к ней?.. И откроется простой путь к звёздам... И потому нужно дорожить жизнью: звезда придёт...»

Когда читаешь сейчас эти давние строки, приходит на ум: только сейчас мысль одинокого человека, заброшенного в пустыню, вошла целиком в нашу современность и стала всеобщей. В начале ХХ-го века для Пришвина эти слова были ЧИСТОЙ поэзией. В конце жизни он уже предвидел реальный вылет человека к звёздам! Писал об этом.

До осуществления не дожил всего несколько лет...

Слова о стремлении к звёздам можно понять и символически, и одновременно в жизненной их простоте: это желание увидать «знакомую звезду над своими сенями, как мебель собственной души».

Есть у Пришвина в одном из дневников запись, звучащая по-детски наивно:

«Не знаю, чем это объяснить, но Большую Медведицу начинаешь видеть почему-то с осени».

Объяснение этому простое: осенью она выходит из-за леса и появляется над нашей верандой именно в те часы, когда Михаил Михайлович туда выходит по вечерам. Это не мы её, а она нас осенью «начинает видеть», к нам «спускается», как мечтал об этом некогда Чёрный араб, кочуя в пустыне...

И ещё вспомним попутно одну запись в том давнем дневнике:

«Громадные жёлтые звёзды догнали луну, распахнулись в золотой одежде низко-пренизко, и если бы мальчик ловил звёзды сачком, как бабочек, то непременно поймал эту распахнувшуюся звезду... И может быть, где-нибудь, в самом деле, где только песок жёлтый-жёлтый, и воздух чистый-чистый, и тишина... И там в особые минуты, в полночь, звёзды спускаются к самой земле... и там, быть может, совсем маленькие чистые дети бегают с сачком в руках и ловят эти звёзды, и опять пускают. Ловят и пускают... И так до утра...»

Заметим: это было написано за ПОЛСТОЛЕТИЯ до появления Маленького принца у Экзюпери!

* Данные заметки составлены по книге В. Пришвиной «Наш дом».

* * *

«...У Капицы высшая физика, которую никто не понимает, у меня же искусство слова, его тоже мало кто понимает, но судить автора позволяют себе все...

Моё положение много труднее, и едва ли в мои годы хватит сил выдержать борьбу...»

...Всякая дружба есть ценность, переходящая в общечеловеческие драгоценные связи всеобщности и высокого мира... (стр. 124)

«...Налево на западе река цвела после заката октябрьским цветом с позолотою, на востоке река лежала под месяцем в его полнолунии.

Было две реки, как две души: в одну сторону — человека под конец жизни, с его робкой надеждой на будущее, в другую — души там, на том свете, где мы все когда-нибудь будем. Туда и сюда, на запад и на восток, и поминутно повёртывался, как будто в поисках точки зрения, откуда можно было бы смотреть и видеть то и другое...»

«...Суровые облака — и река им отвечает: лежит холодная, гдядит загадочно, как кошка, когда ей ничего от человека не нужно. И ты на неё смотришь и узнаёшь не по себе, а со стороны: кошка и кошка глядит!..»

«...Вчера день весь был очень задумчивый, как, бывает, хмурится очень добрый человек. До того было темно и тихо, что трудно оторвать глаза от реки: тянет и тянет самого в эту тишину и раздумчивость...»

«...Буду сад сажать великодушно, в чувстве «помирать собирайся — рожь сей»*.

* эта запись в дневнике сделана Михаилом Михайловичем, когда он уже осознавал, что жить ему осталось недолго: ему шёл 75-й год...

* * *

«...Начало непременно глупо, в том смысле глупо, что оно является преодолением логического разума: нужно мысль свою логически довести до последнего конца, потому что логически мыслить — это значит стареть...

...И когда эта мысль дойдёт до конца и умрёт, то из этой старой шкуры змеи выползет молодая, живая, бессмысленная инициатива.

И в этом смысле всякое начало ГЛУПО. Часто в сказках даже и нарочито глупо: жил-был на свете серенький козлик...»

«...и когда устал, то почувствовал обман мечты, завлекающей делать сад. Будь у меня земля в то время, когда зарождалась эта мечта, и выйди я тогда на эту работу, я был бы отличным садовником. Но сада у меня не было, я стал работать над словом и вырастил сад из слов такой большой, что в нём тысячи гуляют и миллионы пройдут в нём...»

«...прибрала к рукам разбалованных детей, навела порядок в хозяйстве, обрадовала мужа, он ДАЖЕ ПИТЬ ПЕРЕСТАЛ, и родила ему сына.

— Откуда же это взялось у неё, — спросил я, — что переделала к хорошему всех от мала до велика?

— Понятно всё, — ответил он, — первое, что не ела белого хлеба, второе, что неграмотная, третье — не ездила по железной дороге.

От этих слов я стал понимать ещё меньше. А лесник рассказывал о том, что её старик отец, 90 лет ему, со старухой приезжал, понравилось...

— Что же понравилось?..

— А понравилось, что белый хлеб купить можно: два-три рубля — и батон. Сиди, ешь и радуйся.

И я понял... ведь это нам хорошо, что там где-то на чёрном хлебе сидят хорошие люди, им же самим хочется хорошего хлеба. И все, кто хотят людям дать хлеба, должны решить задачу: как сделать, чтобы при переходе на хороший хлеб человек тоже бы делался лучше...»

«...А может быть, не было времени, когда так страстно не хватались бы люди за растения: все, кто может, сажают сады. Это значит, во-первых, что люди живут как бессмертные, презирая своё знание смерти; во-вторых, это значит, что лучшее у человека есть действительно рай (сад)...»

«...Никогда не поздно посадить дерево: пусть плоды не себе достанутся, но радость жизни у старика начинается с раскрытием почки посаженного растения...»

«...Жить и любить — это значит вновь и вновь делать в ближнем открытия, а составил мнение — значит, окончил, приговорил жизнь...»

«...конечно, поэзия есть поэзия, а жизнь есть жизнь. Но поэзию человеку можно сгустить в жизнь, то есть что сущность поэзии и жизни одна, как сущность летучего и сгущённого твёрдого воздуха...»

«...Сколько в жизни ездил, искал, и в конце концов оказалось — искал того, что у меня было в детстве и что я потерял...»

«...Что же это нас манит в природе? Откуда гармония? Думаю, что манит нас сотворчество, в котором находятся все живые и неживые существа мироздания... Мне кажется, что всю природу можно найти в душе человека со всеми лугами, цветами, волками, голубями... Но всего человека вместить в природу невозможно...

Гордиться тут особенно нечем — вся природа всем составом своим сотрудничает с человеком в создании слова как высшей формы. И в этом смысле слово человеческое много значительней солнца, от которого как будто рождается вся жизнь на земле...»

«...Каждый цветок — это дом, каждый листик зелёный создан, чтобы укрыть цветок, когда что-то с ним случится... Душа прячется к себе в дом и тихо радуется, что есть где укрыться от непогоды, и в тишине прийти в себя, и обождать, когда захочется выйти наружу, и разбежаться во всём на полях и лесах...»

«...Когда человек находит в природе дерево, птицу... — живое личное существо — он создаёт о нём миф и утверждает тем самым человека в природе. Этим путём я шёл в своём писательстве, и мой метод такого изучения природы мои читатели поняли как любовь...»

«...Неужели напрасно пел соловей в весеннем саду?..»

«Первый естественный выход — это всегда протест, борьба, революция... Революция с далёких времён Пугачёва и Разина шла как наводнение, срывая плотины государственных сооружений. Она шла от обиды народной и выгоняла людей, как выгоняет вода животных с их личных норок и гнёзд...»

«...Жизнь основана на доверии, которое не всегда оправдывается, значит, на доверии героическом и жертвенном...»

...Ребёнок наблюдает мир бескорыстно, то есть не подставляя, не навязывая свои вкусы и оценки. Ему чужд вторичный процесс формулировок, обобщений, теоретизации... (стр. 176)

«...К сказкам, поэзии все относятся как к чему-то несущественному, обслуживающему отдых человека. Но почему же в конце-то концов от всей жизни остаются одни только сказки, включая в это так называемую историю?..»

«Мучился всю жизнь над тем, чтоб вместить поэзию в прозу»

«...Я кричу! Но мой крик в золотой пустыне возвращается ко мне обратно, и я, как... древнейший человек, делаю из глины первый сосуд и заключаю в него для друга ...перебегающую жизненную силу. И это всё равно: там была вода и глина, теперь у меня дух мой и слово, и я из слова делаю форму...»

«Ночная птица соловей поёт — слышат все, а певца не видно. И если и увидишь при свете, то что прибавит к песне вид серенькой птички?»

«...Но я слышу, как говорят звёзды, и иду...»

* * *

«1953 г. июнь ...Как нелегко жилось, как удалось уцелеть! И я хочу всё-таки в автобиографии представить жизнь эту как счастливую. И сделаю это, потому что касался в творчестве природы и знал, что ЖИЗНЬ есть СЧАСТЬЕ».

«1950 г. 24 сентября. Прочитал в „Литературной газете“ разнос „Серой Совы“... Л. сказала, что зА ночь я постарел на десять лет... Беззащитность моя связана с моей профессией».

Пришвин тяжело переживал невозможность... высказаться как писатель до конца... И он то мужественно выправляется, то безвыходно страдает.

Запись тех дней:

«...Конечно, наше время есть и начало чего-то и конец. Хочется войти в начало, но и конца не хочется переживать: пусть оно кончается без меня, я же войду в начало. Мало того! мне кажется, я рождаюсь, не имея возможности об этом сказать кому-нибудь, и оттого мне хочется на старости, как ребёнку, плакать и жаловаться...»

1949-й?.. «Теперь стали записывать голос, и через сто лет нас будут видеть, слышать, и вот всё это от нас останется людям, только нас самих всё-таки не будет. Так что всё, на что мы истратились — скажем, Шаляпин пел, Пришвин писал, Уланова танцевала — всё это наше так и останется, а мы сами... но что это „сам“. Это всё, что мы не могли людям раскрыть...»

Человеку 77 лет — и он всё ещё сам для себя влекущая тайна, которая должна раскрыться, чтоб ВСЕМ что-то своё ОТДАТЬ, и отсюда настойчивое желание, более того, требование к себе: «людям РАСКРЫТЬ».

«...Сердце стало сдавливать, и ходить стало совсем плохо...»

...Нужно скорее, скорее делать — успеть «людям раскрыть»!

Он сбрасывает все неудачи и препятствия, как балласт. Вот записи Пришвина, сделанные под Новый год (1948-й и 1949-й):

«...Намеченные достижения не удались: ни роман ещё не доведен, ни собрания сочинений не достиг. И даже собака моя любимая больна, и, может быть, и не будет жива. Но зато я существую, да, я словом своим по силам своим жизнь изменяю, творю — значит, я существую».

«Жизнь ужасно страшна, но мы, наверное, идём к лучшему».

Ещё летом Пришвин составил для издательства «Молодая гвардия» сборник «Весна света» с новыми вводами к каждому разделу. Редактор книги Г.А. Ершов (зная о состоянии здоровья Михаила Михайловича) сделал так, чтобы книга вышла поскорее и была нарядной. За три дня до Нового года он принёс Пришвину сигнальный экземпляр. Книга в прекрасной оформлении была для Михаила Михайловича подарком. Он записывает:

«...Мало ли чего в нашей жизни было разбито, но я спас и вывел людям весну света...»

И ещё: «...если это правда, так вот и моё счастье».

Власть над собой, над временем, над самой жизнью. Так он вскоре и ушёл от нас, как будто по собственной воле, не спеша, приказал себе и вышел из времени, и вошёл в вечность — в таинственный круговорот своей любимой природы...

...За несколько минут до кончины (отказывало сердце) он задыхался — то приподнимется, то ляжет, а я (ред. — Валерия Дмитриевна завершает главу о жизни мужа) беспомощно, бессильно, в мУке душевной просила: «Потерпи!», чем-то старалась помочь... Он сурово, почти гневно, и не мне, а скорее себе или куда-то в пространство, бросил:

«С этим мы должны справляться сами...»

Энергичным движением отвернулся к стенке, лёг на правый бок, подложил ладошку под щеку — мирный жест засыпания. Через несколько мгновений его не стало...

* * *

«...Тот маленький дом, в котором мы рождаемся, разрушается со временем, как и гнездо у птиц: птицы вылетают на большой простор, предоставляя гнездо дождям и бурям, а человек должен непременно достигнуть такого простора, чтобы тело своё почувствовать вместе со всей землёй, её воздухом, светом, водой, огнём и всем населением, как свой собственный дом...»

М. М. Пришвин