Иван

Мы познакомились с ним в глухой живописной деревушке, стоящей на берегу извилистой Вязьмы. Летнее солнышко только взошло и несмело продиралось сквозь липкий утренний туман, как мы с сыном были уже на ногах. Нам предстояло закончить работу как можно скорей: только половина крыши купленного нами деревенского дома находилась под шифером, а в ближайшие дни по прогнозам синоптиков, зарядят дожди, проливные, затяжные.

Успеть бы!

Зашуршал шифер, с помощью льняной веревки втягиваемый на крышу, застучали по гвоздям молотки.

Время до обеда пробежало быстро, солнышко, приблизившись к зениту, палило спину.

— Не успеем до темноты,- покачал головой сын, взглянув на проделанную работу. — Может, врут синоптики, как всегда, смотри, как жарит, — прищурившись, посмотрел он на солнце, одиноко повисшее в безоблачной синеве.

— Может, и врут, — неспешно согласился я. И подумал: «Только не Капитолина, её пяткам любой барометр позавидует». Капитолину Андреевну, шуструю старушку, в нашем дворе знал каждый, она безошибочно могла определять погоду на ближайшие несколько дней, чем и пользовались рыбаки да огородники. Когда её спрашивали, как она это делает, Капитолина, тяжело вздыхая, отвечала: «Пяточки мои больные сыночки, ничего от меня не утаят».

— Бог в помощь соседи, — раздался незнакомый голос.

Деревенька — маленькая, тупиковая, всего с десяток домов — была почти пустой. Если не считать дачников, которые приезжали на выходные дни, в ней проживали всего две бабушки, перешагнувшие восьмидесятилетний рубеж

и сын одной из них, который всегда молча сторонился нас.

— Здра — а — асте, — протянул от неожиданности мой сын Артём. Внизу стоял смуглолицый, с выступающими скулами человек и приветливо улыбался ровными рядами белых зубов. Спустившись с крыши дома, мы подошли к нему.

-Ваня,- просто представился он и первый протянул руку для приветствия. Мы познакомились.

— К вечеру тучи соберутся, — кивнул он на небо. — Пришёл помочь вам, — не говоря больше ни слова, Ваня молча стал стаскивать с себя рубаху. На смуглой груди его блестел простой алюминиевый крестик. Мы недоумённо уставились на него. Как мог этот человек, не спросив даже нашего согласия, принять такое решение?

— Почему? — наконец, выдавил я.

На этот раз, как я понял, пришла очередь удивляться новому знакомому. Какое — то время он тихо стоял, словно прислушиваясь к чему — то внутри самого себя, покуда взгляд его, несмелый и застенчивый, не остановился на мне.

— Но мы же Христиане, — еле слышно проговорил он.

— Ну что ж, добро пожаловать в нашу команду, — явно озадаченный этой ситуацией, я, тем не менее, не стал возражать. Третий человек был для нас совсем нелишним.

Работа спорилась. Иван оказался очень умелым, работящим, так что крышу

успели покрыть до сумерек. От предложенных денег он отказался, робко попросив лишь, помолится о нём и его семье.

За дачный сезон мы с ним очень сдружились.

Он приехал к нам из далёкой страны, влюбился в русскую девушку, полюбил и русскую природу. Окрестился, приняв православную веру и новое имя Иоанн. Повенчавшись со своей возлюбленной, они создали крепкую дружную семью.

Мы познакомились и с женой Ивана Надеждой Вячеславовной, очень доброй приветливой женщиной, которая работала на ферме дояркой, и с двумя такими же смуглыми как и он, ребятишками шести и двенадцати лет.

Проживало Иваново семейство на той стороне реки в соседней деревне.

Иногда он приходил ко мне ранним утром стучал тонкой веточкой в окно; если в руках у него была корзина — то мы шли по грибы. А если на плече держал косу — то начинался процесс забавной учёбы и падали росные сонные травы деревенских лугов под ноги городского жителя толи плача от неумелой руки горе — косильщика, толи рыдая о том что так и не дождались теплоты рассветного солнышка.

В лесу он ориентировался безо всякого компаса. Казалось, будто каждый

бугорок или прогалинка были ему знакомы. Хорошо разбирался Ваня в растениях и следах диких животных, как будто провёл в этой местности всю свою жизнь

— Смотри, Алёса, — так он произносил моё имя.

— Вот тут лосиха лежала, а тут телёнок, — показывал Иван, обводя пальцем примятое

разнотравье под разросшимся ивняком.

— А тут кабан, видис, земли сколько нарыл, лесную фиалку кусал, — кивал он головой на изрытый лужок уже в другом месте.

С ним мы говорили о многом, вернее, говорил больше я, а он, не перебивая, внимательно слушал, вежливо улыбаясь. О политике, о трудностях нынешней крестьянской жизни и о жизни вообще. О Боге. Слушателем Иван был отменным. Иногда пытаясь философствовать, я напускал на себя мудрый вид и энергично начинал развивать перед ним свои заумные идеи, а он всё так же терпеливо слушал, безропотно снося мои разглагольствования, какими бы они ни были долгими.

Вот и сейчас мы снова шли вместе по старой заросшей просеке, направляясь к клюквенному болоту. Стояла вторая половина сентября, лёгкий ветерок теребил верхушки деревьев, бросая пожелтевшие листья на порыжевшую землю.

Чтобы сократить расстояние, мы свернули на узкую, еле заметную тропу.

Лес быстро редел, появились глубокие колеи от большегрузных машин, и вот показалась обширная, во все стороны расходящаяся вырубка. Везде, куда хватало глаз, валялись груды сучьев, отпиленные верхушки деревьев, заломы из свезённых и брошенных стволов, чёрная искалеченная тракторами земля. Всё перемешано, всё валом, и кругом — пни, пни, пни; бессовестно изнасилованная человеком природа.

Он остановился, присев на корточки, бережно погладил смуглой ладонью свежий спил торчащего из земли пня и, не поднимая глаз, тихо спросил.

— Алёса, почему люди не любят Бога?

Всегда готовый ответить на любой вопрос, я молчал.

Потом он встал и, подняв глаза, долго и задумчиво смотрел на меня. И тут вдруг я понял, что он не видит меня, взгляд его был где-то там, за пределами этой реальности; может, в этот самый момент он пытался найти ответ в лабиринтах своей души.

«Что с тобой — Русь Православная?!» — наконец с горечью выдохнул он. Мне показалось, что тёмно — карие глаза его увлажнились.

Ситуация эта выглядела крайне нелепо. В лесной русской глуши передо мной стоял иноземец, даже языка нашего толком не знающий, который с болью в сердце переживал о моей родине, о моём народе, и о вере православной моей. Я изумлённо глядел на него. Да кто он такой?! Почему-то захотелось вдруг рассмеяться и в тоже время заплакать, покуда не пришла мысль:

«А если место для такой же боли, только в моём сердце?»

Я прислушался, но шелохнувшееся было сердце, опять забилось ровно, спокойно.

— Как твоё настоящее имя? — не зная почему, устало спросил я.

— Иван,- ответил он.

— Нет, я хочу знать, как тебя звали там, на родине, во Вьетнаме. Какое имя дала тебе мать?

— Ван Мьен, — застенчиво улыбнулся он.