Вы здесь

И кровь моя досталась львам... Главы 6 и 7

Написано в 2012 году, и про Иудею, но если «непримиримых поборников» мысленно заменить на Правый Сектор, а вместо «римские  скоты» читать «русские»…

Глава шестая, в которой хитрость проходимцев трансформируется в патриотизм дураков, но разбивается о житейскую мудрость Шломо.

Год 68 от Рождества Христова.

Отряд «непримиримых поборников» занял селение с шумом, расположился на деревенской площади и принялся заниматься обычным для всяких «поборников» делом: пополнять запасы продовольствия и одежды, естественно, за счет населения. «Благодарное население» встретило своих защитников без особой радости, если не сказать, угрюмо. Впрочем, открыто никто недовольства не выказывал, и отдавали все по первому требованию.

Командовал «поборниками» всем известный Ицхак по прозвищу Гром, горлопан и лодырь, правда, из рода царя Давида. Шею Гром имел тонкую, с большим подвижным кадыком, уши оттопыренные, сверкающую на солнце лысину и  удивительно кривые, с огромными плоскими ступнями ноги.
– Такому замучаешься сандалии шить, – заметил Шмулик соседу.
Все жители селения были согнаны на площадь – слушать обращение Ицхака. Главы семейств подсчитывали, сколько денег придется выложить в ответ на пламенный призыв очередного народного вождя. У большинства монеты были надежно спрятаны, но немножко дать все равно придется: не отстанут, будут заложников брать.
– Слушай, Израиль! – громыхал Гром, картинно положив руку на рукоять римского меча. – Священная война, которую мы начали, требует от каждого еврея полного самоотречения – только так мы победим этих римских скотов, которые топчут нашу священную землю!
– Больше ста лет, – негромко сказал Шломо. Слова эти прозвучали, когда оратор набирал в легкие воздух, поэтому расслышали все.
– Что?! – вскинулся было Гром, но увидев, кто говорит, сдержался. По еврейским понятиям Шломо был человеком, на котором проявилась благодать Бога: множество детей и внуков, все живут с ним на его собственной земле.  Выбрался из нищеты, приобрел достаток не только для себя, но и для многочисленных потомков… через две тысячи лет о нем сказали бы: «Человек, который сделал себя сам», но мудрые евреи первого века говорили: «Господь благословил!» – и были совершенно правы.
– Больше ста лет, говорю, топчут. Берут налоги, но намного меньшие, чем наши власти, зато строят дороги, от бедуинов и парфян защищают. Сейчас еврей может поехать куда ему угодно, хоть и в Рим, и жить так, чтоб все так жили!
– Что такое ты говоришь, почтенный Шломо?! А нечестивый прокуратор Флор, осмелившийся требовать денег из сокровищницы Храма?! И это стерпеть?!
– В Рим надо было жаловаться, императору. Всегда так делали, и всегда нас слушали. Что важнее для Нерона – спокойствие на границах империи, или какой-то паршивец Флор? А зачем солдат в Ерушалайме порезали?! Они же никого не трогали, уходили уже… а теперь все, кровь пролилась, будут мстить!
Толпа удрученно молчала,  наступившая тишина нарушалась лишь рыданиями какой-то старухи. 
– Почтенный Шломо прав! – снова загрохотал Гром. – Римляне будут жестоко мстить, и никто не избежит их мести! Всякий мужчина, способный держать оружие, обязан вступить в мое ополчение! Память Йеуды Макаби  поведет нас в бой, а Господь  дарует победу своему народу!
Толпа напряженно молчала: все ждали, что ответит Шломо.
– Праведный Йеуда воевал против мелкого и злобного врага, пытавшегося сделать евреев язычниками, а римляне всегда уважали нашу веру, – заговорил старик спокойно, без напора и запальчивости своего оппонента. –  Память Йеуды не поведет вас в бой. Не на войне мы победим римлян, а в мире. Они постепенно станут похожими на нас, откажутся от скотских обычаев, научатся делать добро…
Слушали все – и повстанцы Грома, и соседи. Слушали  завороженно, ловили каждое слово. Неудивительно: самые уважаемые люди иногда высказывались о Шломо так: «Он, конечно, не пророк, но…» Это многозначительное «но» дорого стоило. И нервы Ицхака Грома не выдержали.
– Ты!!! – визгливо закричал Гром. – Ты говоришь, как эти еретики, считающие Машиахом распятого Йеошуа! Опомнись! Бог обещал нам господство над всеми народами, а не место воспитателя недоумков!
– Я никогда не слышал и не видел равви Йеошуа, – невозмутимо ответил Шломо, – но учеников его знал. Очень достойные люди. А ты сам-то, за кого стоишь? За Йоханана из Гуш Халава, или за Шимона Бар-Гиору? А может, за  Элазара бен Шимона? Понимаешь, Ицхак, мы люди маленькие, нам ошибиться никак нельзя.
– Мы за вас, люди, только за вас и за Бога Израиля! – выкрикнул Гром, и опять сорвался на визг: – Но против этого негодяя, этого предателя Йосефа бен Матитьяу  я готов объединиться с кем угодно, кроме римлян!
– Понятно, – буркнул под нос Шломо. – Еще один засранец в Машиахи собрался!
Слово сказано, надо реагировать. Ицхак Гром кипел от гнева, но усилием воли заставил себя думать: «Если сделать вид, что ничего не произошло, прощай авторитет. Самые преданные сторонники начнут уходить, один останусь. Обратить в шутку? Шломо не позволит, каменный старик… пожалуй, можно попробовать вариант «общее дело»… ну-ка, ну-ка…»
– Не будем ссориться, почтенный Шломо, – сказал Ицхак нарочито устало. – А кто я перед людьми, укажет Господь Бог мой. Дело не в  этом, а в том, что надо спасать вас всех – детей, женщин, стариков этого селения. Сюда идет Десятый Сокрушительный легион – слышали о таком?! Пройдет по вашим домам, как горный камнепад, и вряд ли кто-нибудь  из здесь стоящих доживет до будущей шаббат!
О Десятом слышали все, и вздохи ужаса зашелестели над толпой. Еще бы, беззащитных солдат именно этого легиона вырезали повстанцы Ерушалайма. Ицхак, довольный произведенным эффектом, продолжал развивать успех:
– Но мы не будем ждать, пока нас  вырежут, как баранов! Мой отряд, ваши мужчины, мужчины соседних селений – мы ударим по римлянам на марше, и уничтожим их всех!
Сказал, и тут же сообразил, какую глупость сморозил. «Только бы не заметили, только бы не поняли… куда там! Вон, старый упрямец, уже ухмыляется, зубы скалит!»
– Уничтожим всех?! – смеялся Шломо. – Весь легион?! Конечно, если наш Ицхак, подобно Шимшону , возьмет ослиную челюсть, римляне сами разбегутся! А если он против солнца встанет – еще и лысиной  их ослепит, останется только добивать!
Толпа не смеялась, слишком грозная опасность нависла над всеми. Только толстый сапожник Гад, учитель Шмулика, спросил уныло:
– Что делать-то, Шломо? Разбегаться? Моей Дине рожать скоро…
– Да! – снова забрызгал слюной Гром. – Скажи, скажи нам, глупым, что делать? Смеяться ты мастер, так предложи что-нибудь дельное!
Ицхак со злости чуть не откусил себе язык, проклиная собственную глупость. Не только селяне, но и бойцы его отряда с надеждой повернули головы к старику, известному своей мудростью.
  – Ну что же, скажу, – начал Шломо. – У тебя плохая разведка, Ицхак, лучше бы путников, беженцев расспрашивал, как я это делаю. Десятый легион стоит под Иотапатой, где засел Йосеф бен Матитьяу Акоэн. Сюда идет только одна когорта, сильно потрепанная, тащит осадные орудия к горной крепости. У крепости еще один римский отряд, новобранцы под командой ветеранов-сверхсрочников. Дождутся когорты Десятого и пойдут на штурм. Римляне на нас отвлекаться не будут, приказ у них. Вот если мы сами нападем, тогда накажут, конечно.
– Как легко ты это сказал, Шломо, – ядовито прошипел Ицхак. – «Дождутся, пойдут на штурм…» А мы?! – он опять перешел на крик. – Мы пропустим карателей убивать наших братьев?! Братьев, которые за нас кровь проливают?!
– Я давно живу, люди, и знаю римлян, – Шломо теперь обращался только к толпе, совершенно игнорируя Ицхака. – Если напасть на них, примирение невозможно, придется идти до конца, которому имя – смерть! Но если во время войны заявить о поддержке римской власти, мы становимся «друзьями и союзниками» , и вся мощь Империи защитит нас. Выбирайте!
– Вот ты и показал себя, предатель! – торжествующе крикнул Ицхак. – Взять его!
Несколько «непримиримых поборников» бросились исполнять приказ своего командира, ударами щитов раздвигая сомкнувшихся вокруг старика односельчан. Толпа угрожающе загудела, в отряде Ицхака послышался грозный шорох мечей, покидающих свои ножны, но тут раздался громкий голос Шломо:
– Стойте, люди! Мир! Шолом! Шолом! Не надо меня «брать» – сам пойду! Куда идти-то, Ицхак?
– Посидишь пока в погребе. Если мужчины этого селения до утра не вступят в мой отряд, казню тебя. Если и после этого не вступят, начну убивать детей. Суровое время требует суровых решений!
Тут он захрипел и стал оседать на землю – это рыжий Шмулик, подкравшись сзади, двумя пальцами сдавил тощую шею. Сапожника в мгновение ока связали, Грома подняли, отряхнули, помогли продышаться.
– Обоих… в погреб… обоих, – хрипел Ицхак, – сожгу… всю деревню сожгу!
Шломо выпрямился, расправил широкие, нестариковские плечи, уставил узловатый палец прямо в побелевшее от ненависти лицо Ицхака и начал говорить, каждым словом, как гвоздями, забивая правду в уродливую голову Грома:
           – Ты, Ицхак, хочешь стать прославленным победителем Десятого. Ты хочешь своим громким именем собрать армию. Ты хочешь войти в Ерушалайм, вырезать всех соперников и стать царем Иудейским. Когда римляне победят, ты сбежишь с награбленным добром. Иудейский царь в изгнании, при парфянском дворе, засранец из засранцев. Проклинаю! До седьмого колена проклинаю!
           На бедного Грома было жалко смотреть.

 

Глава седьмая, где описывается ночной бой в иудейском селении, в результате которого  Корвин заработал гражданский венок.
       
Год 68 от Рождества Христова.

Ривка бежала слишком медленно –  ей хотелось лететь. Если бы ее бег мог хоть сколько-нибудь ускорить движение воинов полусотни! Но тяжеловооруженные легионеры переходили с бега на шаг; тогда девушке казалось, что они стоят; команда «бегом» воспринималась как глоток холодной воды в жару. Когда показалась залитая лунным светом долина с деревней в центре, Ривка остановилась, как и было условлено.
– Садись! – скомандовал Корвин. – Всем выпить по глотку поски  и отдыхать.  Крисп и Катулл – ко мне!
Криспу не приходилось делать над собой усилие, чтобы подчиняться другу, внезапно опять ставшему командиром: сказались афганские навыки.  От точности выполнения приказов Корвина-Миши зависели жизни  не только товарищей-легионеров, но и мирных жителей еврейского селения. Отца Гавриила, господствовавшего в личности Криспа, последнее волновало больше всего.
– Ребята, сбегайте к деревне, осмотритесь, – инструктировал разведчиков Корвин. – Катулл, ты обязан защитить Криспа любой ценой. Дерись, сдавайся в плен, делай что хочешь, но Крисп должен вернуться и доложить. Лучше, конечно, если  вернетесь оба, но… вы поняли. Крисп, сделай из этого античного чучела настоящего спецназовца, помоги ему!
Крисп скептически осмотрел молодого товарища, велел оставить меч, а кинжал вместе с ножнами примотал к левому предплечью Катулла. Недовольно фыркнул – и кинжал переместился на голень. Заставил попрыгать, в результате чего Катулл лишился и шлема. Свое оружие Крисп аккуратно сложил на землю.
– Пошли!
Две тени бесшумно растаяли в темноте. Катулл еще с Александрии попал под покровительство двух друзей и теперь довольно сносно владел началами армейского рукопашного боя, каратэ, боевого самбо.  «Хороший мальчишка, правильный», – думал Корвин. – «Сколько таких я оставил в дрянной, грязной, совершенно ненужной нам азиатчине!»
Подошла Ривка. С ужасом гибнущей надежды осматривала она огромные тела вытянувшихся на сухой траве легионеров, которые почему-то не спешили спасать от лютой смерти ее любимого рыжего сапожника и доброго, но строгого дедушку, совсем недавно раздававшего подзатыльники  папе и маме.  Луна плескалась в огромных глазах Ривки, и Корвин невольно залюбовался.
– Стой! Куда?!
Девушка подхватила с земли меч Криспа и бросилась к деревне. Корвин в два прыжка нагнал ее, схватил за плечи и слегка встряхнул. Лунное безумие постепенно уходило из Ривкиных глаз, она залепетала что-то по-арамейски, и вдруг заплакала.
– Ну вот,  – Корвин  достал платок, вытер слезы и нос зареванной девушке – уж очень она напомнила его старшую дочку. Той, правда, было всего двенадцать, но вымахала уже почти с мать. – Рева-корова, а еще, как Юдифь , мечом размахиваешь!
– Ривка, – всхлипнула девушка и уткнулась головой в стальные сегменты нагрудных лат.
– Посиди здесь, – Корвин указал на оружие, – подождем разведчиков.
Ривка поняла и послушно уселась на землю. Потянулись бесконечные  минуты. Слух девушки оказался чутким: она вдруг вскочила и уверенно показала куда-то в сторону. Вскоре и Корвин услышал едва различимый хруст сухой травы под калигами.
Катулл сиял от счастья. Вопросительно взглянув на Криспа и получив разрешение, начал доклад:
– Все в порядке, командир. Спят душманы, тепленькими возьмем! Даже охранения не выставили, салаги! Совсем нас не уважают – надо наказывать. Весь отряд, морд около ста,  расположился на площади, под навесом, какой-то гадостью от них несет, не вином, точно! Храп стоит до небес…
– Сикеры  нализались, – сказал Корвин удовлетворенно, –  утром  будут головы болеть – не до боя, всех положим. А ты, Крисп, чему наивного латинского парня учишь?! «Душманы, салаги…». Ему еще служить, как…, – Корвин попытался вспомнить наиболее долговечный предмет из римского армейского обихода, – стенобитному «барану»!
– Миша, – ответил Крисп, – не надо утра ждать, сейчас можно вообще без крови обойтись. Давай сейчас, а? Не надо тут «всех класть», не дома.
Крисп иногда осторожно напоминал впрягшемуся в привычную армейскую лямку другу, что они участвуют вовсе не в антитеррористической операции и не в «оказании интернациональной помощи» очередной кровавой обезьяне. Обычно хватало тихого полузабытого: «Миша…»
– Ладно, – легко согласился Корвин, – поднимай ребят.
Пятьдесят воинов поднялись беззвучно и быстро построились в две шеренги. 
– Раз, два, три, четыре,  – отсчитывал Корвин с краю строя, – двадцать человек. Деканы – без обид: отряд поведет  Катулл, он знает обстановку. Перекрыть выходы с площади, их всего два – справитесь. Двадцать человек – в распоряжение Криспа, вязать пленных. Старайтесь брать живыми, но… по обстановке, в общем. Я с десятком  возьму главаря и его прихлебателей, Ривка, покажешь… да знает ли кто-нибудь арамейский?! Объясните ей!
Кое-как, по слову, по жесту, Ривке объяснили ее задачу, и она закивала головой.
– Пошли!..
Все получилось удивительно легко. Узкие выходы с площади надежно перекрыли воины Катулла, щит к щиту – живая стена. Ривка уверенно показала на залитую лунным светом хижину с краю, Корвин согласно кивнул головой и подал сигнал к атаке.
– Барррр-ррра!!!!! – оглушительно орали римляне, подражая крику боевого слона, и Крисп со своими воинами бросились на спящих пьяным сном «борцов за свободу». Немногие из них успели продрать глаза, почти никто не успел оценить обстановку и лишь единицы потянулись к оружию. Этих быстро успокоили ударами щитов по голове, всех повязали, стянув локти за спиной и пропустив петлю через шею, – сноровисто, деловито, привычно.
В командирской хижине сидела горстка трясущихся от страха доходяг-оборванцев, и Корвину стало стыдно, что взял целый десяток. Оказалось – стыдиться нечего. Связав пленных, стали искать вход в погреб, и тут снизу раздались грохот и полные боли и ярости крики. Внизу явно шел бой, и нешуточный. Отшвырнув стол и окинув крышку люка, Корвин кинул вниз пару зажженных факелов, сгруппировался и прыгнул, даже не попытавшись найти лестницу. На него сразу обрушился град ударов, и, если бы не шлем и доспехи, многие достигли бы цели. Меч запел в руках Корвина, и один из нападавших завопил от боли. Другой, получив с разворота удар ногой в голову, улетел в стену и затих, а дальше – все было кончено. Сверху прыгали легионеры и сразу вступали в бой – из «подземного отряда» не ушел никто. Подвал осветился факелами, и глазам солдат открылась удивительная картина.
Два еврея: один – молодой, рыжий и могучий, другой – старый, лысый, но жилистый, будто сплетенный из корабельных канатов. Они стояли спиной к стене, загораживая вход в  узкий лаз, ведущий куда-то в глубину. Старик опирался на узловатую палку, загнутый конец которой напоминал формой нос хозяина, а у ног его корчились от боли пятеро бойцов армии Грома.
– Меня зовут Шломо, господин, – на чистой латыни проскрипел старик, опознав в Корвине офицера. – Я в этой деревне что-то вроде магистрата, власть, в общем. Заявляю публично и готов подтвердить письменно, что деревня наша мирная, уважает римские законы и передает себя под покровительство Сената и Народа Рима. Ни один из местных жителей не вступил в банду этого поганца.
Старик несильно ткнул палкой одного из валявшихся у его ног; раздался истошный вопль.
– Что-то я ему, все-таки, сломал, –  пробормотал старик, – хотя старался бить аккуратно.
–  Подожди, отец, – озадаченно попросил Корвин, – объясни толком, что тут произошло?!
– А, – махнул рукой Шломо, – крыса, а не человек. Он из местных, Ицхак этот. Он пьяница, представляешь?! Не смейся, господин, среди евреев это большая редкость… про этот лаз все давно забыли, а он помнил, потому и выбрал дом для своих прихлебателей. Нас со Шмуликом связали, кляп в рот – и в подвал кинули. Меня-то некрепко: старик, а вот у Шмулика руки-ноги затекли. Я развязался быстренько, палку свою нашел, начал было Шмулика распутывать, а тут и шум сверху… это, значит, вы пришли в деревню… тут они и посыпались. Я про лаз не сразу сообразил, думал:  нас убивать идут… пришлось поколотить всех палкой, пока Шмулик не развязался, а как развязался – так и ты, господин,  подоспел. Мир тебе!  
– И тебе мир, отец, – растерянно проговорил Корвин, – жить и радоваться… это что же получается? Ты их всех? Как?!
Плечи старика развернулись, обнаружив немалую ширину, глаза сверкнули молодым лихим огнем. Крепкая пастушеская палка с гудением вертолетного пропеллера завертелась в цепких руках и вдруг врезалась в стену. Крупный камень выпал из кладки и рухнул на земляной пол.
– С Божьей помощью, только с Божьей помощью, – скромно сказал Шломо и потупил глаза.
Корвин всего лишь прокашлялся, но легионеры за его спиной так откровенно заржали, что пришлось успокоить уставным командным жестом.
– Ты удержал свое селение от мятежа, сам вступил в бой с мятежниками, – строго и чуточку торжественно проговорил Корвин. – Это заслуги, за которые полагается награда. Решать, конечно,  не мне, только представляется, что самое малое, чего можно ожидать, – римское гражданство.
– Я гражданин, – просто сказал Шломо, и пояснил, услышав изумленные восклицания слушателей:  –  Прадед дослужился до сигнифера  у Помпея Великого, а я – по рождению, так-то.
– Ну, – рассмеялся Корвин, – тогда награда положена мне. Гражданский венок  получу!
При свете факелов выражение лица старика определить было трудно, только казалось, что взгляд его стал вдруг ласковым и бездонно мудрым.
– На здоровье, сынок, –  грустно сказал Шломо, – на здоровье!

Комментарии

Нет, это вещь! Каковы характеры, Бог мой! А диспут этого "правоборца" с мудрым Шломо! Умен, умен старик! И, право слово, почти христианин - вот к таким-то Христос и приходил, и они Его слушали. Не удивлюсь, если этот старик и его семья в конце концов крестится.

В плюгавеньком Громе, грохочущем р-рево...национали...освободи...лозунгами, угадывается много-кто.

Вот удивили!clapping

А это видно, уважаемый Сергей! Здравомыслящий, мудрый старик...как раз для таких Мессия и приходил. Жаль только, если умрет не своей смертью. Понятно, мученичество... Но опять-таки: пока книжка не дочитана - герой жив!