«Глаза бы мои на вас не глядели...»

Собственно именно с этого возгласа все и началось. Да и не могло не начаться, потому что я, расстроенный очередной топорной работой нанятых шабашников, которые через неделю после заключенного «договора», когда все обещалось качественно и в срок, а оказалось «тяп-ляп» и по принципу «день с прохладкой ночь с присядкой», разогнал строительную бригаду и в печальной задумчивости сидел на ступеньках церковной паперти. Рядом крутился Харитоныч, бурчащий под нос недовольства и прочие определения во след изгнанных «строителей» и тем самым, как ему казалось, выражая мне моральную, духовную и вообще приходскую поддержку.

Бурчи не бурчи, но ýгольник необходимо срочно доложить и надеть на него крышу, так как под небом оставлять уголь — значит ввести в искушение добрый десяток жаждущих выпить сельчан. Бесхозное домашнее топливо в размере одного ведра, хоть и обретаемся мы на Донбассе, по нынешним временам, как раз на пол-литру напитка местного производства вытягивает.

— Езжай додому, батюшка, — что-то решив для себя сказал Харитоныч. — Утром сподручнее думать и решать.

Деду я верю, так как на практике проверена его житейская хватка и умение находить там, где не ложил и приносить оттуда, где ничего нет по умолчанию. Еще в первые приходские годы, когда строили храм он смог договориться и пригнать громадный кран, что бы купол на церковь водрузить. Я исходился весь по инстанциям, выпрашивая этот подъемный механизм, с длинной нестандартной стрелой, но везде натыкался или на сочувствующие «нету», или на безразличный взгляд в котором откровенно читалось: «Тебя тут еще не хватает».

Узнав, что в соседнем городе есть такой нестандартный кран, зачастил к начальнику этого механизма, который на третий мой приход заявил, что может дать мне только экскаватор с бульдозером. На мое удивленное: «Зачем?», начальник ответствовал:

— Чтобы для вас, племя поповское, яму выкопать, покидать всех туда и загорнуть.

Узнав, кто такие «воинствующие атеисты» и поняв, что угроза искренняя и вполне реальная, я окончательно расстроился и в духе сокрушенном поехал на приход. Харитоныч же, также опечаленный и расстроенный «иродами безбожными», через день пригнал нужный кран со строительства ближайшей шахты, куда я и обращаться побаивался. Пригнал, и за пару часов купол на церковь водрузил.

Так что упование мое, что старички мои приходские чего-нибудь придумают, и уголь будет лежать там, где ему положено, меня не оставляло. Хотя конечно, на зиму глядя, надо было сарайчик этот поменьше строить и своими силами обойтись, но уже начали, да и в хозяйстве приходском нужно такое сооружение, что бы и уголь, и дрова, и инструмент необходимый под крышей на своем месте были…

На следующий день вокруг, на треть выложенного сарая, была чистота и порядок: леса выровнены, кирпич сложен рядышком, песок к корыту растворному поднесен. Видно сторож со старичками постарались. Помолился за тружеников храма сего, а сам все думу думаю, где каменщиков взять. Недодумал. Через день на четыре ряда кладка кирпичная выросла, причем чистенько так кирпичики лежат, под расшивочку. Старикам сие творчество никак не под силу, а пономарям еще возраст не вышел, что бы так сложить.

Походил я вокруг, поудивлялся, тем более, что как и давеча прибрано все, чуть ли не под метелку, аккуратненько сложено, и так положено, хоть сейчас раствор мешай и продолжай стены класть. Странно…

Пошел к старосте. Тот говорит: — Сам удивляюсь, отец. Видно молитесь усердно, вот ангелы и помогают. Насчет того, что мои молитвы могли хоть часть ангельского мира в каменщиков преобразовать я крупно засомневался, тем более, что староста глаза хитро щурил, но вот объяснения найти не смог. Ладно, думаю, все равно узнаю, главное что б каменщики эти невидимые по завершению стен стариков моих пенсии не лишили. Такая кладка по временам нынешним дорого стоит.

Пробыл на приходе до вечера, надеясь все же увидеть, кто же эти «ангелы» во плоти… Не дождался. Уехал. Утром, удивлению моему придела не было. Стены выгнаны до перемычек оконных, да и сами перемычки, причем бетонные, которых у нас на приходе отродясь не было, лежали на положенном им месте, выровненные и укрепленные. Около стройки крутились староста с Харитонычем планируя и обсуждая какую крышу соорудить и как ее прикрепить к стенам, чтобы ветром не сдуло.

Благословив откровенно ухмыляющихся стариков, я уже с неподдельным пристрастием стал допытываться: «Кто?» и «За сколько?».

— Так, отче, мы же ото и говорим, что быстро да хорошо, а кто Бог весть. — Ангелы, батюшка, ангелы… — не унимался староста. — Вы, дорогой наш пастырь, идите служите, что б они нам и крышу с Божьей то помощью поставили.

Сказать мне было нечего. Тем более, меня откровенно выпроваживали, как будто услышали последние слова архиерейские, на собрании сказанные, что священник больше о службе думать должен, да править ее достойно, а стройками и хозяйскими заботами Богом определены заниматься приходские подвижники.

Так больше продолжаться не могло и я, никому не сказав, остался ночевать в своей келейке приходской. Дело уже было к осени, ночи подлиней стали, да и новолуние в те дни как раз припало. Общем, как стемнело, сидел я на крылечке своего приходского домика и пялился в темноту, так как света, как назло не было. Смотрел и думал: если они ночью кладку делали, то как?

Света во дворе церковном — два фонаря. Один у паперти, другой у домика священнического. Толку то от них! Лишь к сараю дойти по тропке и видно, но чтобы кирпичную кладку вести и разговора быть не может. Что-то здесь не так.

Вся эта ситуация напомнила мне ершовского «Конька Горбунка», а так как там лишь на третью ночь Иван коней поймал, то я тоже решил, что никого сегодня не дождусь и смогу в тишине деревенской, да под кваканье лягушек и в благоухании от чистоты окрестной, да пахучего, густого, как кисель воздуха, отоспаться за все эти дни суетные. Когда вечернюю молитву к ангелу-хранителю читал, добрую ухмылку старосты вспомнил и в спокойствии душевном, в предвкушении сна сладкого улегся под домашнее лоскутное одеяло, откровенно радуясь, что остался. Сквозь наплывающий сон показалось, что где то затарахтел мотоцикл. Не обратил внимания. Уснул.

Сколько проспал, не помню, но проснулся от приглушенного разговора и мелькания света. Причем свет этот четкими лучами из разных сторон исходил и перемещался, то быстро, то медленно. Щелкнул выключателем — в келье электричества не было, не гудел и холодильник в коридоре. С келейного окна ничего толком не видно. Стройка, а свет там мелькал, в стороне немного, как раз за углом. Надел подрясник и вышел на крыльцо.

Над стенами сооружаемого угольника светились три яркие точки, лучами упираясь в кирпичную кладку. Под лучами мелькали руки, но туловищ, голов и ног не существовало. Не было и все тут! — Ангелы! Прав староста. Подумалось, но не поверилось, а вот испуг пришел, тем более, что верхний огонек как то резко опустился вниз и на высоте где-то двух метров направился в мою сторону, через мгновение, выхватив из темноты мою фигуру. Фигура, должно быть, выглядела довольно странно. С всклокоченной бородой, толком не застегнутом подряснике на голое тело надетым и с перепуганным лицом…

— О, батюшка! — вымолвил, удивленно, ангел.

«Что» и «кто» это говорило я так и не понял, потому что с двухметровой высоты в меня бил сноп яркого луча, под которым ничего не просматривалось, вернее, там была — темнота. Остальные два луча мгновенно обратились в мою сторону и тут мне вспомнились гуманоиды, пришельцы, и прочие «иночеловеки», о которых в те времена много и повсеместно говорили, а книжку свою об их сущности «Игумен N» пока еще не написал.

А о ком мне прикажите было думать, ежели на меня смотрели три светящихся луча, без признаков существования рук и ног? Перекреститься я, наверное, забыл, но вот рот все же открыл, чего то там сказать, но сказать не получалось… Из оцепенения и мгновенного осознания в чем тут дело меня вывел знакомый голос харитоновского зятя.

— Эх, не получилось, что бы «тайно образующе»! Уж этого голоса мне не знать, если он каждое воскресенье Апостол читает! Тут три луча закивали и захохотали, выхватывая светом чумазые, черные от угля лица. Это были наши сельчане-шахтеры. Ребята крупные, высокие, в горняцких касках с коногонками (так и по сей день, светильники шахтерские именуют). Естественно свет этот не менее, а то и более чем два метра от земли находится, а под касками черные шахтерки, с такими же черными руками, а вокруг темнота… Вот и шагает свет сам над землей, если чуть со стороны смотреть. Шахтеры, поняв мой перепуг, переходящий в тихий ужас, а затем в удивление, расположились вокруг и рассказали:

— Да тут, бать, старики попросили, что бы мы по вечерам доложили кладку, а мы не успели. Так мы вот и решили после третей смены, закончить, что бы вас удивить. На гора выехали, а в баню не пошли, уже после того, как закончим, отмоемся. Работы то тут на пару часов осталось…

Смотрел я на них и слезы на глазах. Шахта она ведь не просто «работа». Тяжело там. Очень тяжело. И живут ребята не в городе, где иных забот поменьше. Тут и хозяйство гогочет и мычит, и огород садить и убирать, а они вот еще ради того, что бы «удивить» ночью, после третьей смены, да раствор мешать и кирпичи таскать. Нет, дорогие мои, только ангелы так могут. Пусть и черные от угольной пыли, да и словцо в речь свою не очень ангельское иногда вставляющие, но ангелы. Вы в их душу посмотрите, а потом и судить будете… А за то, что напугали меня до смерти: «Глаза бы мои на вас не глядели...»