Киев полыхал мятежом. Распаленные толпы брали штурмом дома представителей городской администрации и финансовой «элиты», грабили, крушили. В воздухе носились антикоррупционные и антисемитские призывы. Киевляне бунтовали против сращивания власти и капитала, удушения народа кабальными процентными ставками по займам и кредитам. Выкрикивали имя того, кто должен стать новым правителем и удовлетворить их требования.
Шел 1113 год.
В наше время в политический оборот вошли новые словечки — майдан и майданократия. Но отнюдь не изобретен новый и прогрессивный политический институт, как думают многие из тех, кто образовал собою власть улицы в современном Киеве.
В действительности власть толпы — глубоко архаичный способ политического действия. Он присущ обществам, которыми правят родоплеменные инстинкты, то есть находящимся на низкой стадии развития. Либо обществам, в которых политическое игралище страстей почему-либо не прикрыто цивилизованными формами — все предельно и бесстыдно обнажено.
Во втором случае видим социум в состоянии кризиса или гражданской войны всех со всеми, когда рвется тонкая оболочка культурности и наружу вырывается первобытный дикарь. А также в какой-то мере знакомую по учебникам истории Новгородскую республику, точнее олигархию, использовавшую как дополнительный инструмент влияния уличную толпу. Средства политической борьбы между группировками были подчас просты, но эффективны: чья партия перешумит другие на вече или одолеет в кулачной сходке на мосту через Волхов.
Впрочем, в древнем Киеве, матери городов русских, была сильна вертикаль княжеской власти и власть улицы не состоялась как политическая институция. Однако Киев первым их русских городов опробовал такой недолгоиграющий инструмент политического волеизъявления, как власть мятежа, «мятежного скопа». То есть по новой терминологии — майдан в чистом виде.
Еще в 1068 г. «кыяне», недовольные своим правителем Изяславом и разозленные поражением в битве со степняками, подняли мятеж, выгнали из города князя, а на его место посадили освобожденного арестанта — военнопленного полоцкого князя Всеслава. Имевший дурную славу язычника и чародея, воинственный Всеслав показался бунтующей толпе более достойным претендентом, который защитит от всех врагов. Как оказалось вскоре, киевляне ошиблись.
В 1093 г. возбужденная улица вновь готова была поднять мятеж, чтобы не пустить на киевский стол Владимира Мономаха, сына нелюбимого Киевом умершего князя Всеволода. Как оказалось, горожане вновь крупно ошиблись.
Эти два десятка лет были тяжелым испытанием для Киева. Умерший в 1113 г. князь Святополк ознаменовал свое долгое правление притеснением и черного люда, и бояр, насилием и грабежами, которые творила в городе его дружина, покровительством ростовщикам-лихоимцам, дравшим с горожан три шкуры в счет процентов и обращавшим их в рабство за долги. Грабительское ростовщичество процветало не только в среде киевской хазарской общины, ему обучилось и ближайшее окружение князя…
И вот 20 лет спустя толпа погромщиков требует из всех претендентов на киевский стол некогда отвергнутого ими Мономаха.
Едва успев похоронить Святополка, киевская знать, опасаясь усиления мятежа, призвала князя Владимира без промедления занять киевский стол. Но Мономах, ждавший этого момента 20 лет… отказался.
Мятеж — одна из древнейших схем человеческого поведения. Мятеж начинается с выхлопа неудержимых страстей, руководится ими, заражает ими все вокруг в прогрессирующей степени. И способов усмирения мятежа придумано немало: подавление грубой силой, возглавление его, перенаправление его энергий, переговоры, уступки и пр.
Князь Владимир Мономах первым в русской истории противопоставил игре мятежных страстей толпы укрощение страстей собственных, личных. Да и позднее такой образ действий правителя-христианина на Руси и в России встречался нечасто. Чтобы научиться смирять себя, Мономаху понадобились те самые 20 лет.
Казалось бы, в 1093 г. иных претендентов на киевский «златой стол», более достойных, чем он, не было. Соправитель отца, удачливый полководец, добрый христианин, рассудительный политик. Однако Владимир не был старшим в роду Рюриковичей и по закону должен был уступить двоюродному брату Святополку, князю нехраброму, неумному, лукавому, политически безрассудному. На сторону Святополка встали «старейшие» бояре, духовенство и простонародье. Мономаха убеждали не идти против правды Божьей и человеческой, не начинать войну за власть. И он уступил — несмотря на то, что власть уже реально была в его руках, а Святополк со своей малой дружиной прозябал в далекой провинции и никак не мог стать равным ему противником. Летописец приводит размышления князя: Мономах отказывается от вражды с братом и кровопролития, предпочтя худой мир доброй войне.
Он вернулся в Чернигов, где княжил прежде. Однако и там просидел всего год. На Русь вернулся князь-изгой Олег, другой двоюродный брат Мономаха. Олег привел под Чернигов половецкое войско, осадил город и потребовал назад свое былое черниговское княжение. Взять крепость штурмом он не смог, но степняки по его указу принялись разорять окрестности, угонять в рабство селян, жечь монастыри. Позже князь Владимир вспоминал те события: «Пожалел я христианские души, и села горящие, и монастыри, и сказал: «Пусть не похвалятся язычники». И отдал брату отца его стол». Не желая пролития русской крови, он ушел княжить в небольшой пограничный Переяславль.
Однако борьба за Чернигов вскоре продолжилась в ином формате. Два года спустя Святополк и Мономах ополчились на Олега за его дружбу со степняками, пошли на него войной, вынудили бежать из Чернигова. Пытаясь обосноваться в другом городе, Олег вступил в сражение с сыном Владимира Изяславом. В том бою Изяслав погиб. В языческие времена такая смерть стала бы точкой отсчета для кровной мести. Но Русь жила уже в иную эпоху, а князь Владимир был неординарной личностью даже для своих христианизированных времен. Гибель сына вынудила его задуматься о собственном грехе — ведь войной на Олега он, вероятно, пошел не без тайной надежды вернуть Чернигов. Намек на это есть в его знаменитом покаянном письме Олегу, в котором Мономах прощает фактического убийцу сына. Он отказывается от вражды, зовет разгромленного Олега к примирению. Ничего подобного этому Русь, даже крещеная, до тех пор не знала.
Несколько лет спустя история почти повторилась — теперь с Киевом. На княжеском съезде в Любече Рюриковичи поклялись не враждовать, владея каждый своим уделом. Но не успели они разъехаться, как в Киеве по приказу Святополка был схвачен один из младших князей и ослеплен. Преступление всколыхнуло всех. Собрав рати, князья во главе с Мономахом двинулись на Киев. Фактически они исполняли условие любечского соглашения — быть «заодин» против того, кто нарушит клятвы. Однако среди историков возникло и такое мнение: Мономах, в глубине души не считавший спор за «златой стол» оконченным, шел отбирать Киев у Святополка. Тем не менее и здесь все окончилось мирными переговорами. Святополк повинился, митрополит и мачеха князя Владимира мольбами остерегли Мономаха от нового кровопролития.
Так за несколько лет князь приобрел очень высокий моральный авторитет у киевлян.
Можно представить, какой диалог произошел между ним и боярскими послами из Киева в 1113 г. «Иди, княже, на стол отца своего. Умер твой брат. Ни ты, ни мы его не любили. Градская чернь ныне в гневе крушит дома Святополковых ставленников. Все тебя хотят в Киев, а других не хотят». — «Плохие поминки вы устроили по моему брату. Пусть и худой он был князь, но от Бога власть взял, по правде и по закону на свой стол сел. Да и сами вы его призвали, как меня теперь. Не хочу к вам идти!»
Историки и писатели приписывали этому поступку Мономаха разные мотивации — политические, психологические, этические. Но есть еще одна сторона вопроса: христианская историософия. Она говорит, что власть, принятая правителем из рук мятущейся черни, по воле бунтующего демоса, — совсем не то, что власть, взятая по воле Божьей, как долг перед Богом и народом. Князь прекрасно знал цену волеизъявлению мятежной толпы. Помнил и 1068 год, когда из Киева выгнали его дядю, и 1093-й, когда был едва ли не изгнан сам. Теперь под нажимом все той же черни его срочно звали в стольный град. Но он и на этот раз повел себя безупречно.
Лишь когда киевляне во главе с митрополитом взмолились к Мономаху, уже не просто призывая на вакантный стол, а ради Бога прося помощи против насилия в городе, взывая к княжьей ответственности перед Высшим Судией за народ и за землю, — тогда Владимир Всеволодич уже не медлил. Усмирить мятеж, пресечь разлившееся зло, водворить мир и спокойствие в людях, охранить церкви от готовящегося разграбления — долг для правителя-христианина священный.
60-летнего князя киевляне встретили «с великой честью», «и все люди были рады, и мятеж утих». А чтобы впредь не повторился подобный бунт, свое великое княжение Мономах начал с «социальной реформы» — ограничил ростовщичество, смягчил некоторые законы.
Впрочем, все то, что позволило летописцу назвать Мономаха «добрым страдальцем за Русскую землю», было в основном совершено князем до восхождения на киевский стол. Его полководческие труды на страже Руси. Его выстраивание отношений между князьями на заповедях христианского смирения, прощения, братской любви и послушания Богу. Его заботы о храмостроительстве, летописании, поддержка монашества, личная литературная деятельность.
Святой благоверный князь Владимир Мономах, в отличие от своего правнука Александра Невского, удостоился не слишком громкого церковного почитания. Его имя включено в Собор всех святых, в земле Российской просиявших, и в Собор киевских святых (празднование 28 июля).
«Владимир был полон любви» — лаконично говорит о нем летопись. И это высшая похвала христианину.
