Может ли школьная метода стать универсальным способом познания?
Как всеобщее невежество стало причиной развития науки? Чему учили в средневековых школах? Почему в Византии было очень мало университетов? И куда заводит усердие в логике?
После Августина в философии наступают так называемые «темные века»: на протяжении почти 500 лет на Западе нет ни одного более или менее интересного философа, кроме, пожалуй, Северина Боэция (ок. 480–524) и Иоанна Скота Эриугены (815–877). Боэция называют одним из последних римлян, а Иоанна Скота Эриугену, хотя он и жил в IХ веке, часто относят уже к предтечам схоластики.
Этот период — время переселения народов, время разрушения западной части Римской империи, время становления Римской Католической церкви в современном ее виде. И время упадка философии, хотя богословие, конечно, развивалось: были интересные мыслители, интересные западные богословы. Философская мысль пробудилась в начале II тысячелетия. И она получила всем хорошо известное название — схоластика.
Но прежде, чем говорить о схоластике как явлении, рассмотрим, что значит само это слово.
Школа латыни
Слово «схоластика» происходит от латинского «schola» — «школа», и первоначально им обозначалась система школьного образования, принятая в странах Западной Европы в то время.
Почему вдруг в Западной Европе возникает такая необходимость в школах? Это не только и не столько интерес к образованию, это, прежде всего, насущная церковная задача. Дело в том, что с конца I тысячелетия Западная Европа говорит уже на совсем других языках — латынь стала языком мертвым. Страны Западной Европы, которая членится на государства, близкие к современным, населяют новые народы, говорящие на почти современных языках: французском, немецком, итальянском, английском — конечно, в древнем их варианте. Латынь никто не знает. Но Церковь консервативна, и для нее латынь остается единственным языком, на котором можно и нужно проводить богослужение. Ведь на латинском языке писали великие отцы западной Церкви: блаженный Августин, святитель Лев Великий, святитель Григорий Великий (Двоеслов), святитель Амвросий Медиоланский… На латынь переведена Библия, освященная церковным авторитетом, — так называемая Vulgata, перевод святого Иеронима Стридонского.
Латынь никто уже не знает, но священник должен знать латынь, причем знать великолепно, знать как свой родной язык, — чтобы читать и понимать Библию; чтобы читать и понимать богословские труды, например, сложнейшие сочинения блаженного Августина; чтобы вести богослужение и понимать его. И потому возникает необходимость в массовой подготовке священников, которые хорошо знают латинский язык. Это очень важная задача.
В Византии ситуация совсем другая: там все говорят на греческом языке — а на нем говорили и апостолы, на нем написано Евангелие, на нем писали отцы Церкви. И богослужение ведется на родном языке, оно всем понятно. А если кто-то хочет читать Священное Писание, труды отцов Церкви, то достаточно выучить буквы, что можно сделать и самостоятельно, не идя для этого в школу. Поэтому уровень общей грамотности в Византии намного выше, чем в Западной Европе.
В Византии тоже возникают школы, тоже появляются образованные люди, но высшее образование распространяется не так широко, как на Западе. Почему? По той причине, что на Западе фактически на поток ставится подготовка интеллектуалов, то есть людей, которые будут заниматься только интеллектуальным трудом. Ведь выучить латынь, чтобы на этом языке говорить как на родном, — это дело не одного-двух лет, а гораздо более длительного времени — десятилетий.
Многие выдающиеся умы, замечательные богословы Запада, например Исидор Севильский, Беда Достопочтенный, продумывали, какой должна быть система образования. Но закрепилась система, предложенная Алкуином в IX веке. Она отличалась простотой, убедительностью, и она фактически действует до сегодняшнего дня.
Дорога из семи троп
В этой системе образование начиналось, конечно же, с изучения латыни и Священного Писания. На этом первом этапе давалось самое общее образование, необходимое для будущего священника. Наиболее толковые могли перейти на следующую ступень, где, по предложению Алкуина, изучались так называемые «семь свободных искусств», которые было принято делить на тривиум и квадривиум — дословно переводя, «трехпутье» и «четырехпутье».
В квадривиум входили точные науки: арифметика, геометрия, астрономия и музыка, понимаемая как гармония. А в тривиум — гуманитарные науки: грамматика, риторика и диалектика — или логика. Но диалектика несколько шире, чем логика: это искусство аргументации, искусство мышления — это самая философская дисциплина. И поэтому из всех «семи свободных искусств» диалектика получает наибольшее значение. По сути своей, это философия. Хотя с античной философией ее сравнить нельзя.
А проблема западного образования была в том, что с античной философией в Европе знакомы были крайне плохо: греческий язык никто не знал. Греческая литература, философия, наука — это Византия. В Византии изучают Платона, Аристотеля, Гиппократа, Птолемея… Уровень образованности и науки в Византии такой, что позволяет достойно продолжать традиции Древней Греции. На Западе же из греческой мысли знают только то, что или пересказал Цицерон, или объяснил Августин, или немножко перевел Боэций. А Боэций до своей трагической смерти — несправедливой казни (он был обвинен как участник дворцового заговора) — успел перевести только логические работы Аристотеля. И по этим логическим работам Аристотеля и судили обо всей философии Древней Греции. Поэтому философия сводилась к логике, к искусству аргументации.
Это, действительно, главное — умение мыслить.
Впоследствии ступень «семи свободных искусств» стала первым, начальным факультетом будущих университетов, который стал называться «факультетом семи свободных искусств» или попросту — философским факультетом — именно из-за превосходства диалектики среди «семи свободных искусств».
«Вершина знаний, мысли цвет»
Изучив «семь свободных искусств», наиболее смышленые могли перейти на третий уровень — в университет. Университеты появляются как логическое продолжение школ. И первый возникает в 1088 году в итальянском городе Болонья, а вслед за ним — буквально как грибы после дождя — в Оксфорде, Париже, Кембридже, Кельне и в других городах, так что вся Европа вскоре покрывается сетью этих учебных заведений — и это тоже очень важно.
Во-первых, несмотря на языковую разрозненность, интеллектуалы разных народов говорят на одном языке — на латыни. Они понимают друг друга, неважно, итальянец ты или англичанин. Во-вторых, в университетах работают профессионалы — те, кто действительно способен к интеллектуальному труду, кто готов посвятить этому свою жизнь. Этот факт очень важен для понимания того, почему наука впоследствии — в XVII веке — возникнет именно в Западной Европе. Не в Византии, не в славянских странах, где общий уровень образования, подчеркиваю, выше. Но там нет касты — «интеллектуальной элиты» — и нет той обширной сети университетов, которая необходима для возникновения науки. А о том, что наука не противоречит православным канонам, свидетельствует простой факт: возникнув на Западе, наука тут же распространится и на восточноевропейские страны.
Университеты строятся по единому образцу. Три факультета: медицинский, юридический и теологический.
На медицинском занимаются не только собственно медициной, врачеванием, но и познанием материального мира. Согласимся с этим: самое важное все-таки здоровье. Кстати, Галилей окончил медицинский факультет, хотя врачом он не был.
На юридическом факультете изучают все то, что относится к общественному устройству. Согласимся и с этим: главное, чтобы был мир и порядок в обществе, поэтому право необходимо.
И вершина — это, безусловно, познание Бога. Этим занимаются на теологическом факультете. Но на теологический факультет поступают те, кто только что хорошо изучил «семь свободных искусств», в числе которых диалектика. Они умеют хорошо мыслить, определять, разделять. Как говорили в те времена, «кто хорошо мыслит, тот хорошо излагает». А кто хорошо мыслит? — Тот, кто хорошо разделяет. Уметь разделить — четко дать определение какого-то понятия, отличить его от другого понятия, показать между ними связь — вот главная задача. И она преследует вполне конкретную образовательную цель, потому что преподавать на теологическом факультете богословие нужно уметь — с этим тоже согласимся. Ведь если ты неподготовленному студенту дашь почитать блаженного Августина или святителя Василия Великого, то студент вряд ли что-нибудь поймет: ему нужно прежде всё разложить по полочкам — «вот учение о Троице, это учение о Христе, это учение о Церкви, это учение о спасении внутри Церкви», то есть должна быть четкая система, для которой и используется та самая диалектика.
Ловушка логичности
Итак, теперь самое время перейти к иному, ставшему основным смыслу слова «схоластика», который часто выражается простой фразой: «философия есть служанка богословия». Да, философия выполняет именно эту роль — пока только на уровне преподавания. Она должна помочь обучать студентов — будущих священников, богословов, чтобы они четко уяснили истины христианской веры. Кстати, великолепный образец схоластической мысли дал великий восточный православный богослов преподобный Иоанн Дамаскин: его «Точное изложение православной веры» — пример изумительной схоластики в самом хорошем смысле этого слова. Опираясь на аристотелевскую философию и логику, предварительно написав «Философские главы», где он дает свое понимание Аристотеля и показывает, как нужно определять и доказывать, преподобный Иоанн Дамаскин четко и точно излагает православную веру — по главам, по параграфам. Так что образец уже был. По образцу «Точного изложения православной веры» был написан первый учебник богословия — «Сентенции» Петра Ломбардского. Так что схоластика возникает именно как стремление изложить истины христианского богословия четко, логично, доказательно. И я лично не вижу в этом ничего плохого, даже наоборот: это замечательное школьное нововведение.
Но впоследствии, через два-три века, привыкнув к такому способу изложения, многие западные богословы будут считать, что другого богословия и быть не может: богословие должно быть четким, логичным, доказательным. И это станет главным отличием схоластики от патристики, где мысль — живая, часто достигающая таких высот, что не изложишь ее в логических силлогизмах.
И потому, начиная уже с XIV века, многие западные христиане будут раздражены схоластикой — они будут мечтать вновь вернуться к патристике, к живой христианской мысли.
Время схоластики, четкого ее понимания как философского, логического изложения истин богословия — это XI–XIV века. Возникнув из простых школьных нужд, схоластика подомнет под себя всё — как говорят: «убьет живое» — в христианской мысли. И закончится тем, что начнется Возрождение, а это, прежде всего, возрождение святоотеческой мысли — не античности, а, повторюсь, именно святоотеческой мысли, раннего христианства, не искаженного схоластикой. А кто ранние отцы Церкви на Западе? Это Августин, прежде всего, а он платоник. И поэтому через Августина будет возрожден интерес к Платону, столь противоположному уже наскучившему Аристотелю с его логическими схемами.
Так когда же родилась наука?
Имена многих схоластов хорошо известны: Фома Аквинский (1225–1274), Бонавентура (1218–1274), Альберт Великий (1206–1280), Роджер Бэкон (1214–1292), Иоанн Дунс Скот (1265–1308), Уильям Оккам (1285–1347). Многие замечательные схоласты конца XIII — начала XIV века будут развивать не только богословскую, но и предвосхищать современную научную мысль. Потому что — и об этом пишут многие историки науки — наука возникла вообще-то не сразу в XVII веке, а зарождается раньше — в XIII веке. И благодатную почву для ее развития как раз и создаст система университетов и методика подготовки интеллектуальных кадров. Уже в XIII веке эта система достигнет своего совершенного статуса, и в университетских стенах будет познаваться не только истина о Боге, но и иные истины.
Начиная с XIII века появляются интересные мыслители, менее известные, чем перечисленные выше, но они внесут огромный вклад в познание материального мира: Раймунд Луллий (1232–1315), Николай Орем (1320–1382), Жан Буридан (1295–1358), Рихард из Медиавиллы (1249–1308)… Меня возмущает, когда говорят, что в средние века не занимались наукой, что Церковь якобы запрещала занятия наукой и преследовала ученых. Многие современные научные идеи возникают именно в это время. Впервые идея механического мышления, которую мы сейчас называем кибернетикой, возникла у Раймунда Луллия; идею координат, которые мы называем декартовыми координатами, сначала изложил Николай Орем, он же предложил идею вращения Земли вокруг своей оси; о необходимости занятия физикой для благоустройства нашего мира писал Роджер Бэкон, понятие импетуса, близкое к современному понятию импульса, для объяснения движения вводит Жан Буридан, а Рихард из Медиавиллы впервые высказал мысль о расширяющейся вселенной… Так что уже тогда, в XIII–XIV веках, возникает не только среда для развития науки — возникают и научные проблемы, потихоньку мыслители подбираются и к научному методу. Поэтому и Галилей, и Декарт, создатели современной науки, — в какой-то степени наследники средневековой западноевропейской учености.
