1
Рядом с Пушкиным, не отходя от него ни на шаг, живет и развивается его двойник, его тень — «Пушкин в веках».
Литературную динамику Пушкина каждое поколение
Эти неподвижные, проекционные схемы затрудняют работу исследователей. Под знаком «Пушкина в веках» рассматриваются литературные отношения Пушкина. Особенно это опасно, когда в нашем распоряжении имеются отрывочные и случайные факты и документы. Пушкин отозвался о Бенедиктове, что у того есть прекрасное сравнение неба с опрокинутой чашей, а в другой раз, что у него прекрасные рифмы. Из этого делают заключение, что Пушкин ничего другого за поэзией Бенедиктова не признавал. Так ли это было или не так, неизвестно, но важно то, что в этом заключении всецело сказывается наш современник, который произвольно реконструирует литературные отношения прошедшей эпохи, исходя из литературной оценки (вернее, переоценки) Бенедиктова, произведенной уже после Пушкина. Здесь (беру это только как характерный пример) сказывается стремление подвести под позднейшую схему сложный факт литературной эпохи. И к Пушкину, и к Бенедиктову в данном случае относятся не как к литературным деятелям, а как к позднейшим «величинам». Точно так же, если позднейшая оценка благоприятна по отношению к обеим «величинам», то отсюда легко делаются заключения о благоприятном характере литературных отношений, в особенности если отсутствуют достаточно полные и прямые свидетельства о них.
Так, в существенном, дело обстояло до сих пор с выяснением литературных отношений Пушкина и Тютчева. Решающей здесь оказалась книга, и до сих пор остающаяся основной в изучении Тютчева — «Биография Федора Ивановича Тютчева» Ив. Аксакова. 1 Именно от Ив. Аксакова идет положение: «Тютчев принадлежал бесспорно к так называемой пушкинской плеяде поэтов» (стр. 77). И далее: «Не потому только, что он был им всем почти сверстник по летам, но особенно потому, что на его стихах лежит тот же исторический признак, которым отличается и определяется поэзия этой эпохи»… «Стихи Тютчева представляют тот же характер внутренней искренности и необходимости, в котором мы видим исторический признак прежней поэтической эпохи» (стр. 82). Здесь, конечно, в определении поэтической эпохи взят критерий, ни для кого не обязательный.
Уже давно понятие единой литературной эпохи уступило место понятию эпохи сложной и разветвленной, в которой идет тайная и явная борьба между различными литературными направлениями. Но до сих пор в
В то же время представление о принадлежности Тютчева к «пушкинской плеяде» имело еще один результат. По своей поэтической деятельности Тютчев был моложе, позднее Пушкина, и возникает под углом зрения «плеяды» представление о преемственности, о мирной, последовательной эволюции от Пушкина к младшим явлениям, в том числе и к Тютчеву. В результате история литературных отношений Пушкина и Тютчева окрашивается розовым цветом, привнесенным в них представлениями потомка. Литературные отношения двух поэтов (выразившиеся, главным образом, в том, что стихи Тютчева печатались в «Современнике» Пушкина) развертывались, начиная с Аксакова (и даже раньше — с Плетнева), в трогательную картину: старший поэт не только принимал нового, замечательного (при этом, как гласит легенда, внезапно явившегося) поэта, но и «благословлял его приход» — «передавал ему лиру».
А между тем здесь, в этой трогательной схеме, проявляется удивительная слепота на факты, другие же факты, нейтрального характера, расцениваются односторонне. Проанализировать литературные отношения Пушкина и Тютчева — задача этой статьи.
2
В поле литературного зрения Пушкина Тютчев попадает в 1826- 1827 гг. В 1826 г. выходит альманах «Урания» Погодина,2 где оба они были вкладчиками; * в 1827 г. — альманах Раича и Ознобишина «Северная лира», в котором Тютчев помещает пять стихотворений за своей полной подписью и одно за подписью Т.; кроме того, одно процитировано в статье Делибюрадера «Отрывок из сочинения об искусствах». Среди множества альманахов, выходивших в эти годы, «Северная лира» была заметным литературным явлением. В ней впервые с достаточной ясностью и определенностью заявило о себе новое поэтическое направление.
* Ср. письмо Пушкина к Вяземскому, начало декабря 1825 г. Переписка, т. I, стр. 310 -311. Тютчев поместил в «Урании» три стихотворения: «К Нисе», «Песнь скандинавских воинов» и «Проблеск». Оригинальным из них является только «Проблеск». Два остальных обычно помещаются в изданиях Тютчева в отделе переводных, но без указания источников. «Песнь скандинавских воинов» представляет собой распространенный перевод Гердеровского «Morgengesang im Kriege» (Herder. Stimme der Vцlker. Buch IV. Nordische Lieder).
Лирика проходит в
«Подражатели» Пушкина уже в
Вместе с тем идут на смену другие явления стиха. Эпигонская поэзия приучала ухо к «монотонии, под которую дремала мысль» (Шевырев), стертые
Здесь было два пути: не расставаясь со стертым образам, с примелькавшимися метонимиями, сгустить их, обратить их в новую перифразу; и не расставаясь с автоматизованным (
В воздухе
Вместе с этим использованием образа выветрившегося шло оживление интереса к образу грандиозному, раздвигающему диапазон маленькой формы. Пробуждается необыкновенный интерес — в поэзии иностранной к Ламартину, в поэзии национальной — к Глинке.
«Вялый» Ламартин, «однообразный», «лжеромантик», по определению Пушкина, как и «вялый» Глинка, «ижица в поэтах», по его же определению, становятся явлениями заметными. Уже в 1825 г. Плетнев пишет в своей
* О том же Погодин в «Московском вестнике», 1827, N 2, стр. 148: «Правда, что многие дамы наши ничего не хотят знать, кроме известий о модах и элегий Ламартиновых».
** «Северные цветы на 1825 год», стр. 76–77.
Сомнительная, ранее для Пушкина неприемлемая, поэзия Ф. Глинки становится одним из важных литературных явлений. Его аллегории привлекают именно своею образностью: в той же статье Плетнев пишет об аллегориях Глинки: «Глинка, изображая вам
Аллегория Глинки, которая в начале
Так, В. Титов протестует против объяснений Глинки: «Совершенное произведение должно объясняться из самого себя и не требовать отгадки», и здесь же ставит два требования: «Первое, чтоб автор, однажды избрав для своей мысли определенный образ, до конца был ему верен; второе, чтоб избранная форма как в целом, так и в каждой из частей своих была верным и ясным отражением главной мысли». ** Если вспомнить, что Титов — один из любомудров и пишет на страницах их органа, — станет ясным, что интерес к Глинке не случаен; воскрешение философской оды у Шевырева — одного из главных поэтов любомудров — так же как и воскрешение Глинки — были новым этапом развития стихового образа, стоящим в связи с лирикой Тютчева. И Федор Глинка становится поэтическою индивидуальностью; как раз те черты его стиля, которые в
С этим соглашается и сам Пушкин. Приведу его показательную рецензию из «Литературной газеты» на 1830 г.
«Изо всех наших поэтов
* «Северные цветы на 1825 год», стр. 52–53.
** «Московский вестник», 1827, N 2, стр. 129–133.
*** «Литературная газета», 1830, N 10, стр. 78–80. Библиогр. «Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой».
**** «Путешествие на Восток» (франц.). — Прим. ред.
***** О реальных результатах столкновения Тютчева с Ламартином см. статью
…Едва опомнились младые поколенья.
Жестоких опытов сбирая поздний плод,
Они торопятся с расходом свесть приход,
Им некогда шутить, обедать у Темиры
Иль спорить о стихах.
Обновление было намечено сразу и тематическое (философические, религиозные, общественные темы) и стилистическое. Выход из старых жанров означал не создание новых жанров внутри все той же старой жанровой системы, а совершенное изменение подхода к жанру. «Совлечение искусственных форм» влекло к длительной стилистической работе вне этих «форм» (жанров) — влекло к фрагменту. Вместе с тем замкнутый ряд
То, что в
Сам Раич находится под стилистическим влиянием Жуковского; на это указывает уже Вяземский (отзыв о «Северной лире»). 4 И вместе с тем у Раича ясно сказывается интерес к дидактическим жанрам и соединенному с ними вопросу о стиховом образе. Раич любопытная фигура в лирическом разброде
Программный характер носила статья Раича „Петрарка и Ломоносов“.
Суть статьи была в провозглашении известных литературных принципов — характерного соединения принципа итальянской эвфонии с принципом ломоносовского образа. Самое имя Ломоносова получало в литературных обстоятельствах того времени особое значение; еще более подчеркивал это значение призыв к „подражанию“ ему; здесь Раич вскрывает в новом направлении его исторические опорные пункты. Статья кончается призывом „назад к Ломоносову“.
И альманах и статья вызвали интерес. Вяземский писал по поводу „Северной лиры“: „Вообще вся наша литература мало имеет в себе положительного, ясного, есть
Из лириков альманаха Вяземский особо отметил Андрея Муравьева, „в первый раз являющегося на сцене“, стихотворения которого „исполнены надежд, из коих некоторые уже сбылись“, и мимоходом, суммарно и неопределенно полупохвалил из остальных Шевырева, Веневитинова и Тютчева, особо отозвавшись только о Раиче. В статье Раича он почувствовал неприятный оттенок враждебной литературной теории. Он восстает против искусственности сопоставления Ломоносова с Петраркой и нападает на пристрастие Раича и к итальянской поэзии и к ломоносовскому образу: „Не слишком ли так же увлекается он любовью к итальянской словесности и Петрарке, когда радуется, как хорошей находке, что Ломоносов „умел счастливо перенесть в свои творения много, очень много итальянского и даже некоторые так называемые concetti“. Едва ли и подлинные concetti не безобразная прикраса итальянских стихов, ** а заимствованные concetti на русский лад и того хуже. Впрочем, вероятно в Ломоносове этот мишурный блеск не подражание, а просто погрешность, свойственная худому вкусу, не озаренному светом здравой критики, и насильственной игре воображения“. Здесь кстати вспомнить, что около этого же времени Вяземский доказывал, какие благодетельные последствия для русской литературы могли бы быть в том случае, если бы в начале ее были не оды, а сатиры — мнение, вызвавшее ответ Шевырева („Замечание на замечание Вяземского о начале русской литературы“), где дается апология оды.
* П. Вяземский. Полное собрание сочинений, т. II, стр. 28.
** Ср. противоположное мнение Пушкина в заметке о „Ромео и Юлии“ Шекспира (1829): „…Италия… с ее роскошным языком, исполненным блеска и concelti“.
Отзыв Пушкина о „Северной лире“ предназначался для „Московского вестника“. Большая, вторая часть статьи посвящена статье Раича. Тогда как внимание Вяземского привлекла главным образом партийная, теоретическая часть статьи, Пушкин останавливается на самой параллели, может быть, потому, что эта параллель вполне соответствовала критическим приемам самого Пушкина, сопоставлявшего русские явления с западными. „В самом деле, сии два великие мужа имеют между собою сходство“. Пушкин восстает только против натянутого сопоставления биографических деталей, останавливаясь на аналогии чисто литературной. По поводу раического замечания о concetti Пушкин замечает только: „сомнительно“.
Характерны, в противоположность отзывам Вяземского, отзывы Пушкина о лирических произведениях, помещенных в альманахе. Упомянув вскользь о близких именах Баратынского и Вяземского, он отзывается с похвалой о двух произведениях Туманского. *
* Если принять во внимание, что Туманский в одном стихотворении говорит о Пушкине, а другое посвящено Пушкину, — отзыв о его стихах представляется совершенно обязательным. Характерно, что в Туманском он отмечает не только те черты, которые роднили этого поэта с „итальянской школой“ Раича (ср. отзыв И. Киреевского в „Деннице“ на 1830 год), но и точность слова.
Далее следует упоминание о первых опытах Муравьева, которого Пушкин „встречает с надеждой и радостью“. Отзыв этот показателен. Муравьев был начинающим поэтом раичевского кружка, причем резко выделялся из господствовавшего в нем направления. Он несомненный и даже сознательный подражатель Пушкина (сознательность доказывается выбором в 1827 г. такого сюжета, как „Таврида“), но ясно, почему и Вяземский, и Баратынский, и Пушкин возлагают на Муравьева надежды: в его стихах нет той чопорности, гладкости и безупречной бедности, которую около того же времени строго осуждает Пушкин в стихах дебютанта Деларю; они, напротив, выделялись именно энергиею, „смелостию“ и „нечистотою“, которые были так нужны в эпоху распыления и монотонизации ходовых элементов пушкинского стиха.
И будит дремлющие своды
Фонтанов однозвучный шум;
Из чаши в чашу льются воды,
Лелеятели сладких дум.
Все изменили быстры годы,
Где ханский блеск? Но водомет
Задумчивые пенит воды.
На память тех, которых нет.
Более характерны, однако, для Муравьева стихи, в которых явно влияние архаистических жанров („В Персию“). Насколько значащим молодым явлением казался Муравьев во время лирического разброда, доказывает отзыв Баратынского и полемика с Баратынским Погодина. Баратынский так отзывается в 1827 г. о поэме Муравьева „Таврида“ (Муравьев выпустил в 1827 г. сборник стихов под общим названием „Таврида“, в состав которого входила поэма того же названия) : „Таврида писана небрежно, но не вяло. Неточные ее описания иногда ярки, и необработанные стихи иногда дышат
Другого племя остяки…
Их вождь был скован из железа,
И нашей смерти чужд он был!
Иртышу показался грузным,
В лагере любомудров не согласились с самыми основами отзыва. М. Погодин в „Московском вестнике“ (1827, N 6, стр. 181–183), рецензируя „Тавриду“, возражает Баратынскому: „Лирическая поэзия любит простоту выражений“. — Сие положение очень неопределенно и подвержено многим исключениям: укажем на простые выражения в эпических местах священного Писания, на простую сцену в трагедии „Борис Годунов“ Пушкина, а с другой стороны, на псалмы боговдохновенного Давида, на непростого Пиндара и проч. Нам кажется, что лирическая поэзия больше прочих допускает непростые выражения». Воскрешающие философскую оду любомудры близки к архаистам (Кюхельбекеру), понимавшим «лирику» в смысле высокой одической лирики.
«О г. Шевыреве, — продолжает Пушкин, — умолчим, как о своем сотруднике». Здесь, в этом умолчании, сказалось, может быть, и другое. Шевырев выступил в «Северной лире» со стихами, в которых он заявлял себя не «высоким лириком» (а мы знаем, что Пушкина как раз привлекла «Мысль» Шевырева — стихотворение, близкое к философской оде), каким он явился в «Московском вестнике», а непосредственным учеником Раича (и Жуковского сквозь призму Раича). Из переводных стихов Пушкин отозвался (отрицательно) только об Абр. Норове и Ознобишине. Рецензия Пушкина осталась ненапечатанной.
Таким образом, отзыв о семи стихотворениях Тютчева и одном стихотворении Веневитинова отсутствует. * Объяснять это недоконченностью рецензии вряд ли возможно. Рецензия построена так, что в первой части даны (или намечены) отзывы о стихах, а во второй — о статье Раича. Но объяснять это отсутствие отзыва тем, что Пушкин не обратил никакого внимания на стихи Тютчева и Веневитинова или даже низко оценил их, было бы все же неосторожно. Дело в том, что центром тяжести для Пушкина был в альманахе не стихотворный его материал, а статьи Раича. Поэтому, скользнув бегло и небрежно по стихотворному отделу, он как бы торопится перейти к обсуждению статьи. Эта беглость, эта небрежность в значительной мере объясняет молчание Пушкина.
3
Второй этап, гораздо более определенный и не оставляющий места сомнениям в характере отношений Пушкина к Тютчеву, — это отзыв Пушкина об известной статье Ивана Киреевского в альманахе «Денница» 1830 г. «Обозрение русской словесности за 1829 г.». В этой статье Киреевский пишет о поэтах «немецкой школы»: «Между поэтами немецкой школы отличаются имена Шевырева, Хомякова и Тютчева. Последний, однако же, напечатал в прошедшем году только одно стихотворение». Далее следует подробный отзыв только о Хомякове и Шевыреве. **
Рецензия на «Денницу» появилась в N 8 «Литературной газеты» за 1830 г. Принадлежность ее Пушкину документально удостоверена Вяземским. *** Статья Пушкина была только по виду рецензией на альманах, по существу же являлась обсуждением исключительно статьи Киреевского, помещенной в этом альманахе. И вот по поводу отзыва Киреевского о поэтах немецкой школы Пушкин замечает: «Из молодых поэтов немецкой школы г. Киреевский упоминает о Шевыреве, Хомякове и Тютчеве. Истинный талант двух первых неоспорим» (стр. 64).
* Между тем в рецензии «Московского вестника» (1827, N 5, стр. 86–88, подпись [Рожали]нъ), помещенной вместо пушкинской, упоминается о хороших переводах Тютчева («Саконтала» из Гёте, «Радость» из Шиллера); имя Тютчева названо и в списке авторов «оригинальных пьес», которые «могут порадовать читателей» (перечислены: Вяземский, Туманский, Баратынский, Тютчев, Муравьев).
** «Денница», альманах на 1830 год, стр. XLI. В 1829 г. Тютчев напечатал не одно, а восемь стихотворений. 8
*** К вопросу об авторстве неподписанных статей
Интерес отзыва ясен.
4
Остается главный пункт легенды: в 1836 г. Пушкин печатает целый ряд стихотворений Тютчева в своем журнале. Факт неопровержимый и, казалось бы, достаточно ясно характеризующий отношение Пушкина к поэзии Тютчева. От него — один шаг до утверждения о том, что Пушкин «восторженно» встретил стихи Тютчева. *
Значение того факта, что стихи Тютчева были напечатаны в журнале Пушкина, подчеркивает уже Плетнев. В 1847 г. он пишет Гроту о «божественных стихах Тютчева… напечатанных в „Современнике“ 1836 г.,
* В последнее время авторитет Пушкина, напечатавшего стихи Тютчева, призывается даже в вопросах тютчевского текста, при установке авторитетности той или другой редакции тютчевских стихов. Ср. Г. Чулков. Судьба рукописей Тютчева. «Тютчевский сборник», стр. 58: «Сам Пушкин видел эти вольные тютчевские строчки и одобрил их, отнесся к стихам нового гениального поэта „как должно“, по выражению кн.
** Переписка Грота с Плетневым, т. III, стр. 66.
Помещение стихов Тютчева в «Современнике» Ив. Аксаков описывает так.
«Русская литература обязана искренней благодарностью князю Ивану Гагарину за то, что он извлек
Здесь Аксаков, конечно, в полной власти своей схемы, о которой мы говорили выше. Дело в том, что книга Аксакова вышла в свет в 1886 г., а еще в 1879 г. * он же сам опубликовал отрывки из переписки Тютчева с Гагариным, в которой содержится совершенно другое освещение самого факта напечатания Пушкиным в его журнале стихотворений Тютчева.
Гагарин писал Тютчеву 12 (24) июня 1836 г.:
«…Je communique quelques piиces que j’avais soigneusement dйchiffrйes et copiйes, а Wiazemsky; quelques jours aprиs, j’entre chez lui, а l’improviste sur le minuit et je le trouve en
Таким образом: 1. Гагарин отнесся вовсе не прямо к Пушкину, как пишет Аксаков, а отдал стихи Тютчева Вяземскому. 2. На Вяземского и, в особенности, Жуковского они произвели впечатление (sous l’influence du sentiment poйtique). 3. Они решили напечатать пять или шесть стихотворений в пушкинском «Современнике» и, кроме того, издать небольшой томик *** всех присланных стихотворений. 4. Стихи были затем переданы Пушкину. 5. Отношение Пушкина только вежливо в передаче Гагарина.
* «Русский архив», 1879, кн. II, стр. 120–121.
** «…Я передал несколько ваших вещей, тщательно мною разобранных и переписанных. Вяземскому; несколько дней спустя неожиданно захожу к нему около полуночи и нахожу его вдвоем с Жуковским; они читают ваши стихи и находятся под впечатлением поэтического чувства, которым дышат ваши стихи. Я был восхищен, очарован: каждое слово, каждое размышление, Жуковского в особенности, доказывали все больше, как хорошо они почувствовали все оттенки и всю прелесть мысли простой и глубокой. Во время этой встречи было решено отобрать пять или шесть стихотворений для опубликования их в одном из номеров пушкинского журнала,
*** Естественно поэтому, что когда это последнее решение не было осуществлено, началось печатание в журнале всех присланных стихотворений.
Но условная формула вежливости, бледная после впечатления, произведенного стихами на Жуковского и Вяземского, зазвучала как решительный восторг, будучи изъята из контекста и переведена: «он ценит их как должно и отзывается мне о них весьма сочувственно» (стр. 121).
Остается еще одно соображение: может быть, самый факт принятия в журнал, факт напечатания в «Современнике» указывал на полное признание со стороны Пушкина высоких достоинств этих стихов? Поверхностный анализ стихотворного материала, помещавшегося в журнале, уничтожает значение и этого факта.
В I томе Пушкин ограничился только избранным и замкнутым кругом поэтов (Пушкин, Вяземский, Жуковский). Во II томе «Современник» открывает страницы молодым поэтам (Кольцову, которому покровительствовал Жуковский), а то и откровенным эпигонам, с которыми Пушкин был связан еще в «Литературной газете» (бар. Розен). С III тома (в котором напечатан Тютчев) журнал принужден печатать стихи совершенно неведомых и третьестепенных поэтов: Семена Стромилова (даже фамилия в «Современнике» напечатана с опечаткой: Строжилов) ; в IV томе, кроме стихов Тютчева, помещены три стихотворения Л. Якубовича, а в V томе (посмертном) мелькает уже не только Бернет, но и В. Романовский, А. Лаголов и др. Таким образом, в период стихового безвременья «Современник» помещал стихи без всякого разбора. Еще одна характерная черта: в III томе «Современника» помещена статья «Письмо к издателю», принадлежащая Пушкину. В этой статье Пушкин (полемизируя с Гоголем) пишет, между прочим: «Вы говорите, что в последнее время заметно было в публике равнодушие к поэзии и охота к романам, повестям и тому подобному… И где подметили вы это равнодушие? Скорее можно укорить наших поэтов в бездействии, нежели публику в охлаждении». Далее указывается на успех изданий Державина и Крылова и говорится о восторге, с которым приняты были Бенедиктов и Кукольник, и об общем благосклонном внимании к Кольцову.
Таким образом, печатая в том же томе «Современника» 16 стихотворений Тютчева из числа 27, Пушкин укоряет поэтов в бездействии. Тютчевские стихи не входили в круг поэзии, к которому Пушкин присматривался, на которую он возлагал надежды в поступательном ходе литературы.
Резюмирую: принятие в «Современнике» стихов Тютчева было вовсе не актом признания, тем паче «благословением» со стороны старшего поэта по отношению к новому гениальному поэту. Тютчев прежде всего был вовсе не новым и не молодым поэтом для Пушкина, а достаточно ему известным и притом таким поэтом, о котором он уже раз отозвался и отозвался неблагоприятно, за шесть лет до того. Затем, стихи Тютчева были «приняты» Вяземским и Жуковским. И, наконец, в «Современник» к тому времени принимался всякий, притом третьеразрядный стиховой материал.
5
Остается еще вопрос о корнях предания. Корни предания — в отношении к Тютчеву пушкинского круга. Мы видели уже свидетельство Гагарина о восторженном приеме, оказанном стихам Тютчева со стороны Вяземского и Жуковского. Мы видели, как настойчиво Плетнев подчеркивает впоследствии значение факта напечатания. Плетневу и принадлежит, главным образом, канонизация предания. Гораздо позднее, более чем через 20 лет, Плетнев «вспомнил» ретроспективно об «изумлении и восторге», с каким Пушкин встретил неожиданное появление этих стихотворений, исполненных глубины мысли, яркости красок, новости и силы языка». * Но к этому сообщению приходится отнестись с большой осторожностью. Плетнев был современником Пушкина, надолго пережившим его и опиравшимся в своей позднейшей деятельности на его авторитет; факт принятия и напечатания Пушкиным стихов (факт, как мы видели, не имеющий того значения, какое ему приписывалось Плетневым), муссировавшийся Плетневым в пору его личного интереса к поэзии Тютчева и ее признания, а также «восторг и изумление» Жуковского и Вяземского на протяжении 23 лет сливались во внушительную, приличную для случая (отзыв находится в докладной записке Плетнева о поэтической деятельности Тютчева при баллотировке его в члены Академии наук) и как нельзя более соответствовавшую литературным убеждениям самого Плетнева картину освящения Пушкиным деятельности нового замечательного поэта.
Плетнев, по выражению Грота, был «литературным пиетистом», в
* «Ученые записки II Отд. Имп. Академии наук», 1859, стр. LVII.
** Переписка Грота с Плетневым, т. III, стр. 721.
*** Там же, стр. 731.
**** Там же, стр. 32.
Приведу пример того, как Плетнев собственные литературные убеждения вкладывает в уста Пушкина. Грот заметил разницу в языке «Арапа Петра Великого» и «Дубровского»: в «Арапе Петра Великого» «часто встречается оный и сокращенная форма местоимения который», чего «почти нет» в «Дубровском», и спрашивал, «которая повесть писана прежде». * Плетнев ответил на это Гроту: «Дубровский» и «Арап» изучены мною давно. Напрасно думаешь ты, что различие их языка произошло от промежутка времени, в которое их писал автор. Обе пьесы принадлежат последней эпохе совершенствования Пушкиным его искусства — эпохе, когда он постигнул, что язык не есть произвол, не есть собственность автора, а род сущности, влитой природою вещей в их бытие и формы проявления. Автору остается только постигнуть вещь, ее природу и все слитое с бытием ее: тогда он должен на этом основании вырвать и язык из этой вещи. Вот в каком расположении ума и убеждения Пушкин писал все со времени «Полтавы», и высшее произведение этого периода есть «Капитанская дочка». В «Арапе» ты встретишь кои и оные, потому что это период языка еще времен Петровских; в «Дубровском» уже менее их, потому что это екатерининская эпоха». ** Грот,
На это Плетнев отвечал уже совсем в другом тоне: «Ужели ты сериозно считаешь за
* Переписка Грота с Плетневым, т. III, стр. 266.
** Там же, стр. 271.
*** Там же, стр. 272.
**** Там же, стр. 278.
Плетнев и сам говорит о себе: «С кем долго живешь вместе, не заботишься о сохранении в памяти, а еще менее на бумаге, частностей жизни, потому что все настоящее и близкое представляется обыкновенным. Одна отдаленность наводит радужные цвета на происшествие». 9
Мы вправе предположить, что сообщение Плетнева, сделанное в 1869 г. в обстоятельствах, сугубо торжественных и официальных, было результатом некоторой подстановки, совершенной в духе его стереотипных представлений о пушкинской эпохе, тем более что уже к
6 *
Еще один мелкий, но характерный факт. В 1829 г. Пушкин пишет эпиграмму «Собрание насекомых», где в тексте оставлены свободные места для имен. Имена предоставлялось угадывать; они были полуоткрыты метром: из характерных имен, приблизительно подходивших, в стих подставлялись те имена, которые по метру могли быть туда подставлены. Некоторые имена были угаданы и подставлены очень скоро как по характерным эпитетам, так и по метрическому месту, уделенному им. Такими бесспорными именами были Глинка (божия коровка), Каченовский (злой паук), Свиньин (российский жук); два же последних имени вызвали некоторые разногласия:
Вот *** черная мурашка,
Вот *** мелкая букашка.
Предание подставляло в первый стих последовательно Одина и Рюмина, во второй — Одина и Раича.
Имя Рюмина более или менее правдоподобно для первой строки. Имя же Одина для второй — один из вариантов,
Над мелкотою Раича как поэта смеялась в 1830 г. «Литературная газета», полемизировавшая с «Галатеей»; *** ср. в особенности насмешку над Раичем в N 13 (стр. 106): «Г. Раич счел за нужное отвечать критикам, не признававшим за ним таланта. Он напечатал в N 8 «Галатеи» нынешнего года следующее примечание: «Чтобы вывести некоторых из заблуждения, представляю здесь перечень моих сочинений» (следует список… из семи стихотворений). «Прочие мелкие стихотворения мои — переводы. В чем же obtrectatores **** нашли вялость воображения, щепетильную жеманность чувства (просим покорно найти толк в следующих словах!), недостаток воображения». Мы принуждены признать неоспоримость сего возражения. Таким образом, мелкота Раича как поэта была литеpатуpной чертой; он был не только «мелкий» (маленький) поэт, но и поэт «мелочей». (В противоположность Одину, который был маленьким, но не мелким поэтом: Один подвизался в жанре монументальной элегии, писал поэмы
Вот *** черная мурашка,
Вот *** мелкая букашка,
— проставлены имена в первой — Рюмина, во второй — Раича, с правой же стороны зачеркнутые: к первой строке Раича, ко второй Рюмина. (
Вот Тютчев — черная мурашка.
Здесь, конечно, нужно принять во внимание, что оба стиха:
Вот *** черная мурашка,
Вот *** мелкая букашка,
— легко путались между собою
Таким образом, имя Тютчева мы можем считать относящимся к одному из двух стихов. Возможно, что имя Тютчева ассоциировалось с именем его учителя и подменило его, но во всяком случае любопытен самый факт существования такой версии (хотя бы и в виде предположения, «отгадки»). Литературные отношения Пушкина к Тютчеву («черной мурашке» или «мелкой букашке») рисовались,
* Материалом для этой главы я обязан
*** Ср. «Литературная газета», 1830, N 8.
**** Недоброжелатели (лат.). — Прим. ред.
***** Основным для
7
Сомкнувшаяся в литературном сознании Плетнева в недвижную монументальную картину «пушкинская плеяда» совпала в своих очертаниях с более сложной, но тоже схематической картиной «пушкинской эпохи» в литературном сознании Аксакова.
В эти статические схемы и Плетнев и Аксаков привносили свое понимание литературной эволюции — и это понимание окрасило n необычно яркие цвета факты очень скромного значения.
Казалось бы, после того как в 1914 г. документально удостоверена принадлежность Пушкину характерного отзыва о Тютчеве, легенда о старшем поэте, благословляющем младшего, должна бы отпасть. Но такова сила монументальных образов, недвижных, статических групп в истории литературы, — они непроницаемы для фактов, и легенда душит, уплощает историю.
8
Но каковы причины того, что Пушкин обошел Тютчева, признав Хомякова и Шевырева? Причины эти столь сложны, что укажу только на некоторые. 11
Это прежде всего — жанр Тютчева. Тютчев создает новый жанр — жанр почти внелитературного отрывка, фрагмента, стихотворения по поводу. Это поэт нарочито малой формы. Он сам сознает себя дилетантом. В ответном письме на приведенное письмо к Гагарину он отчетливо и намеренно ставит себя в ряд дилетантов: «Поразительная вещь — этот поток лиризма, который наводняет всю Европу; и главная причина этого явления — в чрезвычайно простом обстоятельстве, — в усовершенствованном механизме языков и стихосложения. Каждый человек в известном возрасте жизни — лирический поэт; все дело только за тем, чтобы развязать ему язык. *
* «Русский архив», 1879, кн. 2, стр. 119. 12
Здесь, на Западе, Тютчев забывает «звание певца» (выражение Аксакова) и в атмосфере западного и русского дилетантства находит новый жанр — фрагмент.
Между тем в русской литературной действительности творилось как раз то, о чем писал Тютчев по отношению к Западу: «развитие поэтического языка», казалось, идет по ровному пути и оставалось только его усовершенствовать. Этому соответствовало появление эпигонов Жуковского и Пушкина, переходивших в дилетантство, в мимолетные, однодневные явления (пример Ал. Крылова, провозглашенного Плетневым замечательным поэтом), а эпигонство, работавшее на выветрившихся формах, было связано органически с малой формой. Плетнев (сам окруженный атмосферой эпигонства) пишет в своей статье в «Северных цветах» 1825 г.: «Труднее написать шестнадцать стихов, сряду прекрасных, нежели шестьдесят, в коих было бы перемешано тридцать прекрасных с тридцатью дурными». 13
Альбомные и полуальбомные
Здесь уместно вспомнить ars poetica * дилетантизма, которую дает Вяземский
Этот завет был в полной мере исполнен Тютчевым, конкретность его почти внелитературного жанра соединяется у него с целым ассортиментом конкретизирующих средств, и все это вместе с тем дано на «общей» теме.
Но вместе с тем не надо забывать, что ars poetica Вяземского здесь адресована дилетанту, не
* Теория поэзия (лат.). — Прим. ред.
**
*** Ср. тютчевские начала: «Нет, моего к тебе пристрастья»… «Heт, карлик мой»… «Нет, мера есть долготерпенью», — где дано как бы жестовое отталкивание от предшествующего момента, что подчеркивает конкретную фрагментарность стихотворения. Ср. также такие начала: «И распростясь с тревогою житейской», «И опять звезда ныряет», «И самый дом наш будто ожил», «И тихими последними шагами Он подошел», «И чувства нет в твоих очах», «И гроб опущен уж в могилу», где с самого начала стихотворение определяется как фрагмент; сюда же такое начало, как «Она сидела на полу и груду писем разрывала», где фрагментарно и вместе конкретно: «Она». Таковы повелительные наклонения у Тютчева (здесь, впрочем, сказывается и дидактический их характер)
**** Лирическим потоком (франц.). — Прим. ред.
Был и еще один пункт.
Вяземский в той же статье пишет: «Почему так мало
Литературная маска, налет отраженной литературности стал до того обычным явлением, что Вяземский отступает от принципов Карамзина, усиленно рекомендовавшего молодым стихотворцам переводы как хорошую стихотворную школу. Он пишет: «Переводы стихотворческие приучают обыкновенно к принужденным оборотам; дают привычку выражать себя без точности, не решительно, а довольствоваться выражениями, близкими к настоящим, так сказать, ходить не прямо к цели ближайшею дорогою, а бродить около, сбивчиво и нетвердо. Мудрено быть развязным в двойных оковах: мысли и выражения. О хорошем переводчике, как об искусном акробате, можно сказать, что он
Эта литературная маска, нарочитая литературность стихов,
* Своего рода (лат.). — Прим. ред.
**
*** См. «Русский архив», 1903, кн. 2, N 6, стр. 289.
Люблю, когда тот край блистает,
Облитый трепетной луной,
Когда окрестность чуть мелькает
Под серебристой пеленой;
И в отдалении тумана
Храм с колокольней над селом
Встает, в подобьи великана,
На небе
Образы Тютчева были знакомее современникам, чем нам. Они мелькали у Глинки (1830):
Неосвеженная росою
Земля засохла, все в огне,
И запад красной полосою
Как уголь тлеет в тишине.
…И над сожженными брегами
Упало зеркало реки…
Самые материалы его лирики («философические», натурфилософские) близко перекликались с живой еще в памяти
Ср. еще: «гордая Белая гора в снежной своей мантии, в
*
Два солнца всходят лучезарных
В порфирах
Два солнца отражают воды,
Два сердца бьют в груди природы —
И кровь ключом двойным течет
По жилам божия творенья
И мир удвоенный живет
В едином мире два мгновенья.
И сердцем грудь полуразбитым
Дышала вдвое у меня, —
И двум очам полузакрытым
Тяжел был свет двойного дня.
У Тютчева своеобразие его литературного лица было в том, что средства стиля стали у него жанрообразующими. Так натурфилософский параллелизм, «двоичность» не осталась у него только материалом и стилем, но и повлекла всю организацию стихового материала. Самое построение у него стало параллелистическим или антитетическим, в зависимости от материала. Строфа (метр вообще) получила у него особую семантическую функцию: антитеза стилистическая развивается в антитетических строфах. Стихотворение стало одной антитезой, одним образом, стало фрагментом. Поэзия «совлекла с себя» (в этом смысле) «искусственные формы», и была найдена новая функция поэтической формы. Но жанровая новизна фрагмента могла с полною силой сказаться лишь при циклизации в сборнике: из сборника вырастает новое поэтическое лицо
Характерна в данном случае самая природа некоторых стихотворений Тютчева, — они как бы отталкиваются от чужих стихов, это — «стихи по поводу стихов». Стихотворение Жуковского «Не тревожься, великан» (1848) было напечатано в «Русском инвалиде» с примечанием: «Чтение этих стихов воодушевило одного из наших поэтов, того, чьи прекрасные стихотворения, печатавшиеся в «Современнике» при жизни Пушкина, конечно, памятны читающей публике русской. Вот экспромт, набросанный поэтом:
Стой же ты, утес могучий;
Потерпи лишь час другой:
Не всегда ж волне гремучей
Воевать с твоей пятой
* См. об этом: Сочинения к переписка
Тютчев в своих зачинах дает как бы Vorgeschichte * своих стихотворений, он как бы отталкивается от положений, в самих стихотворениях не данных (это и делает его фрагментарную форму конкретной).
* Предыстория (нем.). — Прим. рев.
Но очень часто эта Vorgeschichte — литературного происхождения (ср., главным образом, его полемические зачины — «Нет»
Таково, например, «отталкиванье» Тютчева в стихотворении: «Пускай орел за облаками». Сопоставление (символическое) орла с лебедем было излюбленным в европейской поэзии, причем в этом символическом состязании побеждал орел. У Тютчева победа за лебедем.
Ср. Гюго «Le poиte dans les rйvolutions» (Odes et Ballades, 1821):
L’alcyon, quand l’ocйan gronde,
Craint que les vents ne troublent l’onde,
Oщ se berce son doux sommeil;
Mais pour l’aiglon, fils des orages,
Ce n’est qu’а travers les nuages
Qu’il prend son vol vers le soleil!
В «Северной лире» за 1827 г. было напечатано стихотворение Ротчева «Гармония жизни» (подражание Шлегелю), в котором символические лебедь и орел ведут диалог:
Лебедь
Вся жизнь моя, по влаге протекая,
Скрывается с игривою струей! —
Лишь образ мой, как тень перелетая,
Рисуется на зыби голубой.
Орел
К жилищу бурь своею властью
На мощных вознося крылах,
Смеюсь я грозному ненастью!
Мой дом в туманах и снегах!
Лебедь
Прохладную росу глотая жадно,
Безбрежностью стремлюсь упиться я!
И предаюсь забвению отрадно —
На зеркальной воде с закатом дня!
Орел
Мой взор отважно вопрошает —
Разит ли гибелью гроза?
Когда в мгновенье зажигает
Она дремучие леса!..
Орел
…Я нес к Олимпу Ганимеда
В держащих молнию когтях.
Лебедь
С предчувствием на звезды я взираю!
И волю дав мечтаниям моим,
Я в светлый мир невольно улетаю,
Желанием неведомым томим.
Орел
Я с ранних дней привык без страха
Парить к безоблачным странам!
Я презираю узы праха!
Я близок силою к богам!
Лебедь
Пройдя свой век спокойно, незаметно,
Я при конце печали слез не лью!
Встречаю смерть с улыбкою приветной
И звучно песнь прощальную пою!
Орел
Я мчусь в селение святое,
Когда слабеет жизнь моя!..
И гордо разорвав земное
Как феникс, возрождаюсь я.
Таким образом, стихи Тютчева связаны с рядом литературных ассоциаций, и в большой мере его поэзия — поэзия о поэзии.
Характерно, что Тютчев не помечает свои переводы переводами — это как бы стихотворные заметки по поводу прочитанного, отрывочные вариации на чужие темы. Эта литературность, эта чувствуемая современниками отраженность стихов тоже не совпадала с требованием «просторечия», поддерживаемым Пушкиным (вслед за архаистами), неминуемо прорывавшими литературную культуру, тонко разнообразимую Тютчевым.
9
Вяземский писал с горечью о русской прозе в
О СБОРНИКЕ «ПУШКИН И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ «
От составителей
В настоящий сборник вошли наиболее значительные работы Тынянова о Пушкине и поэтах пушкинского круга.
Статьи эти, публиковавшиеся в свое время в журналах, сборниках, томах «Литературного наследства», книге статей Тынянова «Архаисты и новаторы» (1929), давно стали библиографической редкостью.
Тексты работ, вошедших в настоящий сборник, заново проверены по всем печатным источникам и рукописям, сохранившимся в архиве Тынянова, а также по печатным экземплярам некоторых статей, исправленным рукой автора. Устранены вкравшиеся в печатные тексты ошибки и опечатки — в том числе и в считавшемся наиболее авторитетном тексте сборника «Архаисты и новаторы», вышедшем при жизни автора.
При подготовке текста были сверены все цитаты по источникам, указанным автором. Случаи, когда цитируемый текст расходится с более авторитетным современным его изданием, специально оговариваются в примечаниях. Мелкие опечатки и неточности в цитатах, а также в выходных данных статей и книг исправлены без редакционных оговорок
Система примечаний и ссылок (под строкой или внутри текста) сохранена авторская. В необходимых случаях библиографические ссылки, данные автором в сокращенном виде или с неполными выходными данными, дополнялись и унифицировались в соответствии с действующими ныне библиографическими нормами.
Авторские ссылки и примечания даются подстрочно, при звездочках, редакционные обозначены цифрами и даны в конце книги, в комментариях.
В комментариях сообщаются источники явных и скрытых цитат, не указанные автором, даются полные выходные данные книг и статей, автором лишь названных; сообщаются необходимые сведения о времени, истории создания и публикации статей Тынянова, наиболее значительные отзывы критики о них.
Реалии внутри цитат, приводимых Тыняновым, как правило, не поясняются.
Статьи Тынянова писались на протяжении более двадцати лет. Этим объясняются встречающиеся в них повторения (на это указывал и сам Тынянов в предисловии к «Архаистам и новаторам»). Это определило систему отсылок в комментарии от статьи к статье; основное пояснение дается к тому месту, где данная мысль развита автором наиболее полно.
Отсылки с указанием только номера примечания и названия статьи означают, что они относятся к данному изданию.
Комментарии к названиям журналов, альманахов, литературных обществ
Редакционные переводы иноязычных текстов даются под строкой с пометой. — Прим. ред. Собственные переводы Тынянова (в том числе и писанных
Комментарии к статьям «Архаисты и Пушкин», «Пушкин», «Пушкин и Тютчев», «О «Путешествии в Арзрум» написал
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
Пушкин —
Грибоедов —
Кюхельбекер —
ЛН — сборники «Литературное наследство».
ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства.
«Архаисты и новаторы» — Ю. Тынянов. Архаисты и новаторы. Л., «Прибой», 1929.
«Тынянов», ЖЗЛ — «Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания, размышления, встречи». М., 1966 («Жизнь замечательных людей», серия биографий).
КОММЕНТАРИИ:
ПУШКИН И ТЮТЧЕВ
Впервые — в сб. «Поэтика. Временник отдела словесных искусств ГИИИ», вып. 1. Л., 1926. стр. 107–126. С одним дополнением (указанием источника переводной «Песни скандинавских воинов») вошло в сб. «Архаисты и новаторы», стр. 330–366. В настоящем издании печатается этот текст с исправлениями опечаток по черновой рукописи.
Проблемами поэтики Тютчева Тынянов углубленно занялся во время своей работы в Государственном институте истории искусств, где он излагал свою концепцию в общем курсе русской лирики XIX в. и где совместно с. И. Бернштейном вел лексикологический семинарий по словарю Тютчева (
«Литературные оценки — важный факт истории литературы. Собственно, из них складываются литературные отношения современников, — они или поднимают явления на гребень литературной эпохи или снижают явление — делают ею литературно незначительным. Здесь любопытна и характерна не только „дружественность“ или враждебность оценки — здесь всего важнее ощущение живости того или иного явления, — эволюционной его значительности. Само собою разумеется, эта оценка — всегда двусторонняя: она характеризует обоих — и субъекта и объекта оценки.
Литературные отношения, литературные оценки — не отношения и оценки литераторов. Они конструируются в ходе литературы, и хотя в некоторых случаях личные отношения и затуманивают основные литературные соотношения в тех или иных отзывах, суждениях
И подобно этому, бывают эпохи, когда различие литературных и личных оценок осознается очень остро. Отчетливо сознает его Пушкин <…> „Литературное пристрастие,) к друзьям, о котором пишет Шевырев, — высказывалось у Пушкина, главным образом, в преувеличении или преуменьшении, — чаще всего в этике и тоне оценок, но не в основных ее линиях. „Люблю“ и „не люблю“ литературных современников, а в особенности их „замечаю“ и „не замечаю“ — закономернее, чем это кажется с первого взгляда.
При совершающейся у потомства переоценке литературных ценностей — литературная деятельность замыкается; вместо динамической линии — получается статическая система. При этом, переоценка всегда окружает ту или иную систему
Затем замысел расширился, материалы этой работы были включены в черновой вариант новой статьи. Этот новый вариант еще носил прежнее название, но уже совпадал в основном с печатным текстом статьи (некоторые разночтения приведены в комментариях).
Статья была закончена, по указанию самого Тынянова, в 1923 г. („Архаисты и новаторы“, стр. 366). 13 апреля 1924 г. в секции художественной словесности ГИИИ она была изложена в качестве доклада („Поэтика“, I, стр. 107, 156), носившего уже, в отличие от последнего варианта статьи, то же название, что и в печатном тексте.
Статья Тынянова вызвала полемику. Первым откликом было замечание
С развернутой критикой концепции статьи Тынянова выступил Георгий Чулков („Звенья“, т. 11. М.-Л, 1933, стр. 255–267). Оспаривая вывод Тынянова, основанный на высказывании Пушкина 1830 г. (Пушкин отказывает в „истинном таланте“ Тютчеву), Г. Чулков объясняет этот отзыв Пушкина тем, что „Пушкин еще не составил тогда, в 1830 г., своего мнения о Тютчеве… В лучшем случае ему довелось прочесть
Г. Чулков отмечает также, что в 1836 г. Пушкин „вел упорную борьбу с цензурою, защищая Тютчева, отстаивая зачеркнутые строфы“. Об этом же, возражая Тынянову, в статье „Тютчев и Пушкин“ („Пушкин. Исследования и материалы“, т. IV. М.-Л., 1962) говорит
В аргументации многих оппонентов Тынянова именно смешиваются личные отношения с отношениями литературными. Так.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1
2 Альманах „Урания“. М., 1826. Кроме Пушкина и Тютчева, в альманахе участвовали
3 „Баллады и повести
4? А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. II, 1879, стр. 28–33.
5
6
7 Там же, стр. 425.
8 Эта странная неосведомленность Киреевского, обошедшего лучшие вещи Тютчева, помещенные в „Галатее“, объясняется, возможно, тем, что „очевидно, Киреевский, встречавшийся с Тютчевым в Мюнхене, знал его стихи независимо от журнальных публикаций“ (
9 „Переписка Грота с Плетневым“, т. 111, стр. 406.
10
11 В черновом варианте статьи Тынянов развивает мысль о расхождении в отношении к просторечию как одной из причин „обхода“ Тютчева: „Пушкин в
12 В подлиннике —
13 „Северные цветы на 1825 год, собранные бароном Дельвигом“. СПб., 1825, стр. 77.
14 Очевидно к этому месту относится следующая запись в архиве Тынянова: „Фрагмент Тютчева был, однако, не той природы. Он был решением вопроса, о котором писал Вяземский. Общая тема, колоссальные вопросы были здесь обращены в „поэзию на случай“ самим жанровым характером этой поэзии. Но и в стихе Тютчев фрагментарен — он употребляет целую сложную семантическую систему (указания, императивы etc.), которая имеет целью общие темы сделать темами интимной поэзии — ода обратилась в записку“. О форме фрагмента у Тютчева см. в статье Тынянова „Вопрос о Тютчеве“ („Архаисты и новаторы“ стр. 374–379),
15 „Денница“. Альманах на 1830 г., М., 1830, стр. 124.
16 Там же, стр. 126–127.
17 Там же, стр. 129
“Пушкин и его современники». М. Наука, 1969
