Горе тебе, Илион!
Город мой,
златом пресыщенный.
Горе мне! Видеть твой стон,
Знать все —
и быть не услышанной.
Глаз моих темны зрачки,
В ужасе диком расширены —
Разве не видишь костры
Трои Священной — униженной?
Уж не твои ль, Аполлон
Волчий,
Ступни обнимала?
Уж не тебя ли, Афина,
С девами увещевала?
Трои сыны и Приама,
Горе! Вам не догадаться:
Злобны ахейские мечи,
Боги вовсю веселятся.
Сладостны запахи жертвы,
Тешит их кровь Приамидов.
Прежде чем стану проклятьем,
Сколько еще быть пролитой?!
Мечется Вещая дева,
Слыша за дальней стеною
Ржанье
И бьет как копытом
Конь —
Над погибелью Трои.
* * *
Ничего. Недолго осталось,
И уж близится страшная весть.
На терпении лучше месть
Их,
Как сталь на огню, закалялась.
У отверженных миром, сирых,
Каменеют от боли взоры;
Посмотри,
уж на дальней границе
Пучит злоба людская горы.
Видишь отблески тех пожарищ?
Эту кровь, что льется рекой?
Не закроешь глаза, не обманешь
Ты картинкой себя другой.
Ненавидеть
так сильно, страстно,
Все равно никогда не смогу, —
Мне и жалко тебя, несчастный.
И прощения слов не найду.
А когда грянет гром,
Не встретишь
Ты меня, беспощадную в гневе,
И в делах неприглядных каясь,
За печали не мне ответишь.
Может быть (кто знает?),
смертной.
Разделю твою долю злую.
Неспроста —
искупительной жертвой,
За судьбину, для всех лихую.
И тогда, может, схлынут волны,
И с собой унесут мой пепел, —
Уступая дорогу миру —
Но отныне он чист и светел.
* * *
В унылой, пыльной паутине
Искать причудливую вязь
И мнить, что лотос расцветает
И дышит амброй эта грязь.
Таис.
В поисках Александра
У ручья, где плакучею ивой
Низкий берег густо порос,
В ночь,
закутавшись в плащ из волос,
Я менадой неистовой стала.
Вся обвитая зеленью плюща,
Виноградные гроздья давя, —
От тебя, о могучая Гея,
Я той ночью ответа ждала.
Как мне быть?
Я хотела забыться,
Но будило сердце мое, —
С непонятным
терпеньем и страстью,
«Возвращайся!» — молило оно.
Годы шли. Утомленная,
как-то к чинаре
Прислонилась. Шумела листва.
Ей в тоске неизбывной внимала:
«Возвращайся», — шептала она.
Я терялась в догадках, не знала,
Почему «возвращайся»? Куда?
Время шло. И оно подсказало:
Ночью. Посолонь. У ручья…
Я домой на рассвете вернулась,
Звездносветная
счастьем насквозь.
Мои волосы
в лунных пылинках,
Словно огненных всполохов гроздь.
Я узнала. На то откровение
Было ночью волшебной дано.
Я смотрела в окно, —
а во времени
В прошлое возвращалась свое…
* * *
Вздрогнув,
чашу едва опрокинула, —
Вниз по пальцам
тихонько струясь,
Благовонное масло стекало.
Я, уже никого не таясь,
От нахлынувших слез
задыхалась.
«Почему? Почему?..»
Запах терпкий
и бальзамический
Залил воздух — до звона в ушах,
Острой болью мне в сердце откликнулся —
До блуждающих пятен в глазах.
Как хочу,
чтобы кровью сердечною
Обратилася эта струя,
Вся любовью моей напоенная, —
Пусть бы Лета ее приняла!
И тогда,
весь измученный жаждою,
Ты, с водой,
предающей забвению,
Так испил и мою бы любовь —
Мы ее возродили бы вновь,
В жизни новой,
минуя знамения!..
И была уже чаша пуста,
Когда я силы неба молила,
Возлияние Тени любимого,
В мавзолее его, принося…
Тишина.
Сердце вновь мое вздрогнуло:
То ли холод от каменных плит,
То ли шелест
бесчисленных крыльев,
Или топот тысяч копыт?..
Пронеслось и замолкло
в мгновение…
Только голос остался звучать
Навсегда, пережив
плоть и тление, —
И сейчас продолжает звучать:
«Возвращайся! Высокие травы
К месту встречи закроют пути —
Я прошел их во имя Славы,
Ты пройди их — во имя Любви».
* * *
Я бреду незнакомою улицей.
Дождь покрапал и снова затих.
Много было дорог
мною пройдено —
С детства хоженых и чужих.
Листья желтые
медленно кружатся —
Это первый в году листопад…
Я в букет лишь
кленовые выбрала —
Что к себе привлекали
мой взгляд.
Косы длинные и тяжелые —
Замечала уже не раз —
В восхищении изумленные
Обращали не мало глаз.
И свои глаза я не прятала
За вуалью темных ресниц…
Может быть, лицо дорогое
Повстречаю среди этих лиц?
* * *
Я глядела на юношу-этруска,
На улыбку его архаичную.
И была мне в нем симпатичная
Легкомысленность
знатного отпрыска.
Говорил он легко и весело,
И в словах такая беспечность:
«Знаешь, Роза,
нам боги отмерили
Десятивековую вечность!»
Лет пятьсот
мы с ним так встречались
И общались, чему-то радуясь…
Лет на двести,
случайно, расстались —
Кто в архаику, кто в грядущее.
А потом,
когда снова встретились,
Вдруг подумалось:
«Не обозналась ли?»
И цедили сквозь зубы римляне
Не иначе как:
«Жирные этруски».
Он канопы-урны расписывал,
Все на ту же тему — о вечности.
Неулыбчивый, вялый юноша,
И тонул его взгляд
в бесконечности.
А теперь я себя вспоминаю,
В пору грез моих архаических.
И канопы-листы обрастают
Завитушками
строк ностальгических.
Отвечаю на вопрос
Любовь слепа.
В безумии страстей
И даже в неоправданной
надежде.
И тесны ей добротные одежды,
И чужд расчет во всем,
до мелочей.
Ей свойственны ошибки,
преступленья —
Она сама в себе всегда права.
Лишь сердца лед,
лед умозаключений,
Любовь нам не прощает
никогда.
Любовь слепа.
Но если ты подставишь
Свое плечо, в ее руке — твоя —
Однажды
ты, конечно же, узнаешь,
Кто правит кем —
Любовь или судьба?
А если все же ты,
За довод страхов прячась,
Слепую
бросишь посреди пути…
Напрасно зеркалу,
минуя годы, плачась,
Поверишь тщетные свои мечты.
Ведь у любви
тот правый, наконец,
Кто на себя
принять готовый будет,
За счастия недолгого минуты, —
Весь твой — «контрольный»,
От судьбы, свинец.
* * *
Уйти на глубину,
Ракушкою прикрыться…
Но вряд ли так смогу —
Себя, судьбу виню —
Лишь так, что ни случится.
Фиалка пахнет дымом
Сухим — я им дышу.
А ночью ландыш снится —
Душистый, и в снегу.
Мне не везет — фиалка
— и та совсем не верит
(быть может, ненавидит?).
Луна накидку тянет,
Едва меня завидит…
Уйти на глубину.
Ракушкою прикрыться.
Мне больно (почему?)…
А вновь нельзя родиться.
* * *
Я к тебе письмо пишу —
Напишу, и вновь порву.
И летят кусочки в урну
(все равно пойду ко дну)…
День какой-то серый, смурый…
О, пушинка! Прям в ладони, —
Я ведь знаю, ты к письму.
Эй, куда ты улетаешь?
Слышишь, я тебя зову?
Улетела…
Вот, мерзавка!
Прямо злости не хватает:
Я сижу ни с чем, а кто-то
Мою почту получает!
День весь съежился и тает,
Вечер злой пришел и хмурый…
Письма, адреса не зная,
Потихоньку плачут в урне.
Отверженный
Они не идут…
Стою, как нищий Гарун
У родного плетня.
В окне не вижу лица
Родного, в свете огня…
А надо мною — Луна.
Они не придут?
Все впали в мертвый сон?
А где-то, мне в унисон,
Рвет небо песнь волка:
Они не мертвы!
Их кони могучи,
Кинжалы остры —
Им не страшна эта ночь.
Беглец! Твой язык —
Он им чужд, непонятен,
Ступай прочь!
Бледнеет Луна…
Тиха и спокойна.
Ей памятны войны,
Реки крови знойной,
Что знала Чечня.
Ей памятен воин —
Он смертью пленен,
Готов был рвать и не прощать
Ничьих измен!
Будь прокляты ночь и день!
И первый рожденный крик —
Тяжелой рукой никто
Не стиснул тогда мой лик!
Они не пришли за мной —
И стон мой был дик и долг.
А там, под холодной Луной,
Их славил проклятый Волк!
Они не мертвы!
Их кони могучи,
Кинжалы остры —
Им не страшна эта ночь!
Беглец, твой язык —
Он им чужд, непонятен,
Ступай прочь!
На краю
разбитого сердца
На краю разбитого сердца —
Как на краю пропасти.
А чувства —
как рыбы в темной воде.
И уже не понять:
Что здесь лед, а что — варево…
Но почему эта боль?
Я кого обманула?
Что меня обманывает?
Этот горький упрек —
Как на рану — соль.
Я грущу, я плачу, я себя пытаю,
Я в раздумья пространные
Погружаюсь отчаянно.
Эта боль… Ты умеешь
Прийти нечаянно
И заставить страдать
На краю пропасти.
* * *
Мне бы иволгой обернуться,
Среди ночи взмахнув крылами —
На прощанье
с родными краями, —
И обратно уже не вернуться.
А поутру в саду поселиться,
И в твои отворенные окна
Будет пение нежное литься,
Незнакомой и грустной птицы.
И нежны, и печальны напевы,
Ты глазами искать будешь древо,
Чудной грусти
нежданно полный —
Как любовью моей опоенный.
* * *
Моя несбыточная тень.
Грез безысходных половинка,
Под тяжким сводом вечных стен
Все жду тебя,
как солнца льдинка:
Тогда б живительным теплом
По венам
растеклась бы вечность,
И мир —
сплошная бесконечность,
Печали канули б, как сон.
Тогда б на свет я не взглянула —
Глазами б свет я обняла,
Сама бы тенью обернулась.
Чтоб половинка расцвела.
В тисках несбыточных фантазий
Из ночи в день блуждаешь ты.
Не сразу, может быть, ни разу
Не соберешь в букет цветы.
А так,
с улыбкой горькой, грустной —
С тоской моей она в родстве.
Живешь,
пока бессмертны чувства
И тело бродит по земле.
* * *
Сегодня город вновь бомбили…
А первый зимний день
был тепл.
И, в ужасе согласном вторя,
Мне слышалось
дрожанье стекол.
И сердце кровью обливалось,
Хоть лик был хладен,
голос тверд.
Я в мыслях «неземных» тонула,
Глуша:
«Быть может, кто-то мертв».
Казалось мне, что в той машине,
Кружащей злобно в небесах,
Сидел не человек, а киборг,
С проклятьем миру на устах.
С проклятьями
смешалась жалость,
Растерянность,
и злость, и боль —
Во мне, что смерти не боялась,
Но исполняла эту роль…
Меня одно лишь утешало
И тайно волновало кровь —
На грани жизни я Мечтала,
Я верила в свою Любовь.
К иве
Ты как будто осиротела —
И робка, и печальна стояла,
И поднять головы не смела,
И, как прежде, только молчала.
А в тяжелом, сыром поднебесье
Тучи хмурые низко висли,
И сурово дышала осень.
Холодели тихонько мысли.
Как и ты, я была печальна,
Без тепла и любви, почему-то…
Я как будто осиротела,
И осталась навек без приюта.
* * *
Всю ночь напролет
Дождь осенний стучал —
В полусне лишь ему внимала.
А наутро
тяжелый, сырой небосвод
И плывущее туч покрывало
Отвернули страницу
В осенней главе —
Вся земля и деревья мокры.
Как-то стало тоскливо
в моем дворе —
Амбразурами смотрят окна.
Под балконом ива еще зелена,
Было песен немного спето —
Все о том —
что печальная и одна:
Позабытая белым светом.
А я, знаешь, такая же, как и ты:
Головы своей не поднимаю.
Видишь
эти увядшие ныне цветы?
С ними вместе и я умираю.
Я хотела бы
только уснуть на миг,
И проснуться
весенней, счастливой…
Ах, как странен откуда-то
Рвущийся крик!
Разве кто-нибудь есть там,
Под ивой?..
