Пэлем Грэнвилл Вудхауз (Наталья Трауберг)

Бедный Пламми

Вудхауз родился 15 октября 1881 г., в Гилфорде. Его крестили странным именем «Пэлем» в честь крестного отца (вспомним, что это пушкинский «Пелам»). В их семье детей вообще, как он писал позже, «не щадили»; скажем, старший брат был Армин, самый младший — Ланселот. Прилежный читатель заметит, что в его книгах немало людей со странными именами: братья графа Эмсворта — Галахад и (видимо, покойный) Ланселот, отец Миллисент из «Летней грозы». Вторые (т.н. «средние») имена бывают совсем дикие — например, Пармали («Раз — и готово!») или Квокенбуш. Вудхауз своих имен не любил и охотно над ними смеялся. С детства его назвали «Плам» — скорее по созвучию, а не потому то это слово значит «слива» или «коринка».

Семья его была типична для тех времен. Отец, колониальный чиновник, принадлежал к дворянству, но далеко отстоял от титула (в Англии его носит только глава рода). Вудхаузы восходили к норфолкскому рыцарю XI века. К самой высшей знати они подошли в XVI веке, когда за одного из них вышла замуж сестра Анны Болейн. По устойчивой легенде, сына она родила от Генриха VIII, так что он приходился Елизавете не только двоюродным, но и родным братом. Когда Елизавета умирала (1603), она послала именно его за шотландским королем Иаковом VI, которому хотела передать власть; он и стал в Англии Иаковом I.

Позже к генеалогическому древу присоединяются, среди прочих, Стенбок-Ферморы. Интересно это тем, что представители этого рода жили в России (см. о Николае Ферморе в «Инженерах-бессребрениках» Н.Лескова).

Вудхауз поэтизировал аристократию, но никогда не хвастался принадлежностью к ней. Мать была дочерью викария, Джона Бетхерста Дина; вот этот викарий, напротив, старался доказать, что род их восходит к норманскому рыцарю Роберту де Дена, который служил Эдуарду Исповеднику (XI в.). Элинор была десятой из тринадцати детей. За Эрнста Генри Вудхауза она вышла в 1877, когда приезжала в Гонконг к брату. Дальним родственником Динов был кардинал Ньюмен. Младшая сестра, Эммелина написала его портрет, который много раз бывал на выставках. Еще одна сестра, Мэри, выпустила немало стихов; замужем они обе не были.

Отец отличался благодушием (В. писал, что он «был нормален, как рисовый пудинг»). Мать была очень властной и неправдоподобно себялюбивой. Может быть, из-за нее самым страшным существом на свете стала для П.Г.В. авторитарная дама. Маленький Плам остался без родителей в два года — нет, они не умерли, а привезли его и двух его старших братьев в Бат, а сами вернулись в Гонконг. До 15 лет, в общей сложности, Плам видел родителей не больше полугода. Жил он сперва у профессиональной няни, потом — и у родственников, и в школе, и в чужих семьях. Обычно такое детство оставляет тяжелый след; так случилось, например, с Киплингом и Оруэллом. На Вудхауза оно подействовало особенным образом: он привык к одиночеству, стал застенчивым, но ничуть не озлобился. Мало того, он очень любил и нежно вспоминал ранние годы, особенно — школу. В старости он писало о ней «шесть лет блаженства».

Конечно, ему повезло, школа хорошая. Ее основал в XVII веке актер Аллейн, и расположена она в Далидже, который Вудхауз часто описывал под именем «Вэлли-Филдз». Но и семью, и школу редко вспоминают с благодарностью, слишком много там наносится ран, и мнимых, и настоящих. Настоящие Пламу, кажется, наносила только мать, и то — холодом отсутствия, а мнимые он не лелеял. Скорее всего, он с детства отличался крайней незлобивостью. Обычно это признают; только один из его многочисленных биографов считает, что он искусно притворялся. Не думаю, очень уж это трудно, да и непохоже на то, как вел он себя в самых разных обстоятельствах.

Учился Пэлем хорошо и мечтал об университете. Туда (в Оксфорд) поступил Армин, а на младшего не хватило денег. Его определили в лондонское отделение Гонконгского и Шанхайского банка. Он так и не понял, чем там занимаются («Если бы я хоть раз понял, что делаю, — писал он через три четверти века, — я бы об этом забыл»). Родители жили в Шропшире, к ним он ездил редко. В Лондоне он снимал захудалую комнату, питался плохо и на всю жизнь сохранил тягу к чистоте и уюту. К счастью, в более поздние годы, кроме одного тяжелого периода, он не был ими обделен.

И в неуютной комнате, и на службе он писал. Поначалу рукописи возвращали, потом, понемногу, его стали печатать. По его словам, он «мечтал об уходе», и не решался. Но «тут вмешалось провидение». Предупредим, что некоторые исследователи считают это выдумкой, однако, по словам Вудхауза, было так:

«Пришел новый гроссбух, его препоручили мне. Титульный лист был белый и глянцевитый <…> Что ж, я приступил к делу. Творение мое вышло первый сорт. <…> Потом я одумался». Испугавшись, что начальство рассердится, он вырвал первую страницу. Главный кассир вызвал тех, кто поставлял канцелярские товары.

«Главный поставщик тут же явился, клянясь и божась, что гроссбух был исправен.

— Кто-то ее вырезал, — сказал он.

— Какая чушь! — сказал бухгалтер. — Только идиот вырежет страницу.

— Есть у вас идиот?

— Вообще-то есть. <…> Такой Вудхауз.

— Слабоумный?

— Не то слово.

— Что ж, вызовите его и расспросите.

Так и сделали. Меня прижали к стенке и я сдался. Сразу после этого я обрел свободу и смог посвятить себя словесности». («За семьдесят»).

Год с небольшим Вудхауз писал, где только мог, в основном — всякие мелочи. Выделяются его школьные рассказы и юмористические стихи. Вдруг — буквально вдруг — ему захотелось поехать в Америку; особенно его привлекали боксерские матчи. Денег уже хватало, хотя и в обрез. Может быть, именно этот поступок наводит на мысль, что Вудхауз так и не стал взрослым. Старость у него была, очень долгая и очень похожая на второе детство, а мало—мальски «серьезного», солидного возраста — не было. С 1902 года, а точнее — с самого начала 1903 начинаются какие-то нелепые подростковые приключения. Появился первый и самый неприятный из его вампиров — молодой преподаватель античных языков, только что окончивший Кэмбридж. Звали его Херберт Уэстбрук. Он считал себя талантливым. Видимо, безответность и доброта Вудхауза настолько подошли ему, что он увез нашего героя в местечко Эмсворт (sic!), где находилась его школа. Как в романах Вудхауза, довольно значительное зло (все же, Уэстбрук был классическим захребетником) привело к добру: Пэлем Грэнвилл обрел что-то вроде семьи. Особенно привязался он к сестре директора, Элле Кинг-Холл; можно предположить, что он в нее влюбился. Ухаживал за ней и Уэстбрук, хотя оба они были на 15 лет моложе нее. К Вудхаузу она относилась по-матерински. Наверное, ей мы обязаны такими его героинями, которым по меньшей мере под сорок — Берни из «Девицы в голубом», Беатрис («Раз — и готово») — всего их больше полудюжины. Уэстбрук же породил его обаятельных мошенников, от Юкриджа до Моллоя. В 1912 он женился на Элле, а Вудхауз, почти сразу, снова уехал в Америку. Директора школы, Болдуина, он почтительно любил и попытался изобразить в романе «Золотце ты наше» (Мистер Эбни). Словом, эти десять лет были тесно связаны с Эмсвортской школой; иногда биографы полагают, что он там преподавал. На самом деле он играл с учениками в футбол, ставил вместе с Эллой музыкальные спектакли и помогал слугам размешивать рождественский пудинг. Заметим, что со слугами он дружил с детства; здесь он — быть может, впервые — подружился с хозяевами.

Влюбленность в Эллу — только догадка. Исследователи не знают, бывал ли Вудхауз влюблен, пылко и просто, как его герои. Очень может быть, что влюбленность жила у него только в идиллическом мире. Что ему мешало — мы тоже не знаем; возможно, застенчивость и нелепость (конечно, ученые со склонностью к фрейдизму предполагают и другие версии).

Итак, до 1913 года школа в Эмсворте была его домом. Он несколько раз ездил в Америку, а в Англии останавливался, главным образом, там. Здесь он написал «Золотце»; остальные рассказы и повести он все-таки писал в нью-йоркском дешевом отеле и в случайных лондонских комнатах. Читатель, несомненно, заметил, что слово «Эмсворт» стало титулом его любимого героя. Коттедж, который снимал он неподалеку от школы, назывался «Трипвуд».

Печатался он много, в разных журналах, вплоть до самого «Панча». Почти сразу, в 1903 году, ему перепала колонка в достаточно престижном журнале «Глоуб». Писал он и хорошие повести из школьной жизни для журнала «Кэптен». Успех у него был, но как бы второго сорта; в отличие, скажем, от Г. К. Честертона, молодого Вудхауза знали далеко не все. Должно быть самым большим успехом пользовалось анонимное стихотворение «Попугай», которое печаталось в «Дэйли Экспресс». Попугай рассуждал шесть дней в неделю на финансовые темы; длилось это с октября до середины декабря (с перерывами). Стихи, действительно прелестные, написаны по образцу «Ворона». Каждое восьмистишие кончается фразой: «А еда подорожает», которая вошла в поговорку, и настолько, что либералы использовали ее на выборах 1906 года.

Вообще, 1903–1919 годы прошли хорошо. Как мы уже говорили, он снимал коттедж «Трипвуд», за которым в его отсутствие присматривала Лили Баронет, еще одна из прообразов Берни и других «старых, верных» приятельниц. В Англии он проводил в эти годы гораздо больше времени, чем в Америке; и все-таки, в определенном смысле, жил и там. Первый раз, совсем как мальчишка, он поехал туда, чтобы пожать руку знаменитому боксеру. Прибыл он 25 апреля 1904 года, своего боксера не застал, но встретился с другими, и так быстро прижился, что американцы нередко считают его своим писателем. По воле судьбы или, как сказал бы он, Провидения, последние четверть века он не мог уехать из Штатов; но тесная связь с ними началась гораздо раньше.

Об Америке он мечтал с детства и очень по-детски — спорт, скорость, небоскребы. Что бывает нечасто, он искренне полюбил Нью-Йорк и опоэтизировал его во многих книгах (перечитайте, например, «Неуемную Джилл»). Довольно скоро он узнал и одноэтажную Америку, и тоже сумел описать ее как идиллию (здесь можно перечитать «Неудобные деньги»). Благосклонное Провидение дало ему возможность прожить в идиллическом Ремзенбурге последнюю часть жизни.

Возвращаясь в Англию, он все больше связывался с театром. Сперва он помогал писать стихотворные тексты, потом — писал их целиком. Собственно, он становился не драматургом, а либреттистом. Позже, в конце 1910-х годов, эта часть его творчества стала исключительно успешной, и мы еще скажем об этом, хотя и немного: «Вудхауз и мюзикл» — особая тема, требующая специальных знаний (попросту говоря, я плохо разбираюсь и в музыке, и в театре, лучше ограничиться словесностью).

Школьный друг Билл Тауненд подсказал Вудхаузу смешной сюжет, и тот написал первый мало—мальски прославившийся роман «Любовь среди кур». Мелочный и самовлюбленный Уэстбрук стал намекать на плагиат — он первый услышал эту историю и будто бы что-то написал. Кроткий Вудхауз с ним не поссорился. Мало того, именно здесь появляется один из его героев, Юкридж, отчасти списанный с Уэстбрука (отчасти — с Кэррингтона Крэкстона). С него начинается цепочка любимых персонажей плутовского типа, в которую входят и профессиональные жулики, и живописный лорд Икенхем.

Очень типично для Вудхауза, что, отмахнувшись от претензий Уэстбрука, он всячески пытался подключить к делу Тауненда. Так и пошло; всю жизнь он пытался помочь бездарному другу, убеждая его, что тот талантлив. Когда роман вышел, он поделился с ним гонораром. Тот был в восторге (по-видимому, веря в свое участие), и они оба считали 1906 г. annus mirabilis (годом чудес лат.).

В Америке Вудхауз пишет первый роман о Псмите. (Герой этот, как и друг его Майк, участвовали в школьных повестях). Печатает он и рассказы, имеет успех, его даже называли «вторым О. Генри». Это недалеко от истины. Рассказы их похожи и юмором, и сентиментальностью, и неожиданностью сюжетных ходов, но ясно чувствуется, что Вудхауз не сам это выдумал, что он — вторичен. Неповторимость его проявилась немного позже, в самой середине 1910-х годов.

В начале 1910 года он вернулся в Англию. Вскоре он издает «Джентльмена без определенных занятий», который на наш взгляд, слабее не только «Любви среди кур», но и ранних Псмитов. Ученые неуверенно рассуждают о том, что в этот период он сватался к сравнительно молодой вдове, Лилиан Армстронг, и получил отказ. Во всяком случае, он годами переписывался с ее дочерью. Вообще же судить о его личной жизни — нелегкое дело. Догадок много, но больше всего похоже на правду, что он придавал ей очень большое значение только в книгах.

Пока он плавал через Атлантику, успех его оставался средним. Изменилось это в 1915 году. Как в его книгах, всё получилось сразу — в 1914 он женился. Понять, почему он это сделал, почти невозможно. Начало Первой Мировой войны застало его на пароходе. 3 августа, то есть на следующий день после приезда, он познакомился в гостях с молодой вдовой Этель Уэймен. Был у нее и первый муж, Роули, а от него — десятилетняя дочка Леонора.

Предполагается, что в XX веке, пусть — в «этом кругу», женятся если не по любви, то по влюбленности. Некоторые так и пишут: «Вудхауз влюбился, и…», но ощутить это нелегко. Этель уже тогда походила на женщин 20-х или 30-х годов. Прежде всего, она была бойкой, но это не умягчали юмор и уютность какой-нибудь леди Чевендер. Из переписки с падчерицей, которая очень похожа на молодых героинь Вудхауза (Флик из «Билла» — просто ее портрет, отношения с дядей — отношения с отчимом), видно, что оба они «боятся маму». На фотографиях она угловата, элегантна и явственно некрасива. Словом, гадать — бессмысленно; нетрудно предположить, что ей просто пришло в голову женить на себе такого покладистого человека. Сами же по себе они — идеальная иллюстрация к дихотомии «бойкий-тихий».

Поженились они 30 сентября, в «маленькой церкви за углом», о которой так часто пишут. Вудхауз остался верен себе — сразу после свадьбы, в письме к другу, он спутал предыдущую фамилию жены. С самого начала они, если могли, жили в разных комнатах. Вероятно, она ему изменяла, во всяком случае — была окружена поклонниками, как тогда полагалось в ее кругу, но отношения у них были исключительно мирные.

Леонора приехала весной 1915 года. «Нору» Вудхауз переделал в Снору, а потом — в «Снорки» и «Снорклз». Их дружба дала ему большое счастье. Тогда же в декабре 1914, началось и другое счастье, огромный успех.

Богатый Пэлем

Роман «Что-нибудь этакое» он впервые подписал всеми именами «Пэлем Грэнвилл Вудхауз».

Через много лет он писал: «Да, я попал в яблочко. Мне просто не верилось, что все эти годы, словно дурак-индеец, я швырялся жемчужинами. <…> Как бы то ни было, судьба моя изменилась».

Действительно, успех этого романа несопоставим с прежними успехами. Тайны тут нет, и дело не в имени, а в том, что он написан не хуже более поздних, скажем — входящих в ту же Бландингскую сагу. Благодаря ему, следующая книга, послабее — «Неудобные деньги» — вызвала огромный интерес. Потом вышло еще два романа, и только «Дева в беде» (1919) — на самом высоком, вудхаузовском уровне. Но знаменитым автор стал в 1914–15 г.

Стал он и богатым. К этому он относился совершенно по-детски, причем — как хорошие дети. Деньги никогда не были для него целью; как и герои его книг, ожидающие столько-то тысяч долларов или фунтов от дяди или опекуна, Вудхауз видел сквозь призрачные цифры красоту, чистоту, уют, домашние радости. Слово «деньги» входит в название нескольких романов, начиная с «Неудобных денег», классической идиллии, где действуют люди, упорно уступающие друг другу большое наследство. Это его свойство стоит запомнить и потому, что оно очень редко, и потому, что сплетни, особенно — в годы травли, приписывали ему корыстолюбие. Нет, корысти он не любил, но с детства мечтал о идиллически-красивой жизни. К счастью, она явилась сама, когда ему было 33 года; оборвалась, и — очень мучительно, когда ему было без малого 60; и вернулась меньше, чем через 10 лет, уже на всю его долгую жизнь.

О тех четырех годах, когда он еще жил в Америке (1915–1919) стоит сказать еще одно. Нетрудно заметить, что они почти полностью совпадают с Мировой войной. Однако он о ней ничего не пишет. Конечно, приходится предположить, что всё происходит раньше; но кругом горе, а он творит идиллии. Сплетня о том, что он уклонялся от фронта, неверна — он просился в Англию, но его не взяли из-за очень сильной близорукости. Что же до идиллии, ею он и славен. Пишут, что он превратил юмор в поэзию. Мало того — он высвечивает юмор и поэзию в самых страшных обстоятельствах (позже мы увидим, что это — не преувеличение). Наверное, потому мы читали его в отвратительное время, и он нас почти спасал, а от безумия спасал вообще.

«Дева в беде», с которой началась моя любовь к Вудхаузу, появилась у меня в 1946 году, когда ругали Ахматову и Зощенко.

Роман этот — один из лучших. Обычно считается, что «золотое тридцатилетие» (1925–1955) начинается с «Билла Завоевателя», но «Дева» — не хуже. Вообще такой отсчет неточен. «Девица в голубом», например, вышла в 1970 году. Видимо, между 1925 и 1955 годами больше замечательных романов, меньше — проходных.

В 1919 году очень знаменитый Вудхауз вернулся с семьей в Англию. К этому времени он прославился и как либреттист. Повторю, об этой стороне его творчества я писать не берусь, зато замечу, что еще в Америке появились Дживс и Берти Вустер, его главные герои, которым посвящены 11 романов и множество рассказов.

В Лондоне Этель сняла роскошный особняк на Уолтон-стрит 16. Уже началось, и долго длилось, время полного успеха. Книги он писал одну за другой, а за 20-е годы создал тексты для двенадцати мюзиклов. Но, может быть, самым лучшим в эти годы была его дружба с Леонорой. С матерью у нее были не очень хорошие отношения, очень похожие на отношения юной Флик с женой дяди («Билл Завоеватель»). Этель прекрасно вписалась в суматошную жизнь 20-х. Вудхауз прятался от суеты, как мог; сейчас бы сказали, что он был трудоголиком, но не хочется применять к такому чистому и тихому человеку что-то вроде названия болезни. Другим способом побега был гольф. Он играл сам и много писал об этой игре, причем лучшим из таких рассказов считал «Бить будет Катберт». Перечитайте, очень советую — в сотый раз, и то смеешься.

Писать идиллию трудно, предоставим это Вудхаузу. Жизнь в 20-х и 30-х годах была для него очень счастливой — ни характер жены, ни суета в доме (вне его кабинета), ни неизбежные сложности с Голливудом не мешали ему видеть так, как видит хороший, нетребовательный ребенок. Слава его была огромной, но он не принимал ее всерьез. Один из известнейших и серьезных писателей, Хилер Беллок, назвал его лучшим из живущих теперь писателей, и он счел это шуткой. Сам он так передает беседу: «<Уолпол> сказал мне: „Вы видели, что написал Беллок?“ — „Да, видел“. — „Почему бы он это сказал?“ — „Не знаю“. — Мы опять помолчали. — „Странно, все-таки!“ — „Да, очень странно“. Молчим. „Ну, — Хьюго, видимо, нашел разгадку — он очень старый“». (Заметим, что Беллоку было 69 лет). Идиллический период завершился, как на сцене, триумфом: Вудхаузу «дали мантию», то есть присвоили докторскую степень (D.Litt., доктор словесности). Церемония состоялась 21 июня 1939 года. Получилось это, можно сказать, случайно: когда обсуждали кандидатуры, один из членов Брейзноз Колледжа, математик Гриффит, неожиданно предложил Вудхауза. Все удивленно молчали, пока председатель не сказал: «Я и сам хотел всегда предложить его, но у меня не хватало духу».

Церемония прошла блестяще. Прочитали приветствие по-латыни от любимых героев Вудхауза, в том числе, от свиньи Императрицы. Самого его назвали vir lepidissime, facetissime, venustissime, iocosissime, ridibundissime (умнейший из мужей, остроумнейший, прекраснейший, забавнейший, преисполненный смеха (лат.)). Ответной речи он не произнес — пробормотал: «Спасибо», и сел.

В июле он съездил с Таунендом на крикетный матч, в свою школу (играли с командой Сэнт-Полз). Больше друзья не виделись.

Вудхауз в беде

Когда началась война, Вудзауз дописывал «Раз — и готово» в нормандском местечке Лё Тукэ, где они незадолго до этого купили дом. Он был потрясен, напуган, но энергичная Этель встряхнула его. Она, как и многие, верила, что за линией Мажино опасности нет. Осенью Вудхауз писал американскому другу: «Здесь очень тихо и мирно». И прибавлял: «Мой новый роман печатают в Париже <…> Хорошо бы поехать в Америку, но лучше я останусь до весны».

Неожиданно холодную зиму «странной войны» они действительно прожили очень тихо. Мало кто думал, что Францию так легко завоюют, да и вообще победят, немецкие войска. Вудхауз даже не интересовался слухами. Он был погружен в работы и не хотел везти обратно через Ла Манш своих зверей (собак, попугая, кошку и приблудную кошку с котятами). У Вудхаузов часто бывали английские офицеры. Не только наш герой, но и они не ощущали никакой паники.

Всё дальнейшее было ужасно. Ощущение такое, словно спящего или играющего ребенка внезапно стукнули топором. Франция пала в рекордно короткие сроки, Лё Тукэ захватили немцы. Когда во второй половине мая танки уже шли по стране, а британцы стали отступать от Дюнкерка, Этель всполошилась, а ее муж растерянно оторвался от романа «Радость поутру», который иногда считают самым веселым из его творений. Леонора настойчиво звала родителей в Англию, но Вудхауз оставался верным своему особому квиетизму. Были и практические причины: ему не хотелось прерывать работу, а главное, отдавать в карантин любимого пекинеса (видимо, остальных собак он надеялся отдать соседям, что потом и произошло).

Когда взяли Амьен, Этель все-таки решилась уехать. Они уложили, что могли, в машину; та очень скоро сломалась. Их взяли знакомые, но почему-то вернулись. Словом, покинуть Лё Тукэ не удалось. В тот же день этот маленький курорт оказался за линией огня.

Поначалу Вудхауз старался жить, как жил. Здесь особенно сказалось свойство, которое можно назвать и покорностью, и стойкостью. Немцы отобрали много вещей, в частности — велосипед. Так тянулось месяц; 21 июля вышел приказ — отправить в лагерь всех англичан, которым еще не исполнилось 60 лет. Вудхаузу было без малого 59.

На сборы дали десять минут. Вудхауз оставил рукопись, а взял Шекспира, Теннисона, карандаши, четыре трубки и еще какие-то вещи (скажем, рубашки). Паспорт он забыл, что принесло в последствии немало неприятностей.

Потом примерно десять человек увезли — но дальнейшее лучше всего рассказал сам Вудхауз в своих злосчастных беседах, к которым я и решаюсь отослать.

Дом окончательно отобрали, Этель уехала на какую-то ферму с пекинесом и попугаем. Как ни странно, она целый год регулярно переписывалась с мужем, который неизменно заверял, что ему не очень плохо. Там, где он окончательно осел (Силезия, бывшая больница), было плохо, грязно, но это никак нельзя сравнить с лагерями смерти. Как бы держался Вудхауз там, гадать не стоит; иногда такие тихие люди превосходят самых крепких.

Однако его ждала другая судьба, быть может — более мучительная. Защищая его через несколько лет, Ивлин Во говорил об его смирении и «красоте характера». Таким людям очень трудно найти линию поведения при бесчеловечном режиме; не случайно борцы с ним так похожи на своих противников. Что-что, а это объяснять незачем, мы можем прикинуть все на себя (если жили «при советах»). Конечно, Германия воевала с Англией, а мы находились в своей собственной стране. Однако это дела не облегчает, может быть — утяжеляет.

Вудхаузу, которому осенью должно было исполнится 60, предложили выступить по немецкому радио для американцев. Мало сказать, что мне надоело отвечать на две стороны: или «Как он мог!», или «А что такого?» Второй вариант ясный — да, лучше держаться подальше от сколь угодно вежливых людей, осуществляющих тиранию. А насчет «мог» — никто из нас не был на его месте. Точнее, многие были и долго жили в похожей ситуации, но все-таки — «у себя». Сказать «у своих» — невозможно.

По многим причинам, из которых назовем лучшую — наивность и опасную — желание угодить, искажение вежливости, Вудхауз легко согласился. Ему казалось, что он обрадует людей, особенно тех, у кого в плену родные — вот, и там как-то живут, выдержать можно. После пятой беседы он узнал, что Англия приняла это иначе.

Первые слова осуждения, надо сказать — горькие и сдержанные, Вудхауз услышал, сидя в студии. Он растерялся. Немцы испугались и даже перевезли его из Берлина в поместье Анги фон Боденхаузен, которая, как оказалось, не любила нацистов и вообще была хорошей, печальной женщиной. Оттуда он провел три последние передачи.

Тем временем в Англии поднялся неописуемый шум. Снова отошлю читателя к специальной статье. Там рассказано, кто особенно возмущался (из довольно близких людей — Милн), кто рассуждал, кто взывал к милости (Дороти Сэйерс, Ивлин Во, Джордж Оруэлл). Были и запросы в парламент, и официальное осуждение. Прямую травлю поручили журналисту Коннору, выступавшему под именем «Кассандра». Заметим, что из отозвавшихся Кассандре возразили 133 человека. Коннор называл старого писателя «марионеткой Геббельса». Как выяснилось через много лет, устроило всё не Министерство Пропаганды, а Министерство Иностранных Дел.

Узнав обо всем этом, Вудхауз растерянно пытался заверить, что он не подкуплен и не запуган. Позже, всю жизнь, он бранил себя. После его смерти обнаружилась рукопись в шестьдесят страниц, озаглавленная «Апология». Он не жалуется, даже особенно не кается, а пытается объяснить: «Говорю честно, мне в голову не пришло, что нельзя рассказать американским друзьям несколько смешных фактов о жизни в ИЛАГ’е…»

(Знаменательно, что Леонора, которая была в Англии, писала их общему другу: «… я чувствую себя почти как мать слабоумного ребенка, который ей дороже остальных»).

Вудхауз очень страдал и хотел объясниться. Он попытался уехать через Палестину и через Лиссабон, но ничего не вышло. Хотя его долго обвиняли, что он жил в лучшем отеле, кутил и т. п., на самом деле он очень обособился. К счастью, до него наконец доехала жена с пекинесом за пазухой. В отеле «Атлон» они действительно жили, но недолго, а в основном — у любившей Англию баронессы фон Боденхаузен. Здесь он закончил «Радость поутру» и «Полную луну». Как же далеко уходил он от мира, если создавал эти истинные идиллии! Вскоре он начал «Деньги в банке». Помогала ему и судьба — замок, по его выражению, был «как сон» (или «как мечта», «dream»). Вудхауз сумел найти и там полноценную идиллию, он даже помогал доить коров. По вечерам он гулял с Ангой. Из воспоминаний хозяйки мы узнаем снова, что «он никого не мог бы обидеть… он мягок, добр и несебялюбив. <…> В общении с людьми Пламми легок как перышко». Пишет она и о том, что они, среди прочего, говорили о духах; есть и другие сведения, что Плам был духовидцем; конечно, относился он к этому без малейшего пафоса. Прибавим еще два немаловажных факта: Анга поддерживала в нем твердость — больше с «ними» не работать! Кроме того, он очень подружился с двумя девочками-подростками, дочерью хозяйки Райнхильд и ее подругой. Для них он был «дядей Пламми».

Зимой пришлось уехать, спасаясь от холода (дров не было). Вудхаузы провели несколько месяцев в Берлине; он, не отрываясь, писал «Радость поутру» и подправлял «Деньги в банке». Всего он провел в Германии полтора года. С людьми он общался очень мало. Денежные трудности разрешились чудом — немецкая кинокомпания заплатила ему за права на экранизацию романа «Задохнуться можно» (ее так и не сняли). «Радость поутру» и «Полную луну» он послал в Нью-Йорк, и ему тоже что-то заплатили, хотя книги вышли только через несколько лет. Тем временем он обдумывал новый сюжет — по-видимому, «Весеннюю лихорадку».

Анга все время хлопотала о том, чтобы супругам разрешили уехать в Швецию, Швейцарию или Португалию. Наконец, их выпустили, но во Францию. Вудхауз поспешил закончить «Лихорадку», и 7 сентября они отправились в Париж. Поселились в отеле «Фобур». За французские переводы ему что-то заплатили, но мало. В Париже им предстояло прожить почти четыре года (сентябрь 1943 — весна 1947).

Писать он стал роман еще более веселый — «Дядю Динамита». И тут случилось самое страшное: после небольшой операции внезапно скончалась Леонора. Как-то они об этом узнали, и никогда ни с кем не говорили, если не считать слов, который слышал Маггридж: «Я думал, что она бессмертна».

Человека этого, журналиста, связанного со «службами» де Голля, собственно говоря, приставили к Вудхаузу. Он плохо знал его книги и возмущался его поступком. Однако первый же визит в конце лета, то есть сразу по освобождении Парижа, так потряс его, что они стали близкими друзьями. Когда Плам умер, Маггридж написал очерк «Вудхауз в беде», где буквально воспевает стойкость и кротость старого писателя, его застенчивость и, главным образом, то, что он «не годится для жизни во время идеологических конфликтов».

Вскоре начались гораздо более неприятные разбирательства. В ноябре Плама и Этель арестовали, но не без помощи Маггриджа, удалось спасти их от тюрьмы. Правда, Вудхауза какое-то время продержали в больнице, за неимением мест — в родильном доме. Делом заинтересовался Черчилль и решил его не раздувать. В январе, вернувшись (уже не в Париж, а в Барбизон), Плам немедленно вернулся и к «Дяде Динамиту».

Зима 1944–45 была очень трудной; Вудхаузы голодали и холодали в буквальном смысле этих слов. Им все время приходилось переезжать. В марте «Дядя» был дописан, но надежд на публикацию не было, «Деньги в банке» никто не брал, тем более — записки, названные «Вудхауз в стране чудес». Всего, кроме «Денег», у него скопилось четыре неизданных романа: «Радость поутру», «Полная луна», «Лихорадка» и «Динамит». Читая их, поневоле думаешь о чуде — они очень смешные и даже очень радостные. Задумывает он и еще один из лучших романов — «Брачный сезон».

Все эти месяцы он пытается уехать в Америку. В конце весны или в начале лета французские власти сообщили, что он больше «не представляет опасности для Республики». Еще в июле он начал писать «Брачный сезон»; а в апреле 1947 года отплыл в США. Заметим, что самолетов он боялся и никогда не летал.

Старый Вудхауз

Против обыкновения Вудхауз не сумел сдержать страха и тревоги, но они не оправдались. Приняли его дружелюбно, то ли сохранив любовь к его книгам, то ли проявляя какую-то невиданную деликатность. Нью-Йорк снова вызвал в нем детскую радость, хотя там было душно и жарко, а Этель болела и нервничала. После нескольких неудач сняли квартиру у Парка, где Плам подолгу гулял с пережившим все эти годы пекинесом по имени Чудо (Wonder). Работа была, но, большей частью, связанная с театром. Вышли блестящие романы, написанные в самое тяжелое время, и созданная чуть позже «Весенняя лихорадка», а новые замыслы в голову не приходили. По-видимому, даже такому человеку трудно набраться радости и покоя, чтобы изображать то, чего уже нет. Вудхауз искренне считал тогда, что его мир «разбился вдребезги». Роман «Старая, верная», вышедший в 1951 году, неприятно поражает; скажем, дворецкий там остается злодеем (сравните идиллический конец «Лихорадки»), любовные линии небрежней и грубее. Книга так отличается от других, что мы решили допустить в русском издании «ты», обращенное к дворецкому, хотя в прочих книгах безжалостно с ним боролись. О творческой растерянности Плама можно судить по тому, что он решился купить сюжет.

Весной 1951 года у него начались сильные головокружения. Его положили в больницу, заподозрив опухоль мозга. Слава Богу, ее не оказалось. Выздоравливая, он написал по чужому сюжету «Простака в стране чудес». На наш взгляд, роман несравнимо грубее (или проще, или даже вульгарней) классического П.Г. В. Правда, некоторые диалоги просто взяты у первоначального автора.

Для него самого, должно быть, оказалось гораздо важнее, что 15-летнюю собачку пришлось усыпить. Настояла на этом прагматичная Этель; сказался и ее эгоизм — страдания больного пекинеса мешали ей спать.

И тут, после такого горя и недавних опасений, случилось чудо — Вудхауз, словно очнувшись, написал «Перелетных свиней», едва ли не лучший роман Бландингской саги. Читая его, мы входим в реальный, но совершенно райский мир. Это напоминает историю с первым романом о Бландинге. Как и тогда, в 1915 году, Вудхауз во всей своей силе, вошел в полосу непрерывных успехов. Один из его героев заверяет, что жизнь начинается с шестидесяти лет. Здесь, у него, она началась с семидесяти.

Весной 1952 года, когда вышли «Свиньи», Плам часто ездил к Болтонам, на Лонг-Айленд. К лету Этель купила дом в том же поселке, Ремзенбурге. Тем временем в Англии новый роман имел большой успех. Хорошо приняли даже далеко не блестящую попытку автобиографии «Дрессированная блоха» (так назвал его во время травли драматург Шон О’Кейси), которую застенчивый Плам не написал бы, если бы на него не давил соавтор, Тауненд. Словом, читатели сдались; но на официальном уровне сохранилась полная враждебность. Когда невестка Леоноры, Тельма Казалет, спросила министра внутренних дел, стоит ли Вудхаузу приехать в Англию, тот отвечал, что не исключает преследований. Вудхауз сказал, что и сам бы туда не поехал; а с весны 1955 года, покинув нью-йоркскую квартиру, стал постоянным обитателем Ремзенбурга.

Он получил американское гражданство и ознаменовал это заметками «Америка, я тебя люблю». Больше прижилось их английское название «За семьдесят». Недавно они вышли у нас, советую прочитать их; лучше не передашь ни событий (точнее, обстановки), ни его собственных свойств, которые просто видишь — и застенчивость, и благодарность, и незлобивость. Последнее качество мирно сочеталось в нем с особым покорным пессимизмом. Так, ему не нравится ни одна тогдашняя книга или пьеса. Он не понимает, что хорошего в Грэме Грине и в «Моей прекрасной леди». Читал он детективы, и только «старой доброй школы», например, Найо Мраш.

Здесь, на огромном участке, Вудхаузы развели настоящий зверинец. Кроме своих собак и кошек было множество приблудных. Людей Плам чуждался. Посмотрите в «За семьдесят» стихи о том, как Ивлин Во прогнал назойливых журналистов. У П.Г.В. был другой характер, но он как мог, от них прятался. Дружил он с немногими, переписывался с Маггриджем, который, кстати, стал редактором «Панча» и печатал его рассказы. Смущало Вудхауза и то, что к его творчеству обратились исследователи. Вышла первая книга о нем, потом — и другие.

Если бы речь шла не о Вудхаузе, можно было бы удивиться, что он принял Коннора («Кассандру») и совершенно покорил его своим незлобием. Летом 1961 года, ровно через 20 лет после выступлений этого журналиста, Ивлин Во произнес по Би Си целую речь в защиту Плама. Прослышав об этом заранее, П.Г.В. обрадовался, но просил защитника не трогать Коннора.

Англичане были готовы вернуться к былой любви. На 80-летие Вудхауз получил множество поздравлений и прочел о себе массу хвалебных статей. Алистер Кук, приехавший к нему от «Манчестер Гардиан», описал его как «отшельника», «какого-то Альберта Швейцера музыкальной комедии».

В 1964 году к ним переехала вдова Армина, Нелла. (Заметим, что этот брат Вудхауза жил в Индии, где был теософом и помогал Ганди). В 1965 вышла первая экранизация «Дживса и Вустера». Считается, что романы этой поры — слабоваты, но в них много очень хороших кусков, а «Девица в голубом» (1970) вообще на прежнем уровне. Может быть это относится и к «Пеликану в Бландинге», и даже к романам, написанным «за девяносто», хотя бы «Женщины, жемчуг и Монти Бодкин».

Уже очень известный после «Иисуса Христа, суперзвезды» Эндрю Ллойд Уэббер со своим соавтором Аланом Эйкборном приехали в Ремзенбург, готовясь к мюзиклу о Дживсе. Их встретила Этель с большим блюдом, на котором лежали куски курицы для опекаемых зверей. Эйкборн оставил очень милые заметки.

Пришло к концу затянувшееся «дело Вудхауза». После новых разысканий, с него сняли все обвинения, а к Новому, 1975 году, королева посвятила его в рыцари. Как в заправском романе, с этим подоспели буквально в последнюю минуту. В конце января Плам лег в больницу с пузырчаткой (интересно, что это?). Там он писал десятый роман бландингской саги; если не считать возраста, опасности вроде бы не было. 14 февраля, в Валентинов день, Этель и Нелла застали его в очень хорошем настроении. После их ухода доктор заглянул к нему и увидел, что он сидит в кресле с трубкой в руке, а рядом лежит рукопись. Обычный человек подумал бы, что он спит, но врач насторожился, и не зря — Вудхауз умер.