Высокопреосвященнейший Владыка,
глубокоуважаемая Ольга Александровна,
глубокоуважаемые коллеги,
Все мы помним слова того самого Аристотеля, которого в Средние Века называли просто Философом, о том, какое состояние души, по его мнению, наиболее приличествует
Поэзия Ольги Седаковой достойна именования метафизической не потому, что у нее имеются так называемые «философские темы» или «философские мотивы», — но потому, что поэзия эта от начала до конца живет именно изумлением. Это очевидно для каждого, имеющего уши, чтобы слышать, в каждом forte fortissimo ее музыки:
Ты развернешься в расширенном сердце страданья,
дикий шиповник,
о,
ранящий сад мирозданья!..
Или еще:
…О, какое горе, о, какое
горе, полное до дна!
При том как раз тема изумления, заметим a propos, решительно препятствует таким всплескам силы звука переходить в тривиальную громкоголосость, в музыкальный шум, хуже того, в ораторский выкрик и взмах рукой — от чего Седакова оберегает свой стих пуще всего.
Но вовсе уж предел (и запредельность!) изумления выражаются, естественно, в pianissimo:
…Сделай, как камень отграненный,
и потеряй из перстня
на песке пустыни. […]
И никто бы его не видел,
Только свет внутри и свет снаружи.
Или еще:
А свет играет, как дети,
Малые дети и ручные звери.
…Жизнь ведь — небольшая вещица:
вся, бывает, соберется
на мизинце, на конце ресницы, —
а смерть кругом нее, как море.
Читатель стихов, да и прозы Ольги Седаковой снова и снова встречает у нее слова, прямо называющие тему изумления. Любитель статистики мог бы заняться подсчетом частоты слов вроде «странный».
..Странное, странное дело,
почему огонь горит на свете,
почему мы полночи боимся
и бывает ли кто счастливым?..
Вот мы раскрываем наугад «Стансы», и глаза наши ловят в начале одной из строф:
Как странно: быть, не быть, потом начать
Немного быть…
Или так:
И меня удивило:
как спокойны воды,
как знакомо небо,
как медленно плывет джонка в каменных берегах…
Или еще, из уже цитированного выше стихотворения про Варлаама и Иосафа:
…Его шлют недоуменный плач
превратить во вздох благоуханный
о прекрасной,
о престранной
родине, сверкнувшей из прорех
жизни ненадежной, бесталанной,
как в лачуге подземельной смех…
Еще в «Диком шиповнике» было стихотворение, озаглавленное «Странное путешествие». (Профессионально искушенное по части церковнославянской языковой материи воображение Ольги Александровны, разумеется, живо ощущает связь между лексемами странный и странник, так что путешествию,
Ориентируясь на неподвижные звезды, на примеры Данте и Рильке, продолжая традиции русской метафизической лирики вплоть до Заболоцкого включительно, Ольга Седакова выбрала твердую верность аристотелевскому принципу философского изумления в такое время, когда все усилия теоретиков и практиков т.н. постмодерна направлены на то, чтобы окончательно и бесповоротно изгнать последнее воспоминание о реальности, стоящей за словами Философа. Она отлично понимает, на что идет. В ее докладе о постмодернистском образе человека на международном симпозиуме в Ферраре (май 1999 года), имеющем характерное название «No Soul Any More» («При условии отсутствия души») она констатировала: «Внутренней темой постмодернизма остается обделенность экстазом». Речь идет, по ее точному слову, не просто о факте обделенности, но о теме, более того, о неуклонно проводимом проекте. «Я полагаю, что постмодернистский образ „нас“ и „наших дней“ ни в коем случае не реалистичен: он отнюдь не описывает феномены, он проектирует их». Перед лицом этого проекта последовательная тематизация тихого «экстаза» аристотелевского thaumazetai превращается в акт незаурядной отваги. Дай Бог сил тому, кто его избирает! Обсуждая положение христианства в современном мире Седакова как то, помнится, употребила формулу: «гонение равнодушием»; конечно, это не львы и тигры на арене Колизея, однако опыт показывает, что на наших современников перспектива и такого гонения действует, да еще как! Так что о мужестве я говорю вполне всерьез.
Ольга Александровна сумела найти слова похвалы Пушкину за то, что он при всей свойственной его отношениям с читателем технике иронии был «в области отношений с Музой доверчив и благоговеен, как никто». Доверчивая серьезность отношения к своей Музе, наверное, никогда не была делом уж вовсе неопасным; но в наше время подобное поведение особенно резко вступает в противоречие с духом времени.
Тем в большей степени я рад низким поклоном приветствовать Виновницу сегодняшнего торжества.
«Континент» 2004
