Предисловие — напутствие
к книге биографа Марины Цветаевой М. Белкиной «Скрещение судеб»
В заключительной части этой книги есть знаменательные строки, с которых, пожалуй, уместней было бы прямо и начать повествование: «…предоставим лучше тем, кто пишет романы, думать за своих героев и за них решать их судьбы, нам же остаются одни только факты...»
Это — отказ от сочинительства. Заверенье в безусловной документальности рассказа. А в словах «одни только факты» — еще и просьба не осуждать предлагаемый текст за такую заведомую скудость: информацию без художественной оснастки. Но не стоит обманываться скромностью намерений автора. За этим отказом, за этим завереньем, за этой просьбой угадывается авторское чувство самоудовлетворения: правдивость-то книги наверняка вне подозрений!
Мария Белкина заслужила право на такое чувство: она трудилась над своим мемуарно-биографическим повествованием-исследованием много лет. Собирала печатные материалы и неопубликованные воспоминания, официальные документы и устные свидетельства, письма и дневниковые записи. Короче: осваивала и перепроверяла всю доступную современнику фактографию двух последних лет жизни Марины Цветаевой. И сверх того — ее дочери Ариадны (Али) и ее сына Георгия (Мура). Само название книги — «Скрещение судеб» — 
отражает пересечение прежде всего именно этих трех — то счастливо сплетавшихся, то драматически разлучавшихся — жизней. И книга естественно поделилась на три теснейше связанные между собой, хоть внешне и самостоятельные части: «Марина Ивановна», «Мур» и «Алины университеты». Разумеется, эти части не равновелики: две трети повествования отданы матери, одна часть — детям. Но и в этой трети — в этих подробно документированных рассказах о судьбах сына и дочери Марины Цветаевой — центром тяжести, буквально, центром житейско-психологической тяжести повествования остается, конечно, она — существо такой гениальной одаренности и такой бедственной судьбы!
К счастью, сегодня — на исходе 80-х годов XX века — уже нет нужды представлять читателю Марину Цветаеву: ее имя стало громким — широко и повсеместно. Кажется, никто из писавших о ней не удержался от соблазна вспомнить ее ранние строки:
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!)
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Да, нынче магазинная пыль не успевает не то чтобы осесть, но даже прикоснуться к изданиям Цветаевой: за ними выстраивается очередь, которой никогда не достает наличного тиража. Прорицание «настанет черед» овеществилось дословно. И все-таки те строки надо бы цитировать осмотрительно — в них есть опрометчивость: вместе с силой предчувствия — слабость самооценки. Эта слабость — в неподобающе изысканном и лишь по молодости лет простительном сравнении своих стихов с «драгоценными винами». Сама того не заметив, она этой слишком красивой метафорой невольно ограничила круг своих будущих читателей дегустаторами и коллекционерами (каковые, между прочим, в очередях не стоят). Юная Цветаева не предугадала масштабов своего творчества — историчности его звучания, всечеловеческой содержательности и новаторской небывалости.
Зато это рано предугадал Борис Пастернак. 1921-м годом датированы его известные строки:
Нас мало. Нас, может быть, трое
Донецких, горючих и адских...
Он не расшифровал — с кем ощущал себя рядом в поэзии революционной России тех лет? Не назвал поименно тех двоих, с кем двигался сквозь время локоть к локтю. Бесспорно, одним из них был для него в ту пору Владимир Маяковский. Это доказывается без труда, и комментаторы тут единодушны. А кто же второй? Возможны разные версии. Но вот что замечательно — в 1923 году, когда вышла его книга «Темы и вариации» (а в ней содержалось то стихотворение), Пастернак послал ее в Прагу — в цветаевское эмигрантское одиночество — с пространной дарственной, где были слова: «...Несравненному поэту Марине Цветаевой «донецкой, горючей и адской». А в 1928 году, после того как она в Париже с сердечным вызовом приветствовала приехавшего Маяковского и газета «Последние новости» перестала за это печатать ее стихи, в Москву пришло письмо, где были строки:
«Дорогой Маяковский! ...Оцените взрывчатую силу Вашего имени и сообщите означенный эпизод Пастернаку... До свиданья! Люблю Вас. Марина Цветаева.»
Разве не вполне однозначно проступает сквозь все это наиболее вероятная — и, признаюсь, почему-то исторически самая желанная! — расшифровка загадочной полустроки «нас, может быть, трое»?! И уж заодно — еще одной строки из соседней строфы: «Мы были людьми. Мы эпохи.»!
Марина Цветаева прожила на свете 49 лет: 1892—1941. Близится столетие со дня ее рождения, а годом раньше наступит пятидесятилетие со дня ее смерти. И вместе с приближением этих памятных дат — по неотменимому закону природы — уходят из жизни последние ее современники и сопространственники: те, кто близко знавал ее или хотя бы изредка с нею встречался, кто удостаивался ее любви или хотя бы мимолетной дружбы, кто бывал с нею связан творчески или хотя бы только видел-слышал ее... У мастеров кино есть термин — «уходящая натура»: нужен для картины ледоход, а льдины тают и завтра будет поздно... На одной из страниц своего повествования Мария Белкина рассказала, как друзья торопили ее собирать материал для задуманной книги: «Ты работаешь, как в кино, с уходящей натурой». И вот уже сегодня не оценить — что осталось в стороне от пути, пройденного Марией Белкиной в ее поисках? Где она «опоздала»? И не только она...
Одно, к сожалению, очевидно: ускользнувшие от записи живые свидетельства уже не воспроизвести, а неубереженные вовремя документы уже не восстановить. Правда, будущих читателей Марины Цветаевой надежно ждут в начале XXI века немаловажные открытия историков нашей литературы: по несудимой воле Ариадны Сергеевны Эфрон архив ее матери закрыт для ознакомления и публикаций до 2000-го года! Но с тем большей благодарностью автору «Скрещения судеб» читатели века нынешнего уже сегодня откроют для себя хронику самого трагического двухлетия в финале жизненного пути Марины Цветаевой.
Эта перехватывающая горло хроника воспринимается как неумолчный возглас-вопрос поэта-женщины-матери-жены, обращенный к окружающему миру и бегущему веку — любимому миру и великому веку! —
Вот, что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе я сделала?
У этой книги странный подзаголовок: «Попытка Цветаевой, двух последних лет ее жизни. Попытка детей ее. Попытка времени.» Однако всех, кому знакома поэтика Марины Цветаевой и кто покорен ее властительной языковой свободой, этот подзаголовок не удивит: тотчас приходит на память одно из прекраснейших цветаевских стихотворений — «Попытка ревности»... Мария Белкина как бы сразу дает нам знать, что она в плену у героини своей книги. И этот плен — ей в радость! А все дело в том, что это — давний плен. Как раз в то трагическое двухлетие Марии Белкиной случилось быть близко знакомой с Мариной Цветаевой и ее сыном Муром, а позднее — с ее дочерью Алей. Потому-то «Скрещение судеб» и может быть названо мемуарно-биографической книгой: автор собирал материал для нее и у самого себя — в своих дневниковых записях и собственной памяти.
Так, оказывается, что к авторскому уверенью, будто перед нами «одни только факты», нужна маленькая поправка: несомненно достоверные факты все-таки, как правило, не просто научно излагаются автором-исследователем, а на наших глазах и при нашем соучастии переживаются автором-писателем. Это — выстраданная книга. В этом ее духовное значение.
...У меня было тщеславное искушение — начать это короткое предисловие-напутствие с еще более коротенького воспоминания, как перед войной, в 1940 году, мне, студенту и начинающему литератору, посчастливилось на протяжении целых двадцати минут быть молчаливым собеседником Марины Ивановны Цветаевой в коридоре Дома Герцена, а потом нести через всю жизнь нетускнеющее впечатление от ее бьющей в глаза единственности на земле... Но, поборов это искушение в начале, я, как видите, не справился с ним к концу моего напутствия. Есть ли тому оправдание? Одно, пожалуй, есть. Хотелось сказать, на правах уходящей натуры, что тогда — почти полвека назад — были бы невозможны ни такая книга о Цветаевой, как это горькое повествование, ни даже такое предисловие к ней, как это тихое напутствие.
Переменились времена!
Будем верить — необратимо.
И будем делать все, чтобы это было так. Каждое правдивое слово служит этому! Этому служит и правдивая книга о судьбе Марины Цветаевой.
Даниил Данин
Май 1987
Москва
Острова. Телеканал «Культура»
"Бремя стыда". О незаурядной личности писателя Даниила Семеновича Данина, придумавшего науку о сочетании несочетаемого, "кентавристику", собственная жизнь которого была полна трагических парадоксов.
