Александр Щипков: «Плаха — это русский аналог Холокоста»

Интервью Александра Щипкова к выходу сборника статей о русской идентичности «ПЛАХА. 1917−2017»

Как и ее предшественник «Перелом», выпущенный в 2013 году, «Плаха» продолжает традицию дореволюционных «Вех». Данный жанр предполагает «политику вне политики» — откровенные размышления о судьбах страны, затрагивающие все болевые точки общественного сознания. Об этом подробно говорит составитель сборника «Плаха», политолог, директор Московского центра социальных исследований Александр Щипков.

— Александр Владимирович, подзаголовок к «Плахе» — сборник статей о русской идентичности — прямо указывает на тематику всей книги. А что означает датировка: 1917−2017? Ведь до столетия Великой Русской Революции ещё два года.

— В 2017 году вся мощь западной пропаганды обрушится на Россию. И в очередной раз будет доказывать, что мы — «империя зла» и прочее. Нужно не ждать, а самим начинать осмысление своей истории. Осмысление через преодоление стереотипов о русских и о гражданском противостоянии русских против русских.

— Это вторая по счету книжка в вашем проекте. Первая — «Перелом» вышла два года назад, за это время много воды утекло. Пришло время пересмотреть какие-то позиции?

— Я не могу отвечать за других авторов. Мы следуем традиции «Вех», но в «Переломе» и «Плахе» нет какой-то единой идеологии, авторы не всегда совпадают в оценках, хотя работают в рамках одной повестки. Например, тексты Сергея Черняховского и Дмитрия Бабича, различны уже на уровне базовой терминологии. Для одного сегодняшний либеральный авторитаризм — это продолжение большевизма, «правый большевизм». Другой уверен, что реальный патриотизм невозможен без коммунистических ценностей. Это я назвал самых «полярных» авторов.

— Как же они у вас уживаются под одной обложкой?

— Будучи составителем сборника, я выбрал подход, при котором его название и тематические рамки не были известны никому из авторов вплоть до его отправки в типографию. Также я скорректировал некоторые названия для более четкого структурирования сборника. В текстах уже упомянутых мною Черняховского («Белое и красное») и Бабича («Красное и белое») рассматриваются вопросы отношения к коммунистической идее в современных условиях, которое, на мой сугубо личный взгляд, должно быть избирательным, без тотального отрицания и безоглядной апологетики. В каком-то смысле «ответом» на полярные позиции авторов можно считать «Похищение советской идентичности» и «Похищение русской идентичности», написанные соответственно Виталием Третьяковым и мною.

Речь идет о том, что это гражданское противостояние начала ХХ века должно стать историческим реликтом, уступив место осознанию более актуальных исторических вызовов, иначе мы рискуем опять расколоть общество и закончить национальным поражением в нынешней ситуации. Смысл современной повестки дня — в переходе от приоритета идеологии к приоритету идентичности, и как бы мы не относились к этой ситуации, она создана не нами. Главная национальная проблема сегодня — разрушение русской идентичности. Причем продолжается оно как раз в тот момент, когда национальный и конфессиональный факторы в политике начинают играть все более заметную роль.

Главной угрозой национальной идентичности я считаю украинский вызов и предостерегаю от попыток «приручить» киевский неофашистский проект. В статье Аркадия Малера «Дехристианизация» излагается христианское понимание свободы — едва ли не единственной концепции, которая, на мой взгляд, способна сегодня противостоять неолиберальной реакции. Анализ современного неолиберализма, который из экономической и политической теории давно превратился в тотальную доктрину («геокультурную норму»), дан в статье Евгения Белжеларского «Распад либеральной идентичности». А замыкает сборник моя статья «Русофобия», где я предлагаю переосмысление проблемы, выводящее ее из узких рамок внутренних межнациональных конфликтов на уровень глубинных социальных и политических проблем.

Такой принцип формирования сборника «Плаха» дал на выходе спонтанное, не подготовленное полемикой и непредсказуемое столкновение идей. Нас объединяет не идеология, а повестка. Авторы считывают одни и те же вызовы, но по-разному реагируют на них. Правда, современная социальная система подвергается критике у всех, но критика основана на разных предпосылках.

— Вы продолжите свой проект, или остановитесь на «Плахе»?

— К концу 2016 года я планирую выпустить третий заключительный сборник этого проекта. Первый сборник «Перелом» отвечал на вопрос «ЧТО»? В нем шла речь о сохранении традиции и справедливости как основополагающих принципах русского самосознания. Нынешний сборник «Плаха» пытается ответить на вопрос «КТО»? Кто сохранит эту традицию? Сохранится ли сам носитель этой традиции? Третий сборник будет посвящен вопросу «КАК»? А как сохранять? Каков механизм? Каковы действия?

— Почему выбрали такое мрачное название — «Плаха»?

— В сборнике много сквозных тем, но тема геноцида русских сейчас самая болезненная, отсюда и название. Плаха — это русский аналог Холокоста. Сегодня уже очевидно, что русские в ХХ веке на коротком историческом отрезке повторили отдельные аспекты судьбы еврейского народа. Можно и нужно говорить о русских как о самом крупном из разделенных народов, о его частичном рассеянии на просторах бывшего СНГ (ср. еврейское «галут» — «изгнание», «рассеяние»), апогеем которого стал украинский сюжет. А также о геноциде, которому русские и дружественные нам народы СССР подверглись в ходе этнической войны 1941−1945 годов. Гитлер и его окружение выполняли план Прусского комитета по «внутренней колонизации», который был разработан задолго до прихода Гитлера к власти и учтен в рамках плана «Ост». Хотя начать историю русской Плахи следует все-таки с Первой мировой войны, когда австрийские власти гноили галисийских русинов (православных и русскоязычных) за их пророссийские симпатии в лагерях смерти Талергофе и Терезине.

— Это сходство трагедий двух народов, а в чем различие?

— Их несколько, но самое важное различие в том, что евреи уже пережили свою Катастрофу, а русские продолжают ее переживать. Украина получила в 1991-м независимость и свободно вышла из состава СССР, но отказала в аналогичном праве русским Новороссии в 2014-м, после чего «украинизация» приобрела характер массовых убийств мирного населения. «Русская весна» и крымский сюжет — это попытки остановить процесс уничтожения, но он не остановлен. На повестке дня — окончательное решение русского вопроса вначале на Украине, а потом и в самой России. В дальней перспективе это грозит исчезновением русских как нации, как политического субъекта.

— Что вы имеете в виду?

— Украинцы, за исключением галичан — бывшие русские (малороссы). В среде украинской интеллигенции не принято называть нас русскими — называют либо россиянами, либо «совками». То есть мы как бы не русские, а только советские. Примечательно, однако, что при всем своем антисоветизме национально унитарная украинская империя хотела бы сохраниться все-таки в советских границах, в границах УССР.

— Это реально?

— Украина представляет собой лоскутное одеяло, сшитое из разных наций наподобие исторической Австро-Венгрии. Удержать это пространство как единое целое можно только террором. Это может длиться долго, если сидеть на кредитной игле МВФ.

— Значит, война идет за территории?

— Не только. Это еще и война за традицию. «Украина — не Россия» — лозунг переходного периода. Сегодня жестко заточенные под пропаганду украинские СМИ внедряют в головы населению миф, согласно которому украинцы — и есть «настоящие русские», «белая раса князя Ярослава», а москали суть ордынцы или монголоиды, но точно не «русские». Это и есть война за традицию и идентичность. Главная наша беда заключается в том, что мы плохо понимаем ситуацию. Никак не можем поверить, что находимся в состоянии войны, которая ведется не одними танками и автоматами. Для многих в России это до сих пор «смута в соседней стране», а не геноцид русского населения. Протрезвление наступит неизбежно, но может сильно запоздать. Непонимание реалий войны войну не исключает, но исключает победу.

— Можно немного конкретизировать?

— Исторически существование Украины в качестве альтернативного русского проекта означает распад единой России и наоборот. Потому что не может быть две страны русских с одной традицией, но враждебными идентичностями, это нонсенс. Вот почему русофобия — главная экспортная статья Украины.

— Это на Украине, а в России?

— А в России идет незаметная политическая украинизация российского публичного пространства. Набирают силу идеи социал-расизма, избавления от социально лишних, разговоры на тему «цивилизационных стандартов» и служения универсальным ценностям неолиберализма, дехристианизация. Продолжаются попытки уровнять фашизм и коммунизм и провести «десоветизацию». Процесс украинизации общества давно уже перешагнул границы Украины.

— И все будет как в «незалежной»?

— Кроме одного: национальное большинство превратится в меньшинство, в маргинальное сообщество, а либеральная идентичность станет обязательной для всех. Вместо Дня Победы нас заставят праздновать день примирения с фашизмом, а ношение георгиевской ленты будет считаться проявлением ксенофобии. Людей с этой символикой объявят сталинистами, стремящимися переписать англо-американские стандарты истории. Еще через поколение речь пойдет о том, что «третий рейх» был жертвой русской агрессии, а англичане, американцы, поляки и украинцы спасли нацистов от «красной чумы».

— Почему вы называете все это «украинизацией»?

— В национальном плане русских украинизируют на Украине, в местах компактного проживания. Когда же я говорю о России — я имею ввиду политическую украинизацию. В связи с этими тревожными процессами мы говорим о похищении русской идентичности, о дерусификации. Другая проблема — похищение советской идентичности, стремление расколоть нацию, расщепив ее как целое, устранив из русской традиции советский элемент и противопоставив его «русскому». Об этом в «Плахе» обстоятельно рассуждает Виталий Третьяков.

— К чему это ведет?

— Виталий Товиевич показывает, что в случае с советскостью раскол происходит не в пространстве, а во времени, но и это тоже разрыв традиции. Такой же разрыв имел место в период церковного Раскола — церковно-религиозная сфера тогда была ключевой. Расколотое общество дезориентировано, люди видят врагов друг в друге и не могут сопротивляться реальному противнику. А если пытаются, их ломают через колено, как это было сделано в 1993-м году. На самом-то деле цели общественного строительства (советский социализм) и коллективного спасения (соборность) — это расходящиеся вариации на одну и ту же тему.

Режимы и правительства приходят и уходят, секулярность и религиозность сменяют друг друга в самых причудливых формах, идеология меняет знаки, а эсхатологическая и эгалитарная неовизантийская матрица остаётся в исторической памяти. Она — неделимое целое. Крещение Руси, преодоление Смутного времени, Победа 1945-го года, возвращение Херсонеса и Севастополя в 2014-м — всё это интегрирующие смыслы единой русской истории. И эти элементы русского национального дискурса сегодня чаще всего попадают под удар.

— О внешней политике мы уже сказали, а что можно противопоставить внутреннему нажиму на русскую идентичность?

— Во-первых, безусловный запрет любых проявлений фашизма, в том числе социал-фашизма, а не только ИГИЛ* и «Правого сектора»**. Во-вторых, важную роль мог бы сыграть проект Закона о национальном примирении. Пришло время прекратить исторические распри верующих и атеистов, староверов и православных, представителей бывших «белых» и «красных». Забыв историческую гордыню, поклонники советского и дореволюционного периода должны объединиться перед общими вызовами. Ведь сегодня это вопрос сохранения национальной субъектности. Третье. Два года назад я писал о конце эпохи политических симуляций — конце псевдоопозиционности, псевдодержавности, псевдогражданственности, бесконечных «ребрендингов» и «апгрейдов».

Сегодня время реальной политики действительно пришло, но Россия пока не сделала свой выбор. Мы продолжаем жить в мире симулякров и политтехнологий, а не ответственных решений. Мы живем в атмосфере идеологического вакуума и, как рыбы, хватаем воздух ртом. Любой намек на идеологию за исключением либеральной пресекается. К советской идеологии было много серьезных и справедливых претензий. Но сейчас нет ни плохой, ни хорошей — никакой. Так жить нельзя. Управление страной как большой корпорацией — это утопия. Без сакрального начала конструкция неизбежно рассыпается.

— У нас теперь много говорят о евразийстве, о евразийской цивилизации.

— Я это все называю «мультикультурализмом для державников». Евразийство — умозрительная конструкция, не имеющая отношения к исторической действительности. Кстати, вопреки распространенному стереотипу, Лев Гумилев — действительно серьезная фигура, никогда евразийцем себя не считал и не был им. Вот вы поинтересуйтесь, в каком историческом контексте изучают Россию, скажем, в Оксфорде и Гарварде. В евразийском? Как бы не так.

— В каком же?

— В византийском. А у нас почему-то само это слово стало бранным, как и слово «русский» в 90-е. Что такое Россия? Восточно-европейская страна с христианским социокультурным базисом, наследующая его в форме византийской традиции. Это означает, что сегодня России необходимо культивировать самообраз «другой Европы», а не некоего центра евразийского консенсуса.

Советский проект многонациональной страны вписывался именно в эту историческую матрицу — насколько успешно, другой вопрос. А теперь это выжженная земля, наполненная псевдоисторическими фантомами. Западническими, «евразийскими» и прочими.

— Как это ощущается на обывательско-бытовом уровне?

— Как эрозия социального пространства. Платное образование и новая сословность, ювенальные технологии и трансгуманизм, наступление на интересы семьи, на социальные права, атаки на православие, бесконечная «десоветизация» и попытки расколоть общество — вот негативная динамика сегодняшнего дня в России. Привычные нам понятия «реформа», «реакция», «заморозки», «оттепели», «модернизация» уже не отражают, не схватывают реальные общественные процессы. Они обнаруживают семантическую пустоту. Общество чувствует, что эти термины-заклинания — пустышки, но не может вырваться из-под их власти. А времени на то, чтобы вырваться, не так много: мы в ситуации исторического цейтнота.

— Что будет, когда это время истечет?

— Колониально-ростовщическая система уперлась в потолок своего развития. На смену ей идет эпоха новых национальных и религиозных проектов, резко повышается спрос на идентичности. А наша идентичность до сих пор размыта. Отсюда отсутствие исторической перспективы и вакуум идеологии. Или Россия предложит миру свой культурный и политический проект или перестанет существовать как целое. Без проекта такое огромное пространство и 150 млн. населения не могут сохраниться как целостность в условиях жестокого мирового кризиса. Без проекта невозможно достойно ответить на вызовы. Нация либо вновь обретёт себя, либо начнётся её необратимый распад.

svpressa.ru

Презентация философско-публицистического сборника «Плаха. 1917–2017»

Составители попытались запечатлеть исторический миг, когда в обход телевизионных ток-шоу, блогерских провокаций и информационных войн формируется реальный ответ общества на брошенный ему вызов. Авторы написали об украинском кризисе, о настоящем и будущем русского либерализма, наследии советской эпохи и проблемах российской идентичности.

В мероприятии приняли участие:

• политолог, директор Московского центра социальных исследований, автор и составитель сборника «Плаха. 1917–2017» Александр ЩИПКОВ;
• журналист, декан Высшей школы телевидения МГУ им. М. В. Ломоносова, автор сборника «Плаха. 1917–2017» Виталий ТРЕТЬЯКОВ;
• авторы сборника «Плаха. 1917–2017» Аркадий МАЛЕР, Сергей ЧЕРНЯХОВСКИЙ, Евгений БЕЛЖЕЛАРСКИЙ.