О, как страдало сердце музыканта!
И Presto* пульса разрывало грудь,
Но растворилось в музыке Andante*,
Боль расставанья превращая в грусть.
Затронул поэтические струны
Бетховенский душевный монолог:
Да, только ночь
и бледный профиль лунный
Поэт в творении увидеть смог.
Божественное музыки искусство!
Нам не постичь порой его вершин,
И невместимое, сродни Прокрусту,
Вместить хотим в мирок своей души.
У древа, средь парка Варшавы,
сидит он, задумчив и строг;
играя листочками, шалый,
в металле застыл ветерок.
И трепетны лик и одежды,
и очи, любовью полны
к родимой столице, но прежде
горел он в горниле войны.
Да… Были несносны для «наци»,
взращённых в арийской муштре,
Мазóвии жаркие танцы,
синкопы в скрипичной игре;
Пять дней его жизнь озарили.
Пять дрезденских дней в сентябре.
Он душу прекрасной Марии
Излил в фортепьянной игре.
За вальсами пели ноктюрны…
Пять дней, словно сказочный сон!
Души её тонкие струны
Сливались с его в унисон.
Где музыки царство, там проза
Для любящих душ ни к чему,
И девушка алую розу
В ответ протянула ему.
А. Н. Скрябину,
композитору, поэту, пианисту
1872-1915
Пульсирующий ток из звёздной мглы —
Живая светоносная константа —
Пронзал тончайшим острием иглы
Чувствительное сердце музыканта.
В ответ, как импульс, возникала боль,
Лишая душу нежного покрова,
Сбивался ритм сердечный на триоль...
И звук рождался — музыки основа!
За тоном — тон, и нотная капель
Звенела на пяти линейках стана,
И эту звуковую акварель,
Писал художник Скрябин неустанно.
Токката Баха
для органа, ре минор…
От головы до пят
клавиатурой стала плоть,
многоголосием органных труб —
эмоций шквал,
душа —
токката Баха,
ре минор…
