Дом снаружи – обыкновенный.
Серый, толстый, непоколебимый.
Но из этих обыденных стен
Никогда никого не выгонят.
Всем – приют! В кухне чай и кофе
Ждут моих дорогих друзей.
И посуда чуть звякает: скоро ли?
Здесь поет и блаженствует кот,
Самый милый прекрасный урод,
Начинавший житье под забором.
Исполняя здесь должность свою,
Он теперь намывает гостей
И мурлычет у двери: идут!
Упало – разбилось.
Такая потеря.
Неловким рукам своим
Больше не верю.
От звонкого чуда
Остались осколки
А я их в стихи
Собираю неловко.
Стали чаще и горше утраты,
Все труднее скрывать уязвимость.
Улыбаться – как ставить заплаты
На прорехах непоправимости.
Я прощать разучилась. Уходят
Непрощенные мною. Но сводит
Болью мышцы лица в маску белую:
Жизнь по капле уходит из тела!
Не оставь меня, Боже, в горе!
Примири, защити… Очисти.
И отцовской своей рукою
На путь жизни наставь и истины.
Так молюсь, зажигая лампаду…
Разве важно – права, не права ты?
Боже вечный, Любовь распятая,
Быть с тобой – это боль и радость
Но уже тверже грунт под ногами.
Вновь суду Твоему предстою.
И, мешая слова со слезами,
Всех прощаю и всех люблю.
Пролитые в стихотворенье,
Всплеснутся, как в сосуде странном,
И стихнут под его охраной
Мои обиды и смятенье:
Боль в боли! – так же, для спасенья,
Пульсируя и напрягаясь,
Свой дом улитка лепит трудно,
Чтоб плоть, беспомощно-нагая,
Укрылась в нем и отдохнула.
Он затвердеет в безупречный,
В отливах перламутра броских
Отливок раковины вечный.
Но будет вольный отголосок
Хозяйку пережившей боли
Оттуда рваться шумом моря…
А жизнь проста и неизменчива
Перед рассветом. Тишина.
Как непроснувшаяся женщина,
Еще река обнажена.
И веришь в эту безмятежность,
Хоть знаешь, что уже - пора.
На грани "завтра" и "вчера"
Приходит неизбежность.
Вот, убили человека,
А ведь он не воевал.
Ни гранат, ни пистолета
В руки старые не брал.
Он пошел вечерним садом —
Захотелось подышать.
Кто же знал о том снаряде,
Что вот-вот взорвется рядом,
Чтобы деда разорвать.
Не успел перекреститься,
В этом не его вина.
Пусть ему блаженно спится.
...Третий год идет война.
Горловка, 2016.
А все-таки Феникс — нелепая птица.
Зачем ей, уставшей, измученной жизнью,
Сгоревшей, из пепла опять возродиться
Для тех же страданий, чтоб снова погибнуть?
И в этой цепочке из жизни и смерти,
Зовя, отвергая, сгорая, любя,
В метельной, жестокой, шальной круговерти
Я вижу трепещущей птицей — себя…
Мы не знаем, куда прилетит снаряд
Мы не знаем, когда это будет.
И хоть часто дома по соседству горят,
Ко всему привыкают люди.
Под обстрелом живем. Или — под расстрелом?
Вы за что нас приговорили?
Черные платки. А лица — белее мела белого.
Сыновей и мужей на войне убили.
Оправдания нет безумной этой войне.
Мир во зле, кругом смерти пир.
… Но идет Рождество. В темном небе —
просвет.
И: «Мужайтесь. Я победил мир».
Снова стучится в сердце
Горечь и боль потери.
Деточки мои, веточки,
Как вам живется в вечности?
Плачу, молюсь и верю.
День лечит забот суетою,
Но кончится день, а ночью
Снятся белоголовые
Выросшие сыночки.
В зеленом саду их вижу,
Зову… Но меня не слышат.
…Под сердцем своим носила,
Растить и любить мечтала.
Какая же злая сила
Вас от меня оторвала?
Грудь молоком вся полнилась,
Но некому было пить.
Деточки мои кровные
Не захотели здесь жить.
И я не смогла уберечь их.
Что им скажу, когда встретимся?
Разве это в стихи уложить —
В их земные, непрочные рамки,
Если вся моя, Господи, жизнь
Без Тебя в пустоту превращается?
Ты Отрада моя и Пристанище.
Так, как искре нельзя без Огня,
Без Тебя мне не жить — только маяться…
Не оставь же, мой Боже, меня!
Я стою пред иконами, плачу.
Слезы — кровью из раны горячие.
