Сонет
На жарком крымском солнышке сгорел,
Змее подобно, сбрасываю кожу…
Я жизнь свою пытаюсь подытожить.
Горел, казалось. Но кого согрел?
В пороках и страстях поднаторел,
И гнусные привычки преумножил.
Другим пенял – ведут себя негоже.
Увы, не на свои грехи смотрел!
Вот так и жил. Но кожу из страстей
Как сбросить мне с души больной своей?
Как в чистоте душевной возродиться?
Грехи лишь покаяньем можно смыть,
Но где взять силы вновь их не творить?!
Коварен враг. И Зло меняет лица.
Сонет
Зима ушла, метелью отклубив.
Я терпеливо с крымским побережьем
Ждал встречи вновь и не терял надежды
Увидеть тихо плещущий залив.
Здесь бриз прибрежный, словно боязлив,
Чуть зыбит гладь морскую безмятежно.
Лазурь небес бездонна и безбрежна.
Тавриды помню ласковый мотив!
«Сонату моря» (кажется, «Финал»)
Чюрлёниса я часто вспоминал…
С мечтой о море пережить обиды –
Немного легче было для меня.
И вот – приехал (жаль, что на три дня!),
Поклон тебе, земля Керкинитиды!
Сонет
Медвяный цвет июльского заката,
И вязкий зной, струящийся устало.
Весь день светило жарко припадало,
А ныне – стало долькою цуката.
Когда же ливня прозвучит токката?
«Вода – животворящее начало,
Сойди с небес, – земля в бреду стонала, –
Пусть грянут грома щедрые раскаты!»
Вдруг, как упырь, навалится тоска
И медленно высасывает душу.
И цель недостижимо далека.
Иль нет её?.. Есть только вездесущий
Унынья дух… Безрадостно. Жара.
Сиропом вязким зной струится с неба.
Кто от тоски, скажите, умирал?
Быть может, тот, кто камень вместо хлеба
Давал просящим. Видно, я таков,
Коль от унынья беспросветно мучусь.
Когда просящим был подать готов?..
Да, тяжела немилосердных участь.
Лихое, жестокое время.
Повсюду
царит
Беспредел.
Безверья посеяли семя…
Взошло!..
Что,
иного хотел?
Куда убежать, затеряться и где нам, скажите, укрыться?
В нас память о детстве далёком кружит золотым листопадом.
Как листья по лужам осенним плывут, так неспешно и лица –
Что были нам в детстве родными – встают перед мысленным взглядом.
О, ясное детство. Казалось вокруг всё каким-то огромным.
Конечно, ещё мы не знали, что страсти главенствуют в мире.
Сияли нам звёзды и пели дожди, грохотал даже гром нам.
Ветров перекличка звучала, как музыка древней псалтири.
Арнольд Шварцнеггер и Сильвестр Сталлоне,
Жан-Клод Ван Дамм, громилы, костоломы…
А дети смотрят – души жесточают,
К жестокости их с детства приучают.
Стрельба, убийства, драки, мордобои,
Жестокость, ярость, бешенство тупое,
Кровь, взрывы, хруст костей, насилье…
А дети смотрят. Души их спасите!
Арнольд Шварцнеггер и Сильвестр Сталлоне…
Плакаты их висят, а не иконы,
На стенах комнат. Дети вырастают -
Ни сострадания, ни жалости не знают.
Живут без Бога и без Бога умирают.
Как лёгкое дыханье ветерка,
Как дождь грибной — негаданно-нежданно,
Стихов Твоих лирический накал
Явился мне, о царственная Анна.
Себя я помню юношей, когда
Твой томик небольшой открыл впервые.
Пленил Твой слог чеканный навсегда,
Гармонии исполнены простые
Твои стихи. Но эта простота —
От Пушкина и Тютчева, и Фета.
Стихов я «женских» много прочитал,
Но много ли средь них нашёл поэтов?
Памятник Пушкину в Харькове.
Площадь Поэзии. Сквер.
Лета начало нежаркое.
Быстро шагаю — курьер.
Сумки в руках с бандеролями
(Крест свой смиренно неси).
Город мой — малая Родина,
Малый осколок Руси.
Нынче Отчизна раздроблена.
В сердце — надрывная грусть.
Харьков мой — малая Родина,
Разве ты больше не Русь?
Ты борись, не сдавайся, мой Харьков,
Мой родной, поднимайся с колен!
В юной зелени старые парки,
Но беда вновь на нашей земле.
Разлучают нас с братской Россией,
Тащат в НАТО и в Евросоюз…
О себе, грешный, раньше просил я,
А теперь – за свой город молюсь.
