Семён Надсон

Когда в час оргии, за праздничным столом
Шумит кружок друзей, беспечно торжествуя,
И над чертогами, залитыми огнем,
Внезапная гроза ударит, негодуя, —
Смолкают голоса ликующих гостей,
Бледнеют только что смеявшиеся лица, —
И, из полубогов вновь обратясь в людей,
Трепещет Валтасар и молится блудница.

Сколько лживых фраз, надуто-либеральных,
Сколько пестрых партий, мелких вожаков,
Личных обличений, колкостей журнальных,
Маленьких торжеств и маленьких божков!..
Сколько самолюбий глубоко задето,
Сколько уст клевещет, жалит и шипит,—
И вокруг, как прежде, сумрак без просвета,
И, как прежде, жизнь и душит и томит!..
А вопрос так прост: отдайся всей душою
На служенье братьям, позабудь себя
И иди вперед, светя перед толпою,
Поднимая павших, веря и любя!..

Это не песни — это намеки;
Песни невмочь мне сложить:
Некогда мне эти беглые строки
В радугу красок рядить;
Мать умирает, — дитя позабыто,
В рваных лохмотьях оно...
Лишь бы хоть как-нибудь было излито,
Чем многозвучное сердце полно!..

Пора! Явись, пророк! Всей силою печали,
Всей силою любви взываю я к тебе!
Взгляни, как дряхлы мы, взгляни, как мы устали,
Как мы беспомощны в мучительной борьбе!
Теперь — иль никогда!.. Сознанье умирает,
Стыд гаснет, совесть спит. Ни проблеска кругом,
Одно ничтожество свой голос возвышает...

Окрылённым мечтой сладкозвучным стихом
    Никогда не играл я от скуки.
Только то, что грозой пронеслось над челом,
    Выливал я в покорные звуки.

Как недугом, я каждою песнью болел,
    Каждой творческой думой терзался;
И нередко певца благодатный удел
    Непосильным крестом мне казался.

И нередко клялся я навек замолчать,
    Чтоб с толпою в забвении слиться, —
Но эолова арфа должна зазвучать,
    Если вихрь по струнам её мчится.

Не гони её, тихую гостью, когда,
   Отуманена негою сладкой,
В келью тяжких забот, в келью дум и труда
   Вдруг она постучится украдкой;

Встреть её на пороге, в рабочих руках
   Отогрей её нежные руки;
Отыщи для неё на суровых устах
   Тихой лаской манящие звуки.

Позабудь для её беззаботных речей
   Злобу дня, и борьбу, и тревоги,
И вздохни на груди ненаглядной твоей
   От пройдённой тобою дороги...

Тяжёлое детство мне пало на долю:
Из прихоти взятый чужою семьёй,
По тёмным углам я наплакался вволю,
Изведав всю тяжесть подачки людской.
Меня окружало довольство; лишений
Не знал я, — зато и любви я не знал,
И в тихие ночи тревожных молений
Никто над кроваткой моей не шептал.
Я рос одиноко... я рос позабытым,
Пугливым ребёнком, — угрюмый, больной,
С умом, не по-детски печалью развитым,
И с чуткой, болезненно-чуткой душой...
И стали слетать ко мне светлые грёзы,
И стали мне дивные речи шептать,
И детские слёзы, безвинные слёзы,
С ресниц моих тихо крылами свевать!..

Меняя каждый миг свой образ прихотливый,
Капризна, как дитя, и призрачна, как дым,
Кипит повсюду жизнь в тревоге суетливой,
Великое смешав с ничтожным и смешным.
Какой нестройный гул и как пестра картина!
Здесь — поцелуй любви, а там — удар ножом;
Здесь нагло прозвенел бубенчик арлекина,
А там идёт пророк, согбенный под крестом.
Где солнце — там и тень! Где слёзы и молитвы —
Там и голодный стон мятежной нищеты;
Вчера здесь был разгар кровопролитной битвы,
А завтра — расцветут душистые цветы.

Закралась в угол мой тайком,
Мои бумаги раскидала,
Тут росчерк сделала пером,
Там чей-то профиль набросала;
К моим стихам чужой куплет
Приписан беглою рукою,
А бедный, пышный мой букет
Ощипан будто саранчою!..
Разбой, грабёж!.. Я не нашёл
На месте ничего: всё сбито,
Как будто ливень здесь прошёл
Неудержимо и сердито.
Открыты двери на балкон,
Газетный лист к кровати свеян...

«За что?» — с безмолвною тоскою
Меня спросил твой кроткий взор,
Когда внезапно над тобою
Постыдный грянул клеветою,
Врагов суровый приговор.
За то, что жизни их оковы
С себя ты сбросила, кляня;
За то, за что не любят совы
Сиянья радостного дня,
За то, что ты с душою чистой
Живёшь меж мёртвых и слепцов,
За то, что ты цветок душистый
В венке искусственных цветов!..