Вы здесь

В рождественскую ночь

Последние дни Рождественского Поста для о. Виталия, настоятеля Христорождественской церкви в городе Н., были преисполнены волнений и искушений. Потому что в этом году в Рождество епископ собирался служить именно в его храме. И, чем меньше времени оставалось до этого дня, вернее, ночи, тем неспокойнее становилось на душе у о. Виталия. Ведь за полгода своего настоятельства он, несмотря на все старания, так и не успел навести в своей церкви должный порядок.

Отец Виталий был еще молод. А если отсчитывать возраст человека со времени его рождения в жизнь духовную, сиречь крещения, то его можно было бы считать юношей или, вернее даже, отроком. Однако несмотря на это, о. Виталий был уже человеком весьма сведущим и многоопытным. Ведь совсем недавно он окончил семинарию, где получил множество знаний о духовной жизни, настоятельно требовавших практического применения. Такая возможность представилась ему по приезде в Н., где не хватало священников — его сразу же направили служить в Христорождественскую церковь. Сперва временно, чтобы заменить заболевшего настоятеля, престарелого о. Венедикта. А спустя месяц, когда стало очевидно, что после перенесенного инсульта тот уже не сможет служить, о. Виталий был назначен настоятелем этого храма.

После чего его почти двухвековая история вступила, так сказать, в новый период, когда все, что существовало «до о. Виталия» было обречено стать достоянием прошлого. Новый настоятель принялся ревностно исправлять все, что, по его мнению, нарушало дисциплину в церкви и придавало ей недостаточно благолепный вид. Велел вырубить деревья, в зелени которых храм утопал в летнюю пору, а также разогнать голубей, которые с незапамятных времен селились под его крышей. Приказал снять с икон старинные вышитые полотенца и подзоры, а медные разномастные лампадки «времен царя Гороха» заменить новыми и совершенно одинаковыми. Прихожанам отныне было предписано стоять, где кому положено по уставу — мужчинам — справа, женщинам — слева, креститься в одно и то же время, а не тогда, когда кому взбредет в голову, и подходить к кресту строго по порядку — сперва тем, кто стоит справа, а уж потом — всем прочим. Для вразумления любительниц пошушукаться на видных местах были развешаны таблички с текстами из святых отцов, в которых обличался и строго осуждался грех празднословия. Певчим было вменено в обязанность петь строго и молитвенно, подражая хорам монастырским, а не оперным, к каковым явно питал слабость прежний регент…

В итоге уже через пару месяцев храм было не узнать. Теперь он был виден, как на ладони, даже с противоположного конца улицы. Особенно в солнечные дни, когда новые кресты на его куполах ослепительно сверкали. Между прочим, они были снабжены специальными шипами, чтобы птицы не смели садиться на них и марать позолоту. Впрочем, о. Виталий подумывал для пущей надежности еще и пропустить через них электрический ток…

У входа в храм висело две таблички. Одна — с цитатой из Второзакония, запрещавшей женщинам носить мужскую одежду. Разумеется, под оной подразумевались джинсы и брюки, столь любимые лишенными всякого понятия о целомудрии современными особами женского пола. Другая табличка содержала уже новозаветный текст, предписывавший опять-таки вышеупомянутым лицам «главу иметь покровенну». В итоге для большинства из тех, кто подходил к церкви без платка, зато в брюках, знакомство с ним (а подчас вместе с этим и с Православием в целом) ограничивалось лишь знакомством с содержанием этих табличек…

Внутри храма царили тишина и безлюдье. У дверей дежурил бородатый длинноволосый детина, окидывавший каждого входящего пытливым взглядом, в котором читался вопрос: «наш ли ты или из неприятелей наших?» (Ис. Нав. 5:13) и выпроваживавший прочь тех, кто все-таки дерзнул войти в него, будучи одет неподобающим образом. Немногочисленные прихожанки в темных платках и длинных черных юбках передвигались бесшумно, как тени, и, когда кто-либо из случайных «захожан» пытался задать им вопрос, испуганно таращили глаза и прижимали к губам палец, призывая соблюдать благоговейное молчание. Однако наибольшей любительницей безмолвия была свечница Наталия, которая, не поднимая глаз от Псалтири, показывала вопрошавшим табличку, на которой с одной стороны было написано: «разговаривающим в храме посылаются скорби», а с другой — «знай себя и довольно с тебя»… Надо сказать, что все эти люди появились в Христорождественском храме уже при о. Виталии. И, по известной поговорке, напоминали его как своим рачением о порядке и благолепии, так и ревностным стремлением к исправлению чужих недостатков, памятуя о том, что молчанием и потаканием людским слабостям предается Бог, и свидетельствовать о Нем перед безбожным миром призваны именно они, малое, но избранное стадо. Или «Христорождественский монастырь», как они называли себя в своем кругу…

Но, чем больше становилось в храме таких людей, тем все меньше и меньше оставалось в нем прежних прихожан. Надо сказать, что о. Виталий не придавал этому особого значения. Что ж, если кому-то пришлись не по нраву его попытки навести в церкви порядок, он никого не собирается удерживать. Как говорится в Писании, «они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами, но они вышли от нас, и чрез то открылось, что не все наши» (1 Ин. 2:19). Как видно, ушедшие просто-напросто не верили в Бога, что и подтвердили тем, что покинули храм…

В конце концов из прежних прихожан в Христорождественском храме остался один-единственный человек. Несмотря на то, что в крещении он носил имя Николай, все звали его не иначе, как Колька-звонарь. Судя по тому, что он с незапамятных времен обитал в церковной сторожке, ни семьи, ни своего дома у него не было. Вид он имел весьма потрепанный и частенько бывал навеселе. Существование при своем храме подобного субъекта о. Виталий терпел исключительно потому, что Колька бесплатно исполнял обязанности не только звонаря, но еще и истопника, дворника и сторожа, а, при необходимости, еще и электрика и плотника. Однако разве мог он предполагать, какой черной неблагодарностью отплатит ему Колька-звонарь в самый канун Рождества, когда обидеть человека считается особенным грехом?!

В сочельник, после службы, о. Виталий столкнулся в дверях храма с Колькой, который тащил туда что-то большое, завернутое в старинную цветастую шаль, из числа тех, которыми при прежнем настоятеле покрывали аналои. Кажется, звонарь уже успел где-то промочить горло, поскольку вид имел крайне счастливый. Поэтому о. Виталий счел своим долгом преградить ему путь:

—  Что это ты такое тащишь? А ну покажи!

Колька поставил свою ношу на скамейку и принялся разматывать шаль. Под ней оказалась сделанная из фанеры пещерка, устланная соломой. Внутри ее находились резные деревянные фигурки Девы Марии и старца Иосифа, склонившихся над яслями, в которых лежал Младенец Христос. Сбоку от яслей примостились деревянные ослик и бычок с отломанным рогом. Обрамляли пещерку цветные лампочки от елочной гирлянды, а сверху красовалась большая блестящая звезда из фольги.

—  Это в-вертеп, — пояснил улыбающийся Колька. — Его сам б-батюшка делал…

Надо сказать, что о. Виталия выводило из себя любое упоминание о прежнем настоятеле. Ведь со времени болезни о. Венедикта он ни разу не посетил его. Сперва ему было недосуг сделать это. А потом, когда, по слухам, одинокого и бездетного старика приютила племянница, он решил, что проявлять к нему участие уже слишком поздно. Однако втайне он чувствовал себя виноватым перед ним. И именно поэтому яростно набросился на ничего не подозревавшего Кольку:

—  Вертеп, говоришь? Это в каком таком уставе написано, чтобы в храме вертеп устраивать? Евангелие читать надо! Там что написано: «…дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников» (Мф. 21:13)! А ну тащи его назад, и чтобы я его тут больше не видел!

—  Как скажете, отец Виталий, — пробормотал сразу сникший Колька, снова увязывая свою ношу в шаль, — да только ведь это о батюшке память… Такого, как он, у нас больше не будет… Он всем нам как мать был…

—  Да как ты смеешь со мной так разговаривать? — закричал о. Виталий. — Я священник! А ты кто такой? Кто тебе дал право меня осуждать? Да тебе после этого в храме не место!

…Вообще-то о. Виталий был человеком хотя и горячим, но отходчивым. Поэтому, когда гнев его утих, он решил, что вечером, когда Колька, ради того, чтобы его не выгнали, заявится к нему просить прощения, он оставит его выходку без всяких последствий. Однако, явившись в церковь за час до приезда Владыки, чтобы еще раз лично проследить за порядком и сделать последние приготовления, он узнал, что Колька собрал вещи и ушел неведомо куда, отдав ключ от сторожки свечнице Наталии. Это означало, что перед самой архиерейской службой храм остался без звонаря.

Столь неожиданная неприятность повергла о. Виталия в замешательство. Но тут он заметил, что в углу, перед иконой Божией Матери, как обычно, стоит с молитвословом в руках его духовный сын Сашка, по прозвищу «чадо послушания». Он крестился всего четыре месяца назад, после чего, прочитав купленную в свечной лавке брошюру под названием «Святое послушание», попросил о. Виталия стать его духовным отцом, заявив при этом, что вверяет ему свою волю, «как железо кузнецу». Послушание Сашки было столь велико, что, прикажи ему о. Виталий, по примеру древних отцов, сажать лук вверх корешками или несколько лет подряд поливать сухое дерево, он, ничтоже сумняся, исполнил бы это. Правда, на деле столь беспримерное послушание неизменно оказывалось бесполезным, потому что Сашка был редкостным растяпой и неумехой. Но сейчас о. Виталию не оставалось ничего, кроме упования на то, что «чадо послушания» по его и Божией воле сумеет сотворить «чудо послушания».

Однако, получив благословение подняться на колокольню и встретить Владыку праздничным звоном, Сашка почему-то не поспешил с низким поклоном произнести свое обычное: «простите-благословите», а спросил:

—  Батюшка, а как надо звонить?

Но о. Виталий сейчас думал лишь о предстоящей встрече архиерея. Поэтому он резко оборвал Сашку:

—  Типикон читать надо! Где твое послушание? Сто поклонов!…

В следующий миг Сашка уже пулей несся к колокольне…

…Тем временем церковь постепенно наполнялась народом. От порога к дощатому возвышению перед аналоем, где должен был стоять архиерей, уже пролегла широкая ковровая дорожка, и уборщицы и наиболее ревностные прихожанки бдительно следили, чтобы никто из мирян не дерзнул ступить на нее. Затем из алтаря чередой вышло многочисленное духовенство в праздничных облачениях и заняло места по ее сторонам. Впереди, помахивая дымящимися кадилами, стояли два соборных протодьякона — о. Петр, обладатель монументальной фигуры и могучего баса, и низкорослый, с иконописной внешностью, о. Гервасий, лучший уставщик в епархии. Все замерло в ожидании…

И тут тишину взорвал колокольный звон. Сразу же множество рук взметнулось в крестном знамении, по углам пронесся шепоток: «едет, едет…» Но в раскрытую дверь врывались лишь снег и ветер… А звон становился все громче и неистовей. В нем слышались и стон, и визг, и исступленный хохот, и крик нестерпимой боли… Тогда, почуяв неладное, все, кто был в храме, бросились на улицу. И первым среди них был о. Виталий.

…Внутри колокольни царила кромешная тьма. Лампочки, освещавшие крутую лестницу, перегорели, и он едва сумел вскарабкаться по ней на четвереньках, лишь чудом не рухнув вниз вслед за провалившейся под его ногой гнилой ступенькой. Наверху он увидел Сашку. Впрочем, в первый миг о. Виталию показалось, что перед ним не живой человек, а марионетка, которая корчится под руками незримого кукловода. Он заливался безумным хохотом, судорожно дергая за колокольные веревки. И тут о. Виталий вспомнил, как кто-то рассказывал ему, что Сашка с детства панически боится темноты и высоты…

…В следующее воскресенье под праздничный трезвон, устроенный счастливым (хотя при этом совершенно трезвым) Колькой, к церковному крыльцу подкатила машина. Из нее о. Виталий вывел облаченного в праздничную рясу о. Венедикта и, поддерживая старика за руку, помог ему подняться по крутой церковной лестнице. Затем, мимо изумленных, недоумевающих, ликующих, плачущих от радости людей, провел его в алтарь. А на середине храма красовался сияющий цветными огнями Рождественский вертеп, напоминая о том, как в стародавние времена в Вифлееме Иудейском к людям пришел Бог. И еще — о том, что и поныне Он незримо касается наших сердец, чтобы мы поверили в истинность того, о чем давным-давно, в ночь Рождества, пели Ангелы: «слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» (Лк. 2:14)

Комментарии

Замечательно! Прямо в тему! У нас в городке несколько церквей, так вот в одной из них служил, любимейший всеми горожанами, отец Анатолий. Более полувека он подвизался на ниве священства. Но пришла пора и отец Анатолий ушёл в мир иной. Пришёл новый настоятель, строгий и правильный, но почему-то все прежние прихожане разбрелись по разным приходам. В чём же дело? По моему разумению, дело не в годости прихожан, а в скудности любви нового настоятеля. Любви к своим прихожанам. В прежние времена, едва о. Анатолий войдёт в храм - все прихожане бегут к нему под благословение и каждого он знал по имени, с каждым поговорит, спросит о родных - такая феноменальная память была у батюшки. Он даже удосуживался каждого, вновь прибывшего, заметить и спросить имя. От него шла настоящая любовь. Это все чувствовали. Вот и бродят теперь наши бабушки по приходам , и ищут эту самую ЛЮБОВЬ. Спасибо вам матушка и храни вас Господь!

Рассказ этот - древний. Написан в 2010 г., но здесь не вывешивался. Уважаемая С.А. (спасибо ей - я до сих пор не умею вешать тексты!) повесила его потому, что я ошибочно ей его послала (вместо другого, висящего рядом). А вот, сгодился...

Вы попали в точку. Здесь рассказ о той, не совсем хорошей эволюции, которая происходит в нынешнем церковном мире. На смену старым иереям приходят новые. К сожалению, в погоне за уставностью и благолепием (возможно, в этом нет их вины - это люди другого поколения, нежели мы с Вами, выросшие во времена свободы) они ненароком уничтожают последние остатки памяти о прошлом. Сейчас в православной литературе есть тенденция показывать этих молодых иереев умниками, чуть ли ни старцами. Но, боюсь, они набьют много шишек и "наломают немало дров", пока научатся...самое главное - смирению и любви. У каждого врача, по поговорке, есть свое кладбище. Наверное, то же касается и пресловутых врачей духовных. Увы, правда. И Ваш комментарий - тому подтверждение.

А храм описан реальный: Свято-Ильинский собор в Архангельске. И дьякона реальные. Оба - монументальный о. Владимир Легач и о. Владимир Брынзей - давно мертвы. Живут в моей памяти и этом рассказе. Вертеп давно сожжен...и был он в другом храме. Но все это сохранилось и живет в этом рассказе, пока его кто-то читает.

Со Святками Вас! Пусть в жизни будет побольше добрых сказок! Е.newyear