Все начиналось почти как в известном стихотворении — «дело было вечером, делать было нечего». По крайней мере, все события, случившиеся впоследствии, имели своим началом именно вечер. В тот вечер в нашем Соломбальском храме должно было совершаться Богослужение. Поэтому тем вечером Дима и отправился в наш храм. Но, по неизвестной мне причине, он пришел туда очень рано, аж за час до начала службы. Подойдя к церковным дверям, Дима обнаружил, что они заперты. То ли алтарница, матушка Зоя, вместе с уборщицей Евдокией Ивановной, устав после уборки алтаря и приготовления обеда, решили соснуть немного, то ли они ушли в соседний магазин за продуктами для церковной кухни — как бы то ни было, храм был закрыт. Получалось, что и делать Диме было почти что нечего. Сел он на скамейку у церковной стены, и тут…
И тут Дима увидел, что возле церкви он находился не один. По кладбищу, приближаясь к храму, и тихонько напевая мелодию погребального песнопения, медленно шел регент, Диодор Борисович. У многих могил он останавливался, осеняя себя крестным знамением. Знать, люди те были знакомы Диодору Борисовичу… И не мудрено. Ведь он пел и регентовал в нашем храме не одно десятилетие…
Но вот Диодор Борисович подошел почти к самой церкви и увидел Диму. Обменявшись приветствиями, они оба — старик и школьник- вместе пошли вокруг храма. Надо сказать, что с незапамятных времен старые прихожане нашей церкви перед тем, как зайти в нее, обходят кругом нее с молитвой. При этом молятся и за священнослужителей и ктиторов нашей церкви, которые погребены у ее стен. Как раз этот благочестивый обычай и стал причиной дальнейших событий.
-А знаешь, Дмитрий, ведь тут рядом одна монахиня похоронена, — сказал Диме Диодор Борисович. – Кажется, из Шенкурского монастыря. Она у нас алтарницей была. Да вот и ее могила…
Справа от стены храма, в одной ограде, виднелись три металлических креста, покрытые серебристой краской. На одном из них была укреплена фотография молодой монахини в апостольнике. Под фотографией на металлической дощечке Дима прочел надпись-«Опарина Ирина Борисовна. 1866-1964гг. Вечная память тебе, дорогая сестричка».
Больше ничего об этой монахине Диодор Борисович не знал и поэтому рассказать не смог. А вот Дима вдруг вспомнил, как несколько лет тому назад под иконой Спасителя, что висит рядом с левым клиросом, он видел вышитый белый плат. Такой плат иначе называют «подзором». Подзор был, вероятно, очень старый, и потому настолько ветхий, что ткань местами протерлась до дыр. На нем серебряной нитью были вышиты цветы и листья. Судя по тонкости работы, она была явно сделана умелой мастерицей –золотошвеей. По правому краю подзора виднелась надпись, вышитая серебряной же нитью: «на молитвенную память от Ирины Опариной». Впоследствии обветшавший плат из-под иконы сняли, и Дима больше никогда его не видел. Но надпись на нем запомнилась ему. Она явно скрывала какую-то тайну. Кто была эта Ирина Опарина? Кому предназначался плат, вышитый ею «на молитвенную память», и кого просила она молиться о ней? И почему, наконец, на вышивке, сделанной Ириной Опариной, стежки кое-где лежали неровно, так что у мастерицы то ли было плохое зрение, то ли дрожала рука?..
Имя и фамилия автора вышивки на подзоре совпадали с именем и фамилией монахини, похороненной у Соломбальского храма. Так что это явно было одно и то же лицо. И Диме захотелось побольше узнать о загадочной Ирине Опариной. Но как он мог бы это сделать?
На помощь пришла читанная когда-то Димой книга рассказов о Шерлоке Холмсе. Вернее, тот знаменитый «дедуктивный метод», с помощью которого великий английский сыщик (а также его реальный прототип, бывший, между прочим, врачом), вел свои расследования. А уж в наблюдательности нашему Диме отказать нельзя. Итак, судя по тому, как выглядела могила матушки Ирины, она не была заброшенной, и кто-то периодически ее посещал. Однако, поскольку Радоница уже миновала, а сухая трава с могилы еще не была убрана, родственники матушки Ирины были либо стары, либо жили не в Архангельске и поэтому не имели возможности часто посещать ее могилу. И вот, после окончания Богослужения, Дима вооружился граблями и убрал с могилы сухую траву и мусор. В этом ему помогла матушка Зоя, которой Дима рассказал о монахине Ирине то, что услыхал от Диодора Борисовича. Узнав, что рядом с храмом похоронена бывшая алтарница, матушка Зоя тоже взяла грабли, лопату, а также дырявую детскую ванночку, в которой оказалось очень удобно выносить мусор за ограду кладбища. Вдвоем они быстро привели в порядок могилу монахини Ирины. После этого Дима написал небольшую записку, адресованную ее родственникам с просьбой, если это будет возможно, найти его и рассказать ему о матушке Ирине. Записку он положил на землю у входа в оградку, а сверху прикрыл камешком, чтобы ветром не сдуло.
После этого прошло несколько недель. А родственники матушки Ирины так и не появлялись. Димина записка, прикрытая камешком, оставалась на своем месте. Тогда, чтобы не терять времени зря, любознательный Дима надумал пойти в библиотеку, чтобы узнать что-нибудь о Шенкурском монастыре. Ведь, по словам Диодора Борисовича, матушка Ирина была одной из сестер именно этого монастыря.
Отец Николай, которому Дима рассказал о своем намерении, посоветовал ему пойти в краеведческий отдел областной библиотеки. Придя туда, Дима увидел большую картотеку книг и различных статей, в которых содержалась различная краеведческая информация. В том числе- и по истории различных монастырей Архангельской епархии. С помощью сотрудников читального зала Дима нашел в картотеке раздел, посвященный Шенкурскому монастырю. Раздел этот оказался невелик, но в нем Дима отыскал множество интересной информации о Шенкурской обители. Особенно много ее было в одном номере дореволюционных «Архангельских епархиальных ведомостей» за 1893 год. Оказалось, что Шенкурский женский монастырь был «городским» монастырем. Он стоял не вдали от населенных мест, а в самом городе Шенкурске. Основан этот монастырь был во второй половине 17 века. Впрочем, задолго до этого в Шенкурске существовала община одиноких немолодых и бедных женщин, посвятивших свою жизнь служению Богу и проводивших монашеский образ жизни. В народе таких женщин обычно называли «черничками». Шенкурские «чернички» жили вблизи двух городских храмов. Один из них был освящен в память святой Великомученицы Екатерины и вдобавок стоял на берегу ручья, прозывавшегося «Екатерининским». Поэтому женщин, состоявших в общине, и живших вблизи этого храма, называли «екатерининскими старицами». Община шенкурских «черничек» стала женским монастырем благодаря инокине Марфе. Откуда она была родом- неизвестно. Из старинных описаний известно лишь то, что то была «истинная монахиня, украшенная всеми добродетелями». Однако, помимо усердия в иноческом делании, инокиня Марфа была еще и весьма деятельным человеком. В 1664 г. она отправилась в долгий и небезопасный путь из Шенкурска в Москву, к самому царю Алексею Михайловичу, чтобы исходатайствовать у него разрешение открыть вместо женской общины монастырь. Ее поездка увенчалась успехом. «Тишайший» царь Алексей Михайлович, отличавшийся благочестием, отнесся к монахине с далекого Севера с искренним участием, удостоив ее своего «особенного благоволения». Он не только разрешил открыть монастырь, но и сам сделал на него щедрые пожертвования. Вслед за государем одарили Шенкурский монастырь и другие знатные столичные особы- бояре Голицыны, Морозовы, Милославские, Нарышкины…
Читая об этом, Дима вспомнил, с какими именно выдающимися событиями из истории России были связаны представители этих боярских родов. А помните ли вы об этом, дорогие читатели? Если нет, попробуйте сами провести маленькое историческое расследование… А мы пока вернемся к истории Шенкурского монастыря.
Итак, благодаря неутомимой и деятельной инокине Марфе шенкурская община «черничек» стала женской обителью. Разумеется, первой его игуменией по справедливости была назначена основательница монастыря- инокиня Марфа. Ее стараниями в Шенкурской обители были построены 14 келий, колокольня, а также деревянный храм в честь Святой Троицы. Игумения Марфа активно занималась благоустройством основанного ею монастыря. Поэтому неоднократно обращалась к царю Алексею Михайловичу, а позднее- и к его сыну- царю Петру Первому за разрешением о сборе средств «на монастырское церковное строение».
Еще одной замечательной личностью из числа шенкурских настоятельниц была игумения Евфимия (Подосенова), управлявшая этой обителью с 1727 по 1749 гг. Она родилась в семье местного крестьянина. Стало быть, являлась коренной северянкой. В юности эта глубоко верующая девушка ушла в Шенкурский монастырь, где прославилась своими «умом, добродетелями, строгой подвижнической жизнью». По сохранившимся рассказам о ней, игумения Евфимия была женщиной сострадательной и простой в обращении. Она заботилась не только о сестрах своего монастыря, но и о всех, кто нуждался в ее помощи. Поэтому была уважаема и любима жителями Шенкурска: «счастливые делили с ней свои радости, убитые горем находили в ней утешение и помощь». Мать Евфимия была также искуснейшей вышивальщицей- золотошвейкой. Причем ее мастерство было высоко оценено при дворе императрицы Анны Иоанновны. В ее царствование игумения Евфимия по каким-то монастырским делам посетила Санкт-Петербург, где императрица и удостоила ее своей аудиенции. При этом мать Евфимия подарила императрице Анне покров и воздухи своей работы. А та, подвившись красоте вышивки, пожаловала искусной мастерице хлеб, гарусные четки и икону Божией Матери. Возможно, именно благодаря игумении Евфимии сестры Шенкурского монастыря издавна занимались рукодельями. Они шили и украшали золотым и серебряным шитьем церковные облачения. Вышивали бисером и цветными камешками ризы для икон. Низали бисером четки. Изготовляли и мелкие предметы, вроде расшитых цветными нитками игольниц, мешочков для просфор, да пестрых чехольчиков для пасхальных яиц. Причем в искусстве шитья и вышивки шенкурские монахини не знали себе равных. Разумеется, и в других монастырях Архангельской губернии были свои мастерицы. Но даже монахини- вышивальщицы из Холмогорского монастыря, работы которых хвалил посетивший эту обитель в 1885 г. великий князь Владимир Александрович, уступали в своем искусстве рукодельницам из Шенкурской обители.
Не только по храмам и монастырям Архангельского края, а и далеко за его пределами расходились работы северных монахинь-золотошвеек. Дальнейшая их судьба складывалась по-разному. Многие из них были уничтожены во времена «воинствующего атеизма». Другие стали экспонатами музеев. Но есть и такие, которые поныне находятся в храмах, тем самым выполняя свое первоначальное предназначение. И в нашей Соломбальской церкви сохранились и употребляются во время Богослужений старинные вышитые золотом и цветными нитками покровцы и воздухи. В приделе под стеклянной крышкой находится плащаница дореволюционной работы, с удивительно красивыми узорами по краям, сделанными золотой нитью. На левом клиросе есть и две иконы Пресвятой Богородицы, над украшением которых явно потрудились северные монахини-рукодельницы. У одной из них – Смоленской, риза расшита золотом и бисером. На другой иконе, изображающей Успение Пресвятой Богородицы, одежда Божией Матери сплошь унизана серым стеклярусом и цветными стеклышками- стразами. Между прочим, у Диминого крестного, отца Николая, хранилось настоящее, не фарфоровое или пластмассовое, а именно настоящее и очень-очень старинное пасхальное яичко в украшенном бисером и вышивкой чехольчике. Отцу Николаю подарила его одна старушка. Причем рассказала, что яичко это принадлежало еще ее родителям, купившим его в одном из местных женских монастырей. Удивительно, что такая хрупкая вещь, как яичная скорлупка, в целости-сохранности пережила все бурные события 20 столетия, прежде чем попала к отцу Николаю. Надо сказать, что Дима считал вышивку делом «девчоночьим». Но, вертя в руках это, высохшее до легкости, яичко, он все-таки не мог не удивляться мастерству монахинь, которые сумели «нарядить» его в расшитый чехольчик, причем так, что шов остался при этом незаметен…
…В 18 веке Шенкурский монастырь, как и некоторые другие северные обители того времени, постигла печальная судьба- он пришел в упадок. Поэтому 9 января 1765 г. по указу Епископа Архангельского и Холмогорского Иоасафа почти опустевшая Шенкурская обитель была закрыта, а 4 монахини, оставшиеся в ней к этому времени, переведены в Холмогорский Успенский монастырь. Спустя 13 лет была предпринята попытка возродить Шенкурский монастырь. Правда, теперь уже, как мужскую обитель. Однако, после того, как этот, теперь уже мужской, монастырь просуществовал около столетия, он был почти полностью уничтожен пожаром, случившимся 11 августа 1857 г. В огне погибло множество святынь, находившихся в деревянной монастырской Троицкой церкви. В том числе- и та икона, которую императрица Анна подарила игумении Евфимии. Видимо, Божия воля была все же на то, чтобы Свято-Троицкий Шенкурский монастырь был и оставался женским. И вот в 1865 г. Шенкурский женский монастырь был снова открыт. Для возобновления его из Холмогорского монастыря было переведено около 12 сестер. Во главе их стояла пожилая монахиня Феофания. Среди немногочисленных дошедших до нас имен северных угодниц Божиих судьба этой подвижницы является одной из наиболее ярких.
В миру монахиню Феофанию звали Еленой Николаевной Митрополитовой. Родилась она в Вологде. Молоденькой девушкой Елена вышла замуж за купца второй гильдии Константина Сидорова. От этого брака у Сидоровых родились сын и дочь. Однако, вскоре молодой купчихе на собственном горьком опыте пришлось изведать всю призрачность земного счастья- когда ей было 27 лет, муж ее скончался. После его смерти молодая вдова добровольно отреклась от всех мирских радостей. Она подавала нуждающимся щедрую милостыню, принимала в доме странников, за которыми старательно ухаживала. Часто совершала паломничества по святым местам России. Таким образом Елена Николаевна побывала во множестве обителей- от Киево-Печерской Лавры до Соловков. Горячим желанием ее было покинуть мир навсегда, уйдя в какой-либо женский монастырь. Но на ее руках оставались дети. Как мать, она считала себя ответственной за их будущее. Поэтому, как бы ни хотелось ей порвать с мирской жизнью немедленно, долгие годы, пока подрастали ее дети, Елене Николаевне приходилось превозмогать свое желание стать монахиней.
Спустя лет 13 после того, как Елена Сидорова овдовела, с ней произошел удивительный случай. Будучи на богомолье в Соловецкой обители, она пришла «для благословения и назидания» к жившему там прозорливому старцу Науму. Явившись к старцу, благочестивая купчиха поклонилась ему до земли. «Богу должно кланяться, а не карельцу»,- сказал ей отец Наум, который по происхождению своему был карелом. Затем, к великому изумлению Елены Николаевны, он вручил ей несколько колосьев, сказав при этом: «возьми и побереги пока, а после, когда нужно будет, сей, и от плода их корми своих дочерей». Удивленная словами старца Наума, вышла Елена Николаевна из его кельи, унося с собой его странное благословение. Она не могла уразуметь, о каких «дочерях» он сказал ей. Ведь дочь у нее была только одна. А выходить замуж вторично она не собиралась.
Прошло еще 20 лет. К этому времени дети Елены Николаевны Сидоровой обзавелись собственными семьями и уже не нуждались в материнской опеке. Теперь ничто не мешало ей осуществить свою заветную мечту. И вот 60-летняя Елена Николаевна стала послушницей Успенского монастыря в Холмогорах. Спустя три года ее постригли в рясофор, назвав Евгенией. А 20 октября 1862 г. рясофорную послушницу Евгению постригли в мантию с именем Феофании. Судя по всему, еще живя в миру, она воспитала в себе все качества, которые отличают настоящую монахиню. Поэтому-то спустя три года после пострига именно монахине Феофании было дано ответственное послушание- возродить Шенкурский Свято-Троицкий монастырь. Надо сказать, что к этому времени ей было около 70 лет. В таком возрасте многие из людей стремятся исключительно к тому, чтобы, по примеру царя из сказки А.С. Пушкина, «отдохнуть от дел и покой себе устроить». Однако совсем иначе ведут себя люди, всецело преданные Богу, понимающие важность и спасительность послушания. Можно вспомнить слова Митрополита Мануила (Лемешевского), сказанные им по приезде на куйбышевскую кафедру: «не смотрите на меня, что я старенький. Во мне еще есть сила прославлять Господа». Известны и замечательные строки из Псалтири царя и пророка Давида: «Буду восхвалять Господа, доколе жив; буду петь Богу моему, доколе есмь» (Пс.145.2). И монахиня Феофания приняла назначенное ей послушание с полной преданностью и готовностью нести его, невзирая на возраст и болезни. И она выполнила его как нельзя лучше. Можно сказать, что в годы ее настоятельства Шенкурская обитель, опустошенная пожаром, была построена заново. Именно при игумении Феофании, вместо сгоревшей деревянной церкви, в монастыре были воздвигнуты и два каменных храма — в честь Пресвятой Троицы и Преподобных Зосимы и Савватия Соловецких. Забегая вперед, скажу, что закрытая в послереволюционные годы Шенкурская обитель еще ждет своего возрождения. Однако, к настоящему времени один из храмов, построенных при игумении Феофании, и освященный в честь Зосимы и Савватия, Соловецких Чудотворцев, восстановлен, и в нем совершаются Богослужения.
…2 января 1866 г. монахиня Феофания была назначена игуменией возрожденного ею монастыря. Она управляла им более двух десятилетий- с 1886 по 1888 гг. Возможно, тогда, когда по воле Господней, ей пришлось понести бремя настоятельства, она поняла, о каких «дочерях» говорил ей много лет назад на Соловках прозорливый старец Наум… Но то, что сестры Шенкурского монастыря являлись для игумении Феофании «дочерьми», а она была им «матерью»- не просто слова. Это в действительности было так. И долгие годы на Архангельской земле жила память об игумении Феофании, как о «милосердной и кроткой старице, а к сестрам- матери чадолюбивой». Отличали ее и любовь к молитве к Слову Божию. По рассказам знавших ее сестер, «молитвенница она была усердная, и находила великое утешение, если сестры читали пред нею какие-либо молитвословия и акафисты».
Безусловно, жизнь игумении Феофании являлась назидательным примером для насельниц Шенкурского монастыря. Но не менее назидательной для них стала и ее кончина, наступившая 28 января 1888 г. К этому времени матери Феофании было 88 лет. Судя по описанию ее болезни, причиной ее смерти стала декомпенсированная сердечно-сосудистая недостаточность, сопровождавшаяся массивными отеками не только на ногах, но даже на руках. Впоследствии на нижних конечностях образовались язвы, осложнившиеся гангреной («антоновым огнем», как говорили тогда). Из-за выраженной одышки угасавшая мать Феофания могла только сидеть, так что даже спать ей приходилось сидя. Впрочем, постоянные боли в ногах и одышка практически не позволяли ей забыться сном… Помочь ей медицина того времени была бессильна. Предсмертная болезнь престарелой игумении Феофании длилась два месяца. Но среди невыносимых страданий сполна проявились мужество и сила веры этой замечательной подвижницы. Болезнь свою она переносила без ропота и жалоб, благодаря за нее Бога. И до последнего неукоснительно совершала свое молитвенное правило. Она не оставила его даже тогда, когда ноги перестали ее слушаться, и, превозмогая душившую ее одышку и нестерпимые боли в пальцах ног, читала его сидя. И это навсегда запомнилось тем, кто видел, как умирала игумения Феофания- монахиня не только по одежде, но прежде всего- по духу.
Вот сколько интересных и поучительных историй из прошлого Шенкурского монастыря вычитал любознательный Дима в старинных «Архангельских епархиальных ведомостях». И все это благодаря тому, что одна из шенкурских монахинь оказалась похороненной рядом с Соломбальским храмом.
Что касается судьбы монахини Ирины Опариной, то вскоре и она перестала быть для Димы загадкой. Незадолго до Троицкой родительской субботы ее родственники приехали в Соломбалу, чтобы привести в порядок ее могилу. Оказалось, что «дедуктивный метод» не подвел Диму- они действительно жили не в Архангельске, а в расположенном недалеко от него городе Северодвинске. Именно тогда Диме и удалось встретиться с племянницей и крестницей матушки Ирины, Валентиной Петровной Кумм. А также- с ее дочерью, Татьяной Валерьевной, которая, как выяснилось, служит регентом в храме, что стоит в окрестностях Северодвинска. Так что рассказ об удивительной и печальной судьбе бывшей монахини Шенкурского монастыря Ирины Опариной основан на воспоминаниях ее ближайших родственников.
Ирина Опарина родилась в Соломбале, в дружной и благочестивой семье. Отец ее, Борис Опарин, считался человеком богатым, потому что был владельцем швейных мастерских. Впрочем, в отличие от других девиц из обеспеченных семей, Ирине не приходилось сидеть, сложа руки. Ведь на ней лежала забота о шести младших братишках и сестренках. А среди них она была самой старшей… К труду, к заботе о других она привыкла с детства.
Когда Ирина подросла, казалось, что веселая свадьба и счастливая семейная жизнь у нее не за горами. Девушка она была красивая, умная, видная собою, поэтому в женихах отбою не было. Да и сундук с богатым приданым родители для нее уже приготовили. Но тут случилось событие, в одночасье изменившее ее судьбу.
Однажды Ирине приснился сон. Какой именно- сейчас уже не скажет никто. Только девушка вдруг стала упрашивать родителей: «не выдавайте меня замуж, а отвезите в монастырь. Меня там ждут». Как рассказывала Валентина Петровна Кумм, «ей приснился сон, что ее зовут в монастырь, и она уговорила отца отвезти ее в Шенкурский монастырь, все ее приданое было увезено в монастырь». По ее же словам, отец отвез Ирину именно в Шенкурскую обитель, стоявшую за 375 верст от Архангельска, потому, что там уже жила монахиней одна из их родственниц. Так вот и сменила Ирина Опарина цветное платье на черный подрясник послушницы и остроконечную шапочку-«связочку». Точное время ее поступления в монастырь неизвестно. Вероятно, это произошло в первом десятилетии 20 века. К этому времени (по данным послужных списков за 1917 г.) в Шенкурском монастыре состояло 64 монахини и 54 послушницы. Мне не удалось обнаружить в сохранившихся послужных списках сестер Шенкурского монастыря имени Ирины Опариной. Вероятнее всего, потому, что она поступила туда за несколько лет до его закрытия, так что ее еще не успели официально причислить к монастырской общине указом Архангельской духовной консистории. Стать монахиней Ирина Опарина не успела. Однако, судя по тому, что на ее сохранившейся фотографии она изображена в монашеской одежде, она, вероятно, была послушницей, постриженной в рясофор. То есть —инокиней.
С нелегкой руки атеистической пропаганды бытует мнение, будто в дореволюционных монастырях их насельницы «ничего не делали, только молились». Разумеется, это утверждение весьма далеко от истины. Прежде всего, потому, что молитва- это именно «молитвенный труд», требующий от того, кто его совершает, немалых усилий. Кроме того, из сохранившейся документации женских монастырей очевидно, что все они были именно трудовыми обителями. Поля, огороды, скотные дворы, лесные угодья требовали для ухода за ними множество рабочих рук. В Сурском женском монастыре на Пинежье имелся даже свой кирпичный завод, где кирпич изготовляли сами его сестры. Разумеется, послушания в монастырях были не только «чернорабочие». Но даже такие «белоручные» занятия, как шитье и вышивка, требовали от тех, кто ими занимался, умения, усидчивости и терпения. Поэтому можно с уверенностью сказать, что женские монастыри были «обителями тружениц». И Ирина Опарина, став послушницей, не сидела в монастырской келье, сложа руки. Из воспоминаний ее родственников известно, что ее послушанием в Шенкурском монастыре были всевозможные рукоделия. Ее научили вышивать золотом и бисером. А также — делать «вышивку пером». Современный человек вряд ли может представить, как выглядела такая вышивка. Оказывается, цветные перья укрепляли нитками на ткань так, чтобы они составляли узор…
Мирная монастырская жизнь Ирины Опариной была прервана революцией 1917 г. В апреле 1918 г. Шенкурский монастырь впервые испытал гонения со стороны «воинствующих безбожников»- у него были отняты земельные угодья. Многие монахини были тогда вынуждены пойти на государственную службу, чтобы тем самым попытаться сохранить монастырь хотя бы, как «трудовую коммуну». Ни в каких выступлениях против советской власти насельницы Шенкурской обители не участвовали. Мало того. В 1922 г., во время сбора средств для голодающих Поволжья, последняя из настоятельниц Шенкурского монастыря, игумения Рафаила (Вальнева) с готовностью откликнулась на призыв помочь бедствующим людям и пожертвовала «2 медали, Георгиевский крест, 1 цепочку и 2 клада с маленькими иконками». Однако все это не могло спасти монастырь, который все более и более утесняли, отнимая у него здания под различные советские учреждения. Неравная борьба заведомо обреченной обители с гонителями продолжалась более 5 лет. В ней участвовали и жители Шенкурска, которые написали коллективное письмо в Совнарком с просьбой не закрывать монастырь. Видимо, многим горожанам помнилось, как Шенкурская обитель помогала беднякам, как она отчисляла средства на церковно-приходскую школу… Но все же 17 июня 1923 г. Свято-Троицкий Шенкурский монастырь был закрыт.
После закрытия монастыря инокиня Ирина несколько лет скиталась по России. Возможно, она пыталась найти другой монастырь, которому бы не грозила опасность закрытия, чтобы укрыться в нем от виденного ею ужасающего разгула «воинствующего безбожия». Но разве существовали в ту пору такие обители? И убедившись в этой горькой истине, инокиня Ирина вернулась на родину, в Соломбалу.
Отца ее к тому времени уже не было в живых. Братья и сестры давно выросли и вели самостоятельную жизнь. И инокиня Ирина, вероятно, прошла через соблазн завести семью, поступить на государственную службу, и «жить, как все». Она выдержала этот соблазн. На небольшие сбережения купила домик в Соломбале и стала служить при Соломбальском храме. Этот храм стал для нее как бы маленьким монастырем, цитаделью Православия среди враждебного, безбожного мира. Инокиня Ирина прослужила при Соломбальском храме, вероятно, с тридцатых до начала пятидесятых годов. По крайней мере, мне пришлось видеть обрывок тетради, которую наш любознательный Дима обнаружил на колокольне. Это были листки из подшивки церковной документации за 1951-1954 гг. В них послушание, которое несла матушка Ирина в нашем храме, было обозначено так- «уборщица алтаря». На самом же деле, в церкви она была, как говорится, «на все руки»- и кадило подавала, и на клиросе пела, и звонила в колокола. Ее племянница, Валентина Петровна Кумм, вспоминала, как «славная, добрая крестная умела играть на колоколах. Меня, когда я была маленькая, часто брала в церковь и я слушала ее игру, мне очень нравилось».
Однако, старым прихожанам Соломбальского храма инокиня Ирина запомнилась не столько, как голосистая певчая или искусная звонарка, ловко управляющаяся с колоколами. За почти 200-летнюю историю нашего храма его стены повидали многих певцов и звонарей. Увы, ныне безвестных. Но память об инокине Ирине пережила ее на несколько десятилетий. И в нашем храме и поныне есть люди, которые могут вспомянуть ее, по словам Т. Шевченко, «добрым, тихим словом». Чем же и какой именно запомнилась матушка Ирина тем, кто знал ее при жизни? Она запомнилась им настоящей монахиней. И, не умей она петь или звонить в колокола, они все равно никогда не забыли бы ее за ее доброту и жертвенное милосердие к бедствующим людям. Вероятно, много выстрадав сама, инокиня Ирина обостренно чувствовала чужую боль, и стремилась, чем могла, облегчить ее. «Всех-то она любила и жалела, — вспоминала одна пожилая прихожанка, родители которой в 20-е годы были высланы в Архангельск, — бывало, даст ей кто хлебушка, так она и им с нищими поделиться норовит. Или придет к нам, да хлеб, что ей подали, маме и отдаст. «У тебя, Евфимьюшка, детки, так тебе он нужнее…» По воспоминаниям племянницы инокини Ирины, В.П. Кумм, она «была грамотная, умела вести беседы, у нее было много крестников и крестниц». Беседы, которые вела инокиня Ирина, были адресованы несчастным, отчаявшимся людям, которых в ту пору в Архангельске было немало. Ведь в послереволюционные годы в нашем городе и его окрестностях жило множество ссыльных, как из духовенства, так и из мирян. Хорошее знание Священного Писания и житий Святых помогало инокине Ирине вселять веру и надежду в сердца «скорбящих и озлобленных» людей. Помогал и собственный горький житейский опыт. Поэтому слова ее обладали особенной силой. Об этом замечательно написал когда-то в одной из своих детских пьес С. Маршак: «кто сам просился на ночлег, скорей поймет другого»… Одну ссыльную монахиню, которую звали Надеждой, инокиня Ирина приютила в своем доме. Она заботилась о ней до самой ее кончины.
Беззаветным служением Богу, храму, людям была наполнена жизнь матушки Ирины Опариной. И незадолго до смерти, уже неизлечимо больная (она умерла от рака желудка) старушка-инокиня решила оставить в Соломбальском храме память о себе. И той памятью о ней должен был стать плат, «подзор» под икону, который она вышила в дар родному храму. Серебряной нитью, где «стебельчатым швом», где гладью, уже нетвердой и дрожащей старческой рукой, разбросала она на белой ткани причудливый узор из цветов и трав. А еще вышила в правом углу надпись — «на молитвенную память от Ирины Опариной». И звучала та надпись, как просьба, обращенная к тем, кто будет жить после- не забывать в своих молитвах инокиню Ирину Опарину.
После смерти инокини Ирины, по ее завещанию, ее родственники отдали в Соломбальский храм принадлежавшие ей иконы и книги. Правда, какие именно- неизвестно. Потому что на них не было никаких надписей. Однако, они и поныне находятся где-то среди икон и книг нашего храма. А вышитый матушкой Ириной плат-подзор пережил ее на несколько десятилетий. Пока не истлел окончательно… Но намного долговечнее оказалась та добрая память, которую оставила по себе инокиня Ирина в сердцах знавших и помнивших ее людей.
Вот и вся история о тайне старинного вышитого плата, который Диме однажды довелось увидеть в нашем храме. И об инокине Ирине Опариной. Вы скажете, что ничего таинственного во всем этом не было и нет. Возможно, что вы и правы. Но все-таки сколько удивительных историй о подвижниках, живших в давние и недавние времена, хранят старые стены наших Православных храмов! И верится, что память об этих людях будет жить долгие годы. Старым людям- на утешение. Молодым- в пример. А нашей Российской земле, которую они «украсили своей праведной жизнью»- на славу.
