Русский роман о любви. Книга первая. 9 глава. Отпуск. 10 глава. В тылу врага

9 глава. Отпуск

Ибо, чем Ты наказывал врагов, тем самым возвеличил нас, которых Ты призвал.
Премудрости Соломона, 18
31 мая 1941 года

Соловьи пели в садах, расположенных на обрывах, вдоль реки Шадринки. Аромат весенних соцветий плыл головокружительной сладкой волной над всей округой, над бревенчатыми избами и узкими улочками деревни Полевая. Ни одного дома не было в окрестности без яблоневого и вишневого сада, без густых зарослей черемухи и сирени. Казалось, что над деревней нависло белое душистое облако, в котором восторженно купаются золотистые пчелы и нежатся рассеянные лучи солнца.
К Марии Андреевне Ерохиной приехали сыновья в отпуск. Почти одновременно. Николай, ладный подтянутый, высокий капитан в парадной, но слегка помятой форме прибыл утром на первом шестичасовом поезде. Ранний севастопольский загар украшал его мужественное лицо. Прямой нос, выдвинутый вперед подбородок, и высокий лоб подчеркивали его волевой характер и природный ум. В первый день лета сорок первого года ему исполнялось двадцать два года, и день рождения он хотел отметить дома, с семьей.
Николай подходил к родному дому, и сердце его радостно трепетало серебряным колокольчиком в предвкушении долгожданной встречи. Когда он подошел ближе, то увидел: порыжевшую крышу с покосившейся трубой, прохудившийся забор, необрезанные кусты смородины и малины, юное деревце рябины, деревянный скворечник, который он смастерил несколько лет назад с братом. Слезы показались у него на глазах, но он постарался взять себя в руки.
Зайдя в дом, Николай обнял мать и преподнес ей букетик черемухи, который нарвал по дороге домой в придорожном лесу. А затем стал выкладывать на стол из чемодана продукты, которые купил в городе: гречку, чай, конфеты, сахар, консервы, пшено, халву.
- Ну, как ты, мам, - дрогнувшим голосом спросил он, увидев, как за год изменилась его мать. Вроде еще не очень крепко постарела, но тени под глазами стали чуть темнее, морщинки - глубже, губы - плотнее сжаты, а уголки рта опустились ниже.
- Все хорошо, сынок, - молвила она, и Николай почувствовал укол совести в том, что мать живет одна, без поддержки сыновей, но никогда не попрекает их с братом. Коля всегда осознавал вину, но что он мог поделать. Жизнь была такой притягательной, и хотелось добиваться каких-то высот, а не сидеть под мамкиной юбкой. Чтобы хоть как – то облегчить материнский труд, Николай, переодевшись, развесив морской китель и брюки, положив капитанскую фуражку на шкаф, сразу взялся за хозяйственные дела.
Мария Андреевна, тем временем, хлопотала по дому, варила картошку, жарила мясо и пекла пироги с капустой и грибами, время от времени с любовью останавливаясь около сына, поглядывая на него и рассказывая ему деревенские новости. Он смеялся, когда она пыталась поведать ему что-то смешное, и грустил, когда она вспоминала о судьбе своих односельчан или его одноклассниках. Николай, с ужасом думал о том, что как же так получается: он так любит свой старенький дом, свою родную деревню, но жить здесь ему очень не хотелось бы, что тут можно от тоски с ума сойти и спиться. Он вкусил уже городской жизни, пусть и с привкусом казармы. Но он надышался и морским воздухом, так надышался, что прирос к нему, и казалось, что без него ему не выжить, не выстоять, не победить в жизни.
Младший сын Марии, крепкий, широкоскулый и низкорослый, с еще по-детски пухлыми губами, девятнадцатилетний Михаил, летчик, приехал ближе к вечеру, на попутном грузовике. Добирался он из Молотова с пересадками.
Порывистый, резкий, с острыми чертами лица, похожий на белку, молодой человек был хорош своей стремительной красотой. Он энергично двигался по комнатам так, что прогибались половицы и в серванте звенели чашки. Михаил не забыл привезти красивую яркую ткань василькового цвета на платье для матери и новенькую полевую сумку в подарок старшему брату на день рождения. Совсем недавно новоиспеченный летчик окончил военное училище, и, приехал на побывку, весьма гордый новенькими лейтенантскими погонами. Внешне Михаил очень был похож на своего деда Александра, отца у Дмитрия Ерохина. Александр Ерохин, в далеком двадцать первом году, не пережил смерти сына и через полгода ушел вслед за ним. Бабушка Тамара Прокофьевна была крупная, высокая, с грудным голосом, ласковая. Но, к тому времени, когда Михаил окончил училище, бабушки тоже не стало. Два человека на земле ждали Михаила и радовались встрече с ним: мать его, Мария Ерохина, и старший брат Николай.
Братья обнялись, довольные неожиданной и счастливой встречей, и, попив чаю, стали решать вопрос по ремонту материнского дома. Отпуск у военных короткий, а надо успеть и крышу поменять, и ворота починить, и венцы гнилые на крыльце переставить. Дрова, старший, Николай, уже наколол и сложил в поленницу на заднем дворике.
Мать, накормив сыновей, тем временем, хлопотала со стиркой и баней, выдав братьям чистые рубашки и портянки, она отстирывала их рубашки и нижнее белье в щелочном растворе, расположившись со стиркой под старым дубом, невесть как оказавшимся на участке земли Ерохиных. Стариков, которые видели этот дуб еще молодым деревцем, давно не было на свете, а дуб все стоял, закрывая своей роскошной кроной часть сада, и Мария приспособила этот тенистый уютный уголок под место отдыха и хозяйственных дел.
В деревне Полевая прошла вся ее жизнь и с наступлением весны Мария Андреевна Ерохина особенно часто предавалась ярким воспоминаниям. В ней просыпалась молодая кровь и жажда открытий, она ощущала, как у нее вырастают крылья, которые несут ее память в те годы, когда ее сыновья были маленькими крошечными мальчиками, и спали около нее на кровати, когда им было страшно, а она боялась пошевелиться, чтобы их не разбудить. Она вспоминала, как они пошли в школу, как она покупала им карандаши, как возила их в город, который поначалу был так велик и страшен своими заводами и улицами, а потом казался таким скучным и провинциальным, по сравнению с Москвой и Ленинградом. Теперь же город назывался Молотов, но краше он от этого не стал, и прежнее название «Пермь» Марии нравилось больше.
Рано овдовев в молодости, Мария постарела, как минимум, на пять лет и на ее лбу поселилась живая и горькая складка, которую, если быть внимательным, можно наблюдать на лице сирот и таких же, как она, овдовевших баб.
В сорок первом году ей было чуть больше сорока, но тяжкая ее доля, постоянная физическая работа и одиночество отложили неизбежную печать на ее внешности. Несмотря на то, что она постоянно общалась с людьми и была заведующей библиотекой, на душе ее не было покоя и умиротворения. Так бывает, когда человек живет больше прошлым, чем настоящим. Она много читала, но если посмотреть на ее руки, то они у нее были темные от постоянной работы с землей, таким способом Мария пыталась заглушить зов своей памяти, но не могла. Она жила воспоминаниями.
Сыновья были ее радостью, ее утешением в скорбях и печалях. Она мечтала, чтобы их жизнь сложилась благополучно, но оставить их при себе ей не удалось, как она не старалась.
Такое было время. Время взлетов и свершений, время всеобщего энтузиазма и погони за мифическим счастьем. Дети уезжали от своих родителей в другие города на учебу и работу, на службу и на подвиги, а матери их ждали всю зиму у окошка, подперев щеку рукой или навязывая очередную партию носочков или варежек. Осенью, летом, зимой или весной, дети возвращались. Возвращались на время, взрослые, красивые и наполненные новой удивительной жизнью. Отчего на материнские глаза наворачивались слезы радости, гордости или слезы печали. Давно обрезав пуповину, соединявшую ее с младенцем, только теперь матери понимали, что их дети теперь от них настолько далеки, что ни один поезд или корабль не способен преодолеть то расстояние, которое возникало между матерью и ее ребенком.
Но, жизнь возрождалась снова и била ключом, как только появлялись внуки, копии Сашенек или Сережиков, и матери оживали, оттаивали и нянчились с ними, забывая о себе. Мало было в те годы людей, зацикленных на себе, людей несчастных от своего нарциссизма, и много было тех, кто всецело отдавал свою жизнь ради чьего – либо блага, ради какой-то высокой и благородной идеи.
Поэтому люди были намного счастливее и их дети смеялись не от пошлых и грубых шуток, услышанных по телевизору или модной радиостанции, а от того, что чувствовали в себе и в окружающих людях звонкую сильную и мощную энергию, которая называется жизнь.
1 июня 1941 года
- Ну как клюет в твой день рождения? Будет рыба на пирог или не будет, мать спрашивает, - поинтересовался Михаил, спускаясь к Николаю с высокого берега. Брат стоял на мелководье, по колено в воде, и плавно водил поплавком по ее зеркальной глади. Рядом, на потемневшем влажном песке, стояло ведерко с наловленными окунями.
- Отменно клюет. День сегодня хороший. И на пирог и на уху рыба будет, - похвастался Николай, с улыбкой взглянув на брата. Он специально не стал его будить рано, чтобы тот выспался после тяжелой дороги. Но Мише, как и Николаю, не спалось. И он, как в детстве, примчался к нему на рыбалку.
- С днем рождения, братишка! Дай – ка, я тебя обниму, - Михаил подошел ближе, и Николай вышел из воды, поставив удочку в рогатину, встретил его дружеским объятьем.
- Вот хотел тебе подарить вечером, когда отмечать будем. Но раз ты на рыбалке, то тебе это больше сейчас пригодится, чем вечером. Показав брату офицерскую сумку, Михаил надел кожей пахнущий ремень на плечо Николаю.
Тот с благодарностью кивнул, рассмотрел подарок, и повернул голову на тихий, но назойливый, все нарастающий звук. Наконец, они отчетливо услышали рев моторов откуда-то сверху. Одновременно посмотрев в небо, они проводили взглядом серебристый военный самолет, с грохотом пронесшийся сквозь облака.
- Ну вот, всю рыбу мне распугал, - недовольно качнул головой Николай.
- Тебе не кажется, Коля, что самолеты стали летать чаще?
- Ты летчик, тебе видней, - нахмурившись, ответил Николай, глянув на Михаила в подаренный бинокль, - Я ведь в этом ничего не понимаю. Но, определенно, чувствую, что-то будет. Голос его приобрел суровый оттенок, и грустная тень пробежала по лицу.
- А я тебе скажу больше, Коля. Когда нас оправляли в отпуск, на аэродром гнали много машин и много рабочих, строили дополнительные ангары, рыли противотанковые траншеи и все парни в один голос говорят одно и то же. Война, Коля, будет.
- Я знаю, Миша. Просто про это лучше вслух, при свидетелях не говорить. У нас все границы на море оцеплены патрулями. Мужики работают в усиленном режиме. Но рассказывать про это нельзя, иначе могут посадить за саботаж. Так что когда вечером придут гости, молчи, Миша. Мы с тобой почти все знаем, а людей расстраивать нельзя. А будут тебя спрашивать, уйди в сторону, Миша, от такого разговора.
- А с кем война, Коля?
- C немцами, брат. Остальные все уже свое получили.
- Ох, смотри-ка, на твоей удочке… похоже, что щука.
Выводя рыбину, с усилием подтягивая ее по поверхности воды и приведя на мелководье, он крикнул в азарте, - Помогай, Миха!
Тот, подвернув штаны, бросился в воду, и подхватил зеленоватую красавицу щуку на руки. Она билась как ошалелая, пытаясь вырваться, и Михаил, одетый в рубашку и брюки, моментально стал сырой с головы до ног, но не выпустил хищницу из рук. На подмогу пришел Николай, и они вытащили тяжеленную рыбу на берег и бросили на песок, подальше от воды. Несколько раз подпрыгнув, она затихла, приберегая силы, и стала двигаться меньше и реже, но ее опасный рот выражал серьезную угрозу для всех окружающих.
- Ну, ты и везучий, брательник! Такую красавицу и в сети не поймаешь, уйдет, найдет брешь. Теперь можно полдеревни на день рожденья приглашать, пироги знатные получатся. Она, видно, с перепугу, на крючок к тебе попала. Самолет ее оглушил и она заметалась. Обычно, наоборот бывает, рыба от страха прячется. А эта шельма все перепутала, - веселился Михаил, и Коля с ласковой улыбкой смотрел на него.
Солнце уже было высоко и братья стали сворачивать удочки. Легко поднимаясь по косогору, они обсуждали свои планы на ближайшие дни. Могли ли Михаил и Николай тогда знать, что в эти дни они видятся последний раз в жизни?

10 глава. В тылу врага
И живых недоставало для погребения, так как в одно мгновение погублено было все драгоценнейшее их поколение.
Премудрости Соломона, 18
Июнь - июль 1941 года. Граница
Они лежали, плотно прижавшись к влажной, по-матерински теплой земле, ввинчиваясь в нее телами, вворачивая в нее мягкие живые шурупы локтей и колен.
Земля и небо вокруг разрывались на кусочки от грохота бомб, и казалось, что от разрывов снарядов за шиворот сыплется сухая небесная штукатурка. Какая это была по счету бомбежка? Никто с точностью бы это не сказал. Сколько дней им идти по густым заросшим порослью лесам? Михаил Ерохин отмечал ножиком на внутренней стороне своей полевой сумки засечки, обозначая тонкой чертой каждый новый рассвет, но он уже сбился со счету. Глаза у всех слипались, сапоги разваливались, а военная форма превратилась в лохмотья. Да еще комары с окрестных болот не давали покоя ни днем, ни ночью.
Когда бомбежки прекратились, вернее, сдвинулись вперед, к линии фронта, и стали почти не слышны, люди в группе поняли, что если они не остановятся, и не выберут правильное решение дальнейших действий, то просто сгинут на дне белорусских болот. И будут вечно бродить, но уже призраками, превратившись в голубые огоньки, мерцать то тут, то там, доказывая неизвестно кому, что здесь, когда-то были люди.
Остановившись, и проанализировав ситуацию, они поняли самое главное: они, молодые летчики, только окончившие летные училища, остались без самолетов, без боеприпасов, без продуктов, на оккупированной территории, в глубоком тылу врага, забытые своей страной. Как это могло получиться?
Случилось так, что война застала их внезапно; аэродром, на котором они служили по распределению после училища, расположенный неподалеку от границы, был снесен с лица земли всего за несколько часов, а оставшиеся в живых мужчины, кто смог найти машины и бензин, выехали в сторону штаба. Их бомбили. Один из полуторатонных грузовиков перевернулся, почти все, кто успел выпрыгнуть из него и спастись, рассеялись по окрестным лесам. Все в округе полыхало, и только река дала им возможность выйти из огненного кольца.
Когда они собрались все вместе, то их оказалось не более десяти человек. Они догадались сразу, что оказались в тылу врага, но не сразу поняли, что для того, чтобы спастись, надо перед собой поставить конкретную цель. В первую очередь, необходимо было выйти к линии фронта.
Это была достаточно трудная задача, и, они приняли совместное решение – выжить любой ценой, а для этого требовалось главное условие - строго соблюдать дисциплину. Для начала был решен вопрос с продуктами и одеждой. Как правило, в ближайшую деревню обычно отправляли двух человек на разведку: с целью достать еду и осмотреться. Если деревня была пуста от немцев, то все остальные ребята могли немного отдохнуть и выспаться на сеновале, или даже в заброшенном доме, а не на сыром болотном мху. Затопить ночью печку так, чтобы не было видно дыма – это уже счастье. Безоружная охрана стояла всю ночь или весь день, пока была возможность определиться, где они находятся, и собрать продукты в дорогу.
Однажды, им жестоко «повезло». Они пришли в совершенно пустую деревню, полную не разрушенных домов, где в живых оставались только худой, седой как лунь, высокий старик и щуплый белоголовый подросток с крупной головой. Ему было на вид около двенадцати лет. Отправив внука в погреб за банкой с огурцами, и поставив вариться картошку в чугунке, дед Николай с горечью стал рассказывать, что за несколько лет до войны, его сыновья, погодки Георгий и Семен, поступили один за другим в военное училище в Москве. Писали письма. Приезжали. Теперь же про их судьбу ничего не было известно. Когда в деревню внезапно пришли немцы, то дед с внуком были на охоте и ночевали в охотничьей сторожке в сорока километрах от деревни.
- Если бы я знал, что они придут именно в это время, то применил бы свое ружье по - другому, - гневно сказал Николай Спиридонович, пытаясь растереть онемевшую левую ладонь о край стола.
Когда дед с внуком вернулись, то им пришлось хоронить жителей деревни. Они все до одного были заколоты штыками. Без единого выстрела погублено было шестьдесят четыре человека. От самого дряхлого, девяностолетнего старика - кузнеца Игнатия, его нашли за околицей, у сарая, до самого маленького – шестимесячного Ивана, самого младшего внука деда Николая, братика у подростка Алексея. Парень потерял дар речи, когда увидел заколотую штыком мать и бабушку, а затем и маленького братика в кроватке. Малыш не успел даже заплакать. Он был убит во сне. У старика на нервной почве отнялась левая рука, когда он тесал из старых ворот гробы.
- За что? Негодовал старик и долго не мог успокоиться. Посуда звенела под его здоровой рукой, когда он собирал на стол нехитрую закуску.
Пока на печке булькал чугунок с картошкой, двенадцатилетний Алексей повел гостей через лесочек и показал новенькое кладбище, на котором стояло шестьдесят четыре свежих березовых креста. Увидев эту невыносимую для русского сердца картину, озаренную утренним июльским солнцем, летчики были потрясены. У Михаила на глазах закипели слезы, а кто-то из ребят не выдержал и громко сматерился. Их проводник, немой подросток Алексей посмотрел на могилы потерянным взглядом. В глазах его стояла невыразимая боль. Вернувшись в дом и сев за стол, выложив все свои запасенные продукты, продолжили разговор с хозяином, Николаем Спиридоновичем:
- Когда здесь фашисты были, дед?
- Пять дней мы работали не покладая рук. Сначала копали могилы, потом хоронили. Алеша всем таблички сделал с именами. Закончили неделю назад. Значит, они были здесь две недели назад, - Дед, волнуясь, перебирал свою седую бороду, и, опершись на переносицу, добавил уверенно. – Так и есть, Алеша две недели говорить не может. Голос потерял.
- И больше они не появлялись?
- Не появлялись, но я жду их, - дед показал самодельные патроны, - Вот каждый Божий день делаю. За всех должен рассчитаться.
- В каком районе мы находимся?
- Себежский район, отсюда до границы пешком можно дойти. Фашисты на мотоциклах к нам приехали.
- Какое сегодня число?
- Двадцать пятое июля. Вот у меня календарь тут висит, - показал дед место около кровати, где в углу, на божнице стояло несколько старых икон. Под ними висел изрядно потрепанный календарь.
- Значит, числа десятого июля, здесь появились немцы?
- Выходит, что так, - сурово качнул головой старик.
- Сегодня мне исполнился двадцать один год, - удивленно сказал Михаил Ерохин, внимательно рассматривая отрывной календарь. – Никогда не думал, что буду отмечать день рождения в оккупации.
- Вот и посидим, отметим. Выпьем за скорейшее, так сказать, освобождение от немцев. Спиртяги немного осталось. Чуть – чуть совсем, - но ради такого случая, - сказал старшина Бирюков.
- Помянем всех жителей деревни, - добавил сержант Осокин.
- Не успел я, - продолжал казнить себя старик, - они ведь не стреляли. Поэтому я их и пропустил. Не услышал. А то бы встретил их у дороги, если бы знал. Пришли мы с Лешей из леса, а в доме тишина, как будто никого никогда и не было. Только кровь везде капает. И все мертвые. Никто не остался в живых. А на дороге следы от мотоциклов и бутылки от шнапса. Дед не выдержал, сматерился и встал. Перед ним стоял стакан, который был заботливо наполнен до половины спиртом.
Не закусывая, дед залпом выпил полстакана чистого спирта. Слезы непроизвольно хлынули из него как из грозовой тучи и живительным исцеляющим дождем потекли по бледному морщинистому холсту лица. Словно долго они копились и наконец-то лавина прорвалась. Дед не стеснялся своих слез. Усевшись в свой угол, он плакал молча, беззвучно, по - мужски.
И только тогда Михаил Ерохин заметил, что немой белоголовый подросток Алексей волосами был совершенно седой, как и его дед. Этот плакать не мог, но в глазах его полыхал гнев, которым можно было сжечь не один город с врагами.
- Добрый будет нам помощник, - сказал тогда лейтенант Семенов про этого :паренька. И как в воду глядел. Парень стал самым юным партизаном в отряде и прежде чем героически погибнуть, заведя с десяток фашистов на минное поле, с честью исполнял свой долг, освобождая родину от оккупантов.