Мне хотелось бы обозначить проблему, которая, на мой взгляд, определяет несколько важных и, казалось бы, разноплановых явлений. Явления эти следующие.
Первое — отрицательное отношение к нашей Церкви многих искренних, нравственных, мыслящих людей. Это отрицательное отношение не уменьшилось, а, пожалуй, только увеличилось в последнее время.
Стало быть, второе явление, которое придётся затронуть — это наши миссионерские усилия, которое вовсе не тормозят этот процесс.
И третье — вещь, так сказать, «обратная» миссии: «расцерковление», разочарование в Церкви и отход от неё достаточно большого количества людей — и особенно молодых людей, получивших церковное воспитание в своих семьях. Давайте рассмотрим всё это по порядку.
Я имею многих друзей и знакомых среди людей искусства, правозащитников и журналистов, которых в православной среде презрительно именуют «либеральными». На знакомых мне «везёт»: могу свидетельствовать, что все эти люди (не лишённые, разумеется, тех или иных человеческих слабостей, немощей и заблуждений) обладают очень верной нравственной интуицией, «чувством правды», а главное — все они, даже те, кто позиционирует себя в качестве «агностиков», с огромным уважением относятся к образу Христа. Но большинство из них «на дух» не переносят Русскую Православную Церковь. Их образ мыслей весьма отчётлив: наша Церковь имеет ко Христу весьма малое отношение. Примеров этого рода такое множество, что мне нет нужды приводить цитаты: я думаю, что читатель сходу может вспомнить десяток-другой подобных высказываний. Причём здесь надо отметить, что это вовсе не частное настроение сотни-другой человек: такое отношение к Церкви — весьма значимая часть общественного сознания, во всяком случае в культурно-интеллектуальной его части.
Как к этому относиться нам, членам Русской Православной Церкви? Здесь есть два варианта.
Первый — который в 99% случаев и используется: ругать всех этих людей, поносить их, уничижать, отказывать им в праве на свой взгляд на мир, считать их «людьми второго сорта», не способными увидеть, понять и принять высоту и глубину нашего Православия. А вдобавок, разумеется, обвинить их в том, что они являются оплачиваемой иноземными спецслужбами «пятой колонной» гнилого Запада, только и радеющего о том, чтобы уничтожить Православную Россию.
Второй вариант совершенно непривычен сегодняшним российским православным. Первейший и важнейший христианский принцип покаяния с очевидностью требует от нас: когда мы выслушиваем обвинения в свой адрес, пусть эти обвинения и неверны — нам нужно остановиться и задуматься: а какой мы сами даём повод, что ради нас имя Божие хулится у язычников (Рим. 2, 24)? «Ещё чего!», слышу я немедленное возражение. «Они — враги России и Русской Церкви; нужно не прислушиваться к ним, а бороться с ними и уничтожать их!». Не так смотрит на это дело Священное Писание. Апостол Павел говорит о добром свидетельстве от внешних (1 Тим. 3, 7), которое надлежит иметь епископу, а в его лице — и всей возглавляемой им христианской общине. Во 2-м послании к Коринфянам Апостол тщательно подчёркивает свою щепетильность в делах финансовых, для свидетельства их чистоты специально поставляет особенного, уважаемого всеми человека и заканчивает свои рассуждения по этому поводу так: ибо мы стараемся о добром не только пред Господом, но и пред людьми (2 Кор. 8, 21). Следовательно, христиане не вправе отвергать негативное суждение о Церкви со стороны внешних; нужно обязательно понять, в чём заключаются наши ошибки, промахи, упущения — хотя бы для того, чтобы не дать повода ищущим повода (2 Кор. 11, 12).
Здесь есть и ещё одна сторона. Святейший Патриарх Кирилл непрестанно подчёркивает, что сегодня миссия — жизненная необходимость для Русской Церкви. Миссии же никак не может быть без честного и аргументированного ответа на какие бы то ни было возражения и вопросы, пусть даже они исходят и от заклятых врагов Церкви. К последним обычно (чаще всего без всякого на то основания) и причисляются современные культурно-интеллектуальные круги. Но — с миссионерской точки зрения: а что, нашей Церкви не нужны интеллектуалы? Прогнать их всех? заклеймить позором? не считать нужным отвечать на их вопросы и недоумения? Можно прогнать; но разве в этом состоит миссия? И кто же останется в Церкви? власти, коммерсанты и люмпены? Культура и работа мысли, пусть даже и сопровождаемые сомнениями и исканиями, выходит, нашей Церковью не востребованы? Достаточно хотя бы полистать выступления Патриарха Кирилла, чтобы убедиться, что это — вовсе не то, что хочет наш Предстоятель от миссионерской деятельности.
Итак, если мы пойдём по тому единственно правильному, а стало быть — православному пути, который нам предписывает и Евангелие, и Церковь, и сегодняшняя необходимость миссии,-то нам придётся сделать вывод: люди, обвиняющие Церковь, по-своему правы. Они не видят в нашей церковной жизни Христа. Они не видят в церкви. И в этом вина не их, а наша — мы не смогли быть так открыты их совестям (2 Кор. 5, 11), чтобы они, увидев наше чистое, богобоязненное житие, без слов приобретаемы были (1 Петр. 3, 2;1).
Весьма сходные процессы происходят и с теми людьми, которые из Церкви уходят. Особенно, повторю, это касается молодых людей. Впору вводить уже специальный термин — ДВР («дети верующих родителей»); опыт свидетельствует, что не менее 2/3 детей, воспитанных в Православии от младенчества, при наступлении юношеского возраста сбрасывают с себя церковность как обузу. Но здесь хоть более или менее понятно: церковность в сегодняшних постсоветских семьях подчас бывает лишена подлинного христианского содержания, представляя собой своеобразную смесь идеологии, магизма и «советских» комплексов, мимикрировавших под православный обиход (безответственность под видом «послушания», неуважение к себе и к другим людям — под видом «смирения», разобщённость и злоба под видом «борьбы за чистоту Православия», и т. д.). Дети просто не получают подлинного христианского духовного и нравственного воспитания, не происходит их встречи со Христом; поэтому когда они приходят в тот возраст становления личности, в котором все авторитеты подвергаются сомнению — «церковь без Христа» этой проверки не выдерживает.
Но Церковь оставляют и люди, много лет старавшиеся честно жить православной церковностью в её сегодняшнем варианте (разумеется, мы здесь говорим о людях искренних и ищущих Бога, которые вошли в Церковь по прямым религиозным, а не каким-то иным, прикладным, побуждениям). И их уход — гораздо более серьёзная и трагическая вещь, нежели непонимание и недоверие к Церкви людей внешних. Последние наблюдают за нами со стороны; а каково человеку, сознательно вошедшему в Церковь, от многого отказавшемуся, взявшему на себя многие подвиги, порой вплоть до радикальной перемены своей жизни, принятия священного сана или монашества — после многих лет церковной жизни убедиться в том же, что благодаря здравому нравственному чувству видят без всяких подвигов люди нецерковные?
Что же за процесс заставляет христиан «расцерковляться»? Происходит это тогда, когда церковность превращается в рутину, из неё уходит радость. Христос, так ярко вошедший в жизнь при начале воцерковления, скрывается и заслоняется обрядом, правилами, мелочными долженствованиями и запретами. «Пробиваться» ко Христу становится всё труднее и труднее. Прямой зависимости между хождением в церковь, молитвословием, постами, выстраиванием православного обихода и жизнью во Христе не оказывается.
Мало того, я дерзну сказать, что современный уклад нашей церковной жизни даже и препятствует человеку возрастать во Христе. Ведь когда христианин взрослеет в Церкви, ему объективно требуется всё бóльшая свобода, всё бóльшее доверие и уважение как к члену Тела Христова. А у нас со свободой, с доверием и уважением очень плохо дело обстоит: всё регламентировано, установлено и зацементировано; шаг вправо, шаг влево — и ты уже модернист, обновленец, еретик и «апостат».
В современной православной церковности значительной опасности подвергается даже само нравственное чувство — вместо всё большего его развития, просвещения Евангелием, утончения и укрепления современному православному предлагается идеология, которая запрещает ему относиться ко всему так же, как его Бог — свободно и милосердно. Он должен считать единственной носительницей истины то толкование Православия, которое предлагает ему постсоветская российская действительность. Для православного не существует тайн Божиих — Бог действует так, как велит Ему действовать православная идеология. Она уже знает, кого Бог спасёт, а кого нет, кого пошлёт в ад, а кого нет. Отцы Церкви (за исключением свт. Игнатия (Брянчанинова)) говорили об этих вещах лишь предположительно, а многие и умолкали в благоговении перед судьбами Божьими — а современные православные это точно знают… Вот и приходит человек к выводу — нынешняя русская церковность и жизнь во Христе — вещи отнюдь не тождественные.
И тут тоже возможны два подхода. Первый — обвинить и осудить такого человека: «гордый», «не смирился», «не понёс искушений» и т. п. Второй — глядя на то, что не один и не два православных христианина подвергаются такому искушению, а практически все, сохранившие в себе живость совести и внутреннюю честность, — задать себе вопрос: а может быть, это в устройстве нашей церковности что-то «не срабатывает»?
И трезво на этот вопрос ответить: да. «Не срабатывает» следующий после воцерковления этап церковной жизни. Норма воцерковления предлагается человеку как норма всей церковной жизни. То, чему научается христианин на начальном этапе своей церковности — встраивание в обряд, в церковную дисциплину и т. п. — в дальнейшем должно уходить (без пренебрежения, разумеется) на второй план. Вместо же этого на первый план должно выходить то, что, собственно, «обряжается» во внешние церковные чины и дисциплину — жизнь во Христе. Но этого не происходит — точнее, происходит иногда на частном уровне, но не на уровне нашей общецерковной общины.
Но что это за «следующий после воцерковления этап церковной жизни»? Я бы определил его так: выявление Церкви и личное возрастание человека во Христе. Это единый органический процесс. Со стороны выявления Церкви он требует общинности, а со стороны индивидуальной жизни во Христе — церковной педагогики. С сожалением приходится констатировать отсутствие в нашей церковной жизни и того, и другого. Община зиждется на двух началах: евхаристичности («со стороны Бога», если можно так выразиться) и солидарности в любви (со стороны людей). Навыков и опыта солидарности у русских людей нет — так, увы, исторически сложилось. Евхаристичности же не позволяет выявляться застывшая обрядовость и гипертрофированное охранительство. Поэтому созидания общин не происходит.
Но ведь нет ничего генетически или исторически запрограммированного; разумный человек, а тем более христианин, может справиться с любыми проблемами — тем более, что мы ведь и призваны прежде всего к покаянию, то есть к перемене жизни. Для того, чтобы изменять себя, созидать общинную, а прежде неё — личную духовную и нравственную христианскую жизнь, нужна церковная педагогика. Но её нет — и именно это мне представляется самой важной проблемой сегодня. Получается, что христианин не переходит естественным порядком из первого класса во второй, из школы в институт — а из года в год ходит и ходит в один и тот же третий класс.
Более того — отсутствие педагогики означает, что нет живого тока того Предания, которым так дорожат на словах православные. А раз нет Предания реального, его место занимают лжепредания, псевдопредания. В результате этого получается, что человек, много лет подвизавшийся в церковной жизни, обретает в Церкви не подлинную церковность, выявляющуюся, повторю ещё раз, в личном возрастании во Христе и в евхаристической общинной жизни в любви у Бога и у человеков (Лк. 2, 52), а совершенно иные вещи: субкультуру, идеологию, политиканство, коммерцию, манипулирование людьми, неуважение к личности, обскурантизм, магизм, кликушество, а то и прямую дурь. Нравственное чувство на всё это реагирует неприятием, христианская совесть ясно говорит: «в этом нет Христа» — и человек из Церкви уходит.
А на другом полюсе церковной жизни мы видим активизацию миссии. Откликаясь на миссионерский призыв Святейшего Патриарха Кирилла, многие взялись за работу — и работа эта как-то сама собою отлилась в две формы: массовые мероприятия и контакты с субкультурами. Слово к народу — не мифическому «народу-богоносцу», и не властям и бизнесменам, а вот именно к реальным современным россиянам, со всеми тяжкими особенностями нашего национального характера, — ещё не прозвучало, и как обращать его к разным социальным группам, пока никто не знает. К тому же остаётся вопросом, каково должно быть и содержание этого слова. Пока оно сводится к двум вещам: что мы — лучше, нежели прочие народы и цивилизации, и что быть христианином — значит быть сильным и успешным (идея, декларируемая без соответствующих разъяснений, скорее кальвинистская, нежели православная).
Что всё это значит? Что такое случилось с нашей Церковью? Почему людям внешним она не открывается как Христова? Почему многие православные христиане быстро исчерпывают её «Христовы резервы», и или ходят по кругу в своей церковной жизни, или вовсе оставляют её? Почему наша нынешняя миссия не шагнула дальше субкультур и добровольно-принудительных мероприятий?
Ответ на это, мне представляется, один — и вот какой. Современная наша церковная жизнь утратила реальное религиозное измерение. Оно «ушло» куда-то в метафизику, в книги, в высоту православного учения, от жизни совершенно оторванного. Сегодняшняя не в книгах, а в действительности наличествующая «вера в Церковь» не выявляет Церковь «здесь и сейчас», а превратилась в веру лишь «в жизнь будущего века». Вместо же подлинной христианской религиозности церковность наша подменяется секуляризмом.
Разумеется, это нужно пояснить. Сфера христианско-религиозная есть полагание смыслов, целей и мотиваций всей жизни исключительно в Царстве Христовом, которое не от мира сего (Ин. 18, 36) (что вовсе не исключает активной деятельности на земле; речь идёт об иерархии ценностей). Когда в силу разнообразных процессов (которые нужно обсуждать отдельно) цели, смыслы и мотивации православных христиан, составляющих церковную общину, из этой небесной и вечной сферы смещаются, то Церковь тут же подпадает действию смертоносных стихий падшего мира, и экклезиологическое сознание в практической церковной жизни меняется. Под Церковью — Царством не от мира сего, которое приходит в нашу жизнь, срастворяется с нею, одушевляет её, — в силу нерелигиозности, посюсторонности целей и мотиваций начинают пониматься вещи вполне земные. Вследствие этого в мировоззрении и жизни многих церковных людей религиозное содержание отводится на второй план, церковное самосознание делается нерелигиозным, превращаясь в идеологию, и Церковь начинает терять себя как неотмирное Тело Христово, всё более и более становясь только лишь политическим, общественным, культурным и хозяйственным явлением.
Для иллюстрации сказанного послушайте известное православное радио или почитайте не менее известный православно-патриотический интернет-сайт: что интересует сегодня, так сказать, «церковные массы»? Во-первых — вещи исключительно земные: наша славная история, былая целостность Империи, монархия, Великая Держава, замечательное советское время, Сталин, Власов, коварный и абсолютно бездуховный Запад, наш особо духовный «свой путь», «христолюбивое» воинство, ювенальная юстиция, козни либералов, «лихие 90-е», демографические проблемы, превосходство «нашей цивилизации» по сравнению с «не нашей», национализм, etc., etc… это всё — именно и только земное, голая идеология, здесь нет ни капли христианской религиозности; а та «соотнесённость» с «небесным порядком вещей», которой обычно прикрываются носители этих идей — мнимая, ложная, по сути — не христианская, кричаще противоречащая Евангелию. Ну в самом деле: что, наличие царя-батюшки способствует соединению души со Христом? А отсутствие монархии разве препятствует жизни во Христе? Абсурдно даже это и обсуждать.
Второе — это «отстаивание Православия»: старого календарного стиля, церковнославянского языка, дисциплины поста или подготовки к Причастию и т. п. Здесь надо сказать, что эти вещи традиционны для нашей Церкви и ничего плохого в них нет, но по сути и они — явления земные, сугубо временные. Календарь — условность, принятая людьми, Бог не давал никому никакого календаря. Язык — культурно-исторически обусловленное социо-эстетическое явление, и не более того. Церковная дисциплина складывалась веками, и ни Христос, ни Апостолы никаких общеобязательных постов и обрядовых правил христианам не заповедали. Но ревнители отстаивают всё это именно как вещи религиозные — что свидетельствует только о том, что их религиозное сознание пребывает исключительно на земле, и следовательно оно секулярно.
Третье — вопросы «как правильно»: поститься, молиться etc. Здесь, казалось бы — «зона религиозного»; но так как ответы на эти вопросы по большей части не педагогичны, то есть исходят не из возрастания человека во Христе, а из исполнения церковной традиции и дисциплины по принципу «человек для субботы»-то и здесь люди получают ориентацию не на подлинную религиозность, а на создание всего лишь определённой субкультуры, и тем самым остаются в сфере секулярного «замкнутого круга». К существенно важным особенностям этой субкультуры относится то, что «правильное выполнение» всего, особенно пост, является вовсе не подлинным духовным деланием, но средством самоидентификации себя как православного. В самом деле, по каким признакам люди определяются как «православные»? По тому, что они прежде всего соблюдают посты-то есть исключительно по внешним, вещественным параметрам, а вовсе не потому, что через них, как следствие их правой веры и жизни, в мир изливается любовь, мир и мудрость Христова.
Вернёмся к трём рассмотренным выше явлениям. Негативная реакция людей внешних на Церковь исходит прежде всего из того, что, по их наблюдениям, Церковь действует во многом теми же методами и средствами, что и секулярный мир; а религиозной сути христианства, в том числе проявляемой и в социальной сфере, и в области нравственно-правовой оценки жизни, они не видят. «Расцерковляющиеся» христиане на опыте убеждаются, что внутри Церкви не то что общин нет, но отношения подчас не только почти такие же секулярные, как и в миру, но бывают ещё и хуже. Нет и церковной педагогики, и нет её именно потому, что не Небо, не возрастание в христианской религиозности — цель церковной жизни, а в лучшем случае послушание и «охранение традиции», а то и убивание в себе сомнений и недоумений и вообще всего душевного и человеческого. Наконец, миссия наша пошла именно к субкультурам потому, что нынешняя русская православная церковность, увы, по большей части сама представляет собою не что иное, как субкультуру — подобное тянется к подобному. А субкультура — прямое воплощение секулярного: её задача — «выгородить» себе некую зону в земной жизни и отчаянно защищать её.
Что делать? — естественно возникает этот вопрос. Его я хочу предложить на обсуждение читателям. Безусловно, что нужно каким-то образом созидать общины; разумеется, что как воздух необходима подлинная церковная пастырская педагогика. Конечно, ни в коем случае нельзя позволять, чтобы вселенская неотмирная Христова Церковь, соединяющая небо и землю, превращалась в узкую и душную субкультуру, все интересы которой — в политике, идеологии, коммерции и прочих стихиях падшего мира. Но как это сделать? что именно предпринимать? как меняться сердцем и умом? Ответ за вами, прочитавшими эти мои очень болезненные для меня и горькие размышления.
