Post-родовое

«Женщина рожает, так как живёт» - я не помню, где я прочла это высказывание, не знаю, согласна ли я с ним, но я думаю о нём во время родов. Мне тридцать семь и я рожаю в третий раз. Ко мне  подключены разные датчики, и оттого меня мучает чувство несвободы, кажется, я муха, попавшая в скользкие сети. Хочется встать, освободиться от паутины проводов, продышаться.

Когда я рожала своего первенца, меня крючило во время схваток, и одна незнакомая роженица подошла ко мне в коридоре и сказала: «У тебя поясничные схватки, вставай к стенке и дыши сквозь них – будет легче!» Этот совет мне очень помог и я его запомнила. Так я рожала сына, так я рожала дочку. А вот с третьим – лежу, привязанная к кровати. Моя рука сжимает пальцы мужа. Он сидит рядом со мною, тихий и незыблемый. А я сжимаю ему пальцы, продыхая свои схватки. Между схватками мы переговариваемся. Даже можем пошутить о чем-то. Врач из женской консультации считает, что мой муж – герой, раз согласился со мной быть в родах, а я – храбрая женщина, раз не боюсь, чтобы муж видел меня в это время. Я тоже так считала вчера, но сейчас я не могу об этом думать, я просто сжимаю его пальцы, и мне легче.

Своего второго ребенка – дочку, я рожала одна. Я лежала тогда в родильном боксе прямо напротив пункта медсестер и слышала весь их разговор. Кругом кричали женщины, а они обсуждали что-то из личной жизни. «Умираю! Помогите» - кто-то громко запричитал. «О, смотрите, у нас уже умирающая есть!» - засмеялись они. «В каждую смену обязательно есть кто-то умирающий!» - все-таки одна медсестра пошла проверить страдающую роженицу. «Все в порядке. Будет жить!» - вернулась она. «Ох, девки, а сами-то как рожали?» «Не говори! Стыдно вспомнить!»  В соседнем со мной боксе женщина попросила пить. «Мы же не Макдональдс, чтобы всех поить!» Но роженица все просила: «Пить, пить!», пока молодой врач-мужчина, приходивший на осмотр к какой-то своей подопечной, не принес  ей стакан воды. «Вы что!» – не то изумились, не то смутились сестры. «Мне не сложно!» - оправдывался  он. Почему я все это помню, помню до мельчайших подробностей? Розовые стены родовой, громкие голоса медсестер, крики женщин, тихий ответ врача. Я ходила по своему боксу, дыша сквозь схватки, и слушала. Мне думалось, что человек ко всему привыкает. Привыкает он и к крикам рожениц, обычно не выражающих жизненную опасность, а просто –отображающих процесс. Наверное, со временем эти крики воспринимаются как, например, жужжание пчел или комариный писк. Немного досадный, но в принципе не отвлекающий от беседы. И все-таки какая же тяжелая эта работа – акушер! Я ходила, слушала, дышала и никого не звала. Когда ко мне, наконец, сами подошли, моя дочь уже готова была родиться. Сестры засуетились, схватили за меня руки, ища вены. «Что вы хотите мне колоть?» - изумилась я. «Какое твое дело?» - отрезала сестра. Интересно, это она рассказывала про свои роды или другая? Я взяла её запястье и как могла твердо произнесла: «Простите, это Я здесь рожаю, и мне важно, чтобы вы были спокойны при МОИХ родах…» Она как-то заметно  смягчилась и ответила: «Оксицилин!».

В третьи роды мне хотелось, чтобы рядом со мной был близкий человек. Самый близкий человек – мой муж. Я держу его пальцы крепко-крепко. Сестры сегодня к нам очень внимательны и вежливы. Они деликатно уходят, когда не нужны. У меня высокое давление и датчик постоянно пищит. Мне дали три таблетки. Одну большую белую и две маленьких желтых. Мне вставили капельницу, я почти не могу шевелиться, только сжимать пальцы моего мужа.

«Вы сейчас будете рожать!» - обрадовала врач, осмотрев меня.

Я жду потуг. В первые роды потуги вообще были безболезненны. Во вторые – сильные словно внутренний вулкан. Сейчас к моему ожиданию добавляется страх. Все эти датчики и проводки. Иголки. Лекарства. Я мечтала о домашних родах. Без вмешательства врачей. Можно даже без акушерки. И вот она я. «Мы рожаем, так как живем!» Неужели верно?

В середине беременности я подумала, что могу умереть во время родов. Не знаю, почему я так подумала. Но пришел помысел, и я стала страдать. Я прибежала на исповедь и сказала батюшке: «Я боюсь, что умру при родах!». Наверное, я ожидала, что он ответит мне: «Глупая, всё будет хорошо!», но он сказал серьезно и просто: «Умрешь, будешь мученицей! Ведь Христос сказал: нет больше той любви, как если кто душу свою положит за други своя!» «А ребенок?»- не унималась я. «Были Вифлеемские младенцы…» Странно, но такой ответ сначала ошарашил, а затем успокоил меня. Я поняла, что во время родов я не умру. Не в этот раз. Какая из меня мученица?

Но это давление и эти провода… мне снова страшно. Схватки усиливаются.  Я уже не могу продышать их. Мне кажется, мне не хватает воздуха. Или это уже не схватки? «Позови врача!» - шепчу я мужу.

 Первые разы я всегда закрывала глаза во время родов, а тут нет – мне хочется видеть. На вторую потугу рождается малыш, я вижу его головку и тельце, а потом - только акушерские спины. «Кто, кто у меня родился?» - не вытерпливаю я.  Наконец, показали – мальчик. Сине-красный, крепенький, мокрый, кричащий, несомненный мужичок. Его кладут мне на живот, и мы впервые встречаемся во вне меня.

+++

В реанимации нас три молодые мамы. Впрочем, не очень молодых – нам всем за тридцать. И у всех преэклампсия. Я не знаю точно, что это, но звучит внушающе, особенно если говорить родным в трубку: « Да, в реанимации, в ПИТе… Это Палата Интенсивной Терапии. .. Преэклампсия…»

Есть такое свойство у женщин первородящих или малорожавших[i] (я к ним причисляю и себя) –  как можно мучительнее описывать свои роды. И это, в принципе понятно, со времен Евы – родовые муки –  залог женского спасения. Это своеобразная женская гордость перечислять все свои родовые страдания, словно подвиги. Может быть, где-то даже приукрасить их.  А, возможно, дело в том, что женщине важно выговориться, поделиться своим опытом. Вновь и вновь осознать и пережить его.

Но разговоры о родовых муках будут потом, а на следующий за родами день женщины обычно кричат в трубку: «Слышишь, никогда больше! Никогда!»

И я лежу, обе руки привязанные проводами, я лежу, уставив взгляд на серый больничный потолок, лежу и думаю: «Никогда…» и это холодное слово обжигает меня саму. О, прости, Господи, ну может еще одного, потом, пожалуйста. Если я не умру…

Первые часы в ПИТе я думаю о смерти. Впрочем, нет, не думаю, я ощущаю почти физически её присутствие. Она не подходит ко мне слишком близко, это ей не нужно. Она лишь раз с усмешкой дыхнула мне в лицо. И я оцепенела от ужаса. И не только я. Мы все – три молодые мамы.

Этот страх, повисший в нашем ПИТе словно невидимый ядовитый газ, парализует, высасывая все силы и желания.

Нет, мы не умрем. Нас всех спасут, переведут в общие послеродовые палаты, а потом и выпишут, счастливых и обо всем на время забывших, домой, с уже розовощекими малышами, увитыми в крепкие кулечки. Но те первые двенадцать часов, поведенных в реанимации, я потом вспомню… Со стыдом вспомню тот раболепный страх перед смертью, когда даже не можешь ни молиться, ни каяться, ни даже думать о чем-то, кроме того, что тебе страшно. Мучительно страшно и одиноко. Стыдно не умирать, стыдно трусить. Заискивать перед лицом смерти и жалеть лишь себя, забыв о близких и Боге.  

Так я лежала, умирая, не умирая, а рядом со мной были люди. В первую очередь – такие же роженицы. Затем – врачи и медсестры, которые не покидали нас ни на минуту. А за окном - большой вяз, на котором  грачи свели гнездо. Гнездо было большое, но пустое. Старенький анестезиолог, навещавший утром реаниматоров, улыбнулся и сказал: «Нет, в этом году, не прилетели в наше гнездо грачи… А то каждый год заселяли! – и вдруг подмигнул мне. – не грусти!».

В первую ночь к нам в ПИТ привезли на каталке новую женщину. «Четвертая беременность, вторые роды» - отвечала она на стандартные вопросы медсестры, заполнявшей анкету. Моя соседка оказалась мне ровесницей, человеком добрым, мягким и искренним.

Каждые три часа нам приносили малышей, и они сонные, припав к груди, тут же отключались, а мы – оживали. Заводили друг с другом разговор, смеялись, тихонько, почти не веря в то, что можно смеяться от души, что можно позволить себе радоваться. Моя новая подруга по палате глядела на спящую дочь и рассказывала, что как-то давно ей приснился сон, тогда она была молодой студенткой с одним ребенком на руках, незамужняя, без своего жилья, ей приснилось, что у неё родилась дочь, и кто-то ей сказал: Назови её Евсенией». Она рассказывала и говорила: «Да, мне хочется назвать её Евсенией. Но ведь такого имени нет, правда? Я как-то даже в святцах смотрела – нет… Муж хочет назвать её Верочкой».

Потом, когда нас уже перевели в общие послеродовые палаты, мы как-то встретились в коридоре. «Ну, что, как дочку назвали?» - спросила я. Она так и не могла решиться: «Да вроде похожа она на Евсению, но … муж теперь говорит – Лиза. Ой не знаю, приеду домой – решим!». Но её долго не выписывали – у неё опухали ноги. И продолжения её истории я не знаю. Надеюсь, всё у них хорошо, и растет её маленькая Евсения – беленькая, с голубыми глазами, как мама.

Были и другие разговоры. На вторые сутки в ПИТе, ночью, ко мне подошла наша реаниматор – женщина лет пятидесяти. «Скажи, - начала она. – ты же верующая? Можно я спрошу у тебя кое-что?» Было неловко, но я кивнула, как отказать. «Дело в том, что я не могу найти духовника… Понимаешь.. Это гордыня моя, что я не могу всем доверять?»

Она присела на краешек моей кровати и посмотрела прямо мне в глаза. Такая красивая, сильная женщина. «Вы – очень мудрый человек – сказала я. – Разве можно душу открывать любому? Ищите!» И было что-то в темноте палаты, в её глазах, в моем бессилии, что-то теплое и домашнее, что-то что объединяло нас и сближало. Она улыбнулась.

«Мне так жаль, что я родила только одну дочку!» - скажет она завтра. – «Но раньше было так принято, а потом – роды были у меня настолько тяжелые,  что я и думать боялась о втором ребенке…»

+++

Общая послеродовая казалась раем. Мы были с малышом одни в комнате. И мы были вместе с малышом! Первое время он всегда плакал, когда я пыталась его положить в кроватку, а потом, понял, что его от меня не больше не увезут, и успокоился. Успокоилась и я.

Послеродовой период не самый прекрасный. В нем нет шарма беременности или интенсивности родов. В нем скорее видна изнанка только начавшегося материнства. Ещё живы и родовая боль и усталость, но уже зарождается материнская любовь. Зарождается, да. Потому что любовь тоже надо стяжать. Даже к этому маленькому беззащитному и очень родному комочку – твоему ребенку.

В одну из ночей я просыпаюсь от криков в коридоре. «Заберите его от меня! – вопила женщина. – Заберите!» «Это не мой ребенок, а ваш!» - кричали ей в ответ. «Но я больше не могу. Он все время орёт. Я хочу спать. Заберите!» «Но вы же мать, успокойте его!» «Я не могу. Заберите!» «У вас он один, а у меня в палате тринадцать. Я не заберу его» «Ну прошу, заберите. – уже рыдала женщина, переходя в истерику. «Оставьте это. Прижмите к себе младенца. Покачайте. Вот так… Дайте ему грудь…» Женщина всхлипывала, младенец орал. «Понежнее, это же ваш ребенок!» - учил голос сестры-нянечки.

Я прижимала к себе моего спящего сына и плакала. Почему? Не знаю.

В мои оставшиеся ночи в роддоме никто не плакал и не кричал. Наверное, мать и малыш поняли друг друга.

Роды – естественный физиологический процесс. Выделительный. Он прекрасен только, если ты веришь, что происходит чудо, рождается новый человек. А если ты просто смотришь со стороны – тебя может и вырвать. И это нормально. Роды не страшны сами по себе. И, мне кажется, не настолько болезненны, как часто представляются нам. Роды – это часть жизни. Часть пути женщины-жены. Женщины-матери. Прекрасные, страшные, легкие, сложные, разные.   

+++

Я не люблю выписки. Эти натянутые улыбки незнакомых медсестер. Вопросы: «Будете ли вы фотографироваться? Недорого». Одевание в каком-то закутке, у длинного зеркала, в которое впервые за неделю после родов глядишь  и не узнаешь себя. Смущение-радость мужа, возгласы: «Конечно, похож на папу!» и букет цветов.

Я люблю уже дома, наконец, надеть домашнее платье и сесть в любимое кресло, и вдохнуть и выдохнуть запах любимых людей и вещей.

Я здесь. Я жива. Я не одна. Со мной – моя семья.  И у нас – чудо -  новый малыш.

Здравствуй, радость!

ПРИМЕЧАНИЯ:

[i] Почему-то, мне кажется, многодетные мамы более сдержаны в рассказах о родах. Сам процесс им как-то уже не так важен, или , может, не так нов. Они могут невзначай заметить в разговоре: «У меня всего семь детей», например. И сразу все затихают. Вот это да! И про роды можно не вспоминать…