Пасха на острове Тубабао

Отрывок из одноименной повести

...Антонио усадил их в лодку, а старик взял в руку весло. Парус — у самого борта…

Океан успокаивался, колыхаясь.

Шли вдоль берега, и, когда потухли сиреневые облака, большая луна осветила им путь, стеля на воде белое полотенце.

В мангровых зарослях зажглись тысячи огоньков. Там, в листве, прятались светлячки.

Дети тихо сидели на корточках между бортов, а старый рыбак правил так ловко, что лодка черной лебедью скользила в волнах.

Но вот зашуршало днище о береговой песок. От дороги бежали навстречу люди.

Старик высадил всех троих по очереди, улыбаясь во всё лицо.

И тут, выйдя на берег, они сразу попали в родные руки. Их обнимали, встряхивали и ощупывали снова и снова.

А Даня крепко, изо всех сил прижался к отцу, который стоял тут же, на побережье, опираясь на костыли.

+++

До праздника оставалось три дня, и совсем не верилось, что он случится так скоро.

И вдруг, в особенно жаркий и душный час, когда солнце царствовало безраздельно, пронеслись голоса, будто свежие ветры:

— Владыка?

— Владыка!

— Приехал!

Даня идти вовсе не собирался.

Пусть себе суетятся другие. Пускай тётя Агафья бежит. Хоть и важный гость, да не про его, Данину, честь.

Он отправился было в обратную сторону, вопреки текущему морю людскому.

Заблаговестили в Свято-Богородицком, и все побежали туда. Даня представил себе ясно и построенную недавно колокольню, и большой крест над входом. Его тоже вдруг захватила радость встречи, и захотелось пойти туда, глянуть внимательнее: что же это за человек, которому все так рады, и который, не то что Даня прежде — настолько не одинок.

И он побежал, догоняя и обгоняя, и издалека увидал: храм битком, и вокруг тоже народ, а Владыка уж вышел и стоит на крыльце.

Небольшого росточка, сложеньем не крепкий. Может быть, даже и самому Дане под стать. Не внушительный. Такой зазнаваться не станет. Взгляд живой, борода чёрная и одежда тоже, вовсе без украшений.

Верно, теперь двинут в Серафимовский и в Михайловский.

Даня помчался туда.

В уши лился звон трёх церквей, мельтешило в глазах от суеты. И везде встречали, пели хоры. И везде молились с гостем, и лица сияли, как лампочки — дружно.

Даня всматривался, ничего не упустил. Все, как губка впитал.

И вдруг ощутил на своем лице ту же улыбку.

«Кыш!» — хотел он сказать по привычке, да не стал. Вместо этого помчался за Геной и Соней — делиться радостью.

И когда Владыка пришёл к палатке Свято-Серафимовского храма, они вместе встретили его там.

— Поглядите на этих троих! Не разлей вода.

Так сейчас говорили им вслед.

А потом была Великая Пятница, и скауты дежурили у плащаницы.

Владыка каждую ночь обходил лагерь кругом.

И теперь, засыпая, Даня знал: кто-то поможет во всякой твоей скорби и боли, потому что ему не все равно.

В Великую субботу у каждого оказался для других свой подарок и свой секрет. На походных кухнях что-то тайно месили и пекли, хотя всем известно: муки не хватает даже на хлеб.

Скаутские галстуки мелькали повсюду. Даня знал, что готовится, и ему не терпелось увидеть, как это будет красиво.

Ждали все.

И когда тропический день в один миг превратился в звёздную ночь, по улицам, которые так заботливо мостили два месяца, потекли реки нарядных людей. Все они приоделись, назло жаре, только к галстукам и платьям добавили соломенные шляпы сомбреро.

Вот тогда и открылись все секреты и все сюрпризы.

Что кухне каким-то чудом удалось приготовить каждому по маленькому куличу. Что посчастливилось достать и покрасить яйца.

А извилистая дорога к храму и пространство вокруг него засветились, — это зажглись светильники – огоньки в глиняных плошках, заботливо сделанных, расставленных и зажжённых детскими руками.

Храм засиял на горе, будто вознесся над палатками и землёй, а с обветренных лиц не сходили улыбки.

И в это мгновенье, крепко сжимая руку отца, Даня как никогда ощутил единство. Ведь по всей земле люди единой веры ждали сейчас с замиранием сердца Великого Чуда. Вспомнилось, как говорил отец Николай: Церковь — Корабль. И Христос, их Капитан, был сейчас с каждым из них.

Тёмной ночью бежали мироносицы к закрытому гробу. В память о них Владыка взошёл и встал у затворённых дверей.

— Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!

— Христос воскресе из мертвых… — ответил хор голосами монахинь, приютских детей и взрослых. Они пели величественно и светло.

Даня стоял, не дыша, весь обратившись в слух. В жизни его ещё не было таких ликующих Заутрени и Литургии.

— Христос воскресе! — возгласил Владыка.

— Воистину воскресе! — грянули в едином порыве тысячи уст.

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе! — и Даня ощутил всем своим существом ту дивную, невидимую руку, что твёрдо ведет Корабль, в которой — и он, и весь этот остров, и целый мир.

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе! — ударил в звёздное небо глас.

Лёгкий бриз подхватил его и понёс над безмолвной водой, над тихими джунглями и высокими кронами пальм, навстречу заре.

Нет преград этому гласу. Покорен ему и океан.

Он достигнет когда-нибудь и других берегов, и самых чёрствых сердец.

Где-то там, в бамбуковой хижине, улыбнется навстречу ему не смыкавший усталых глаз старый седой рыбак.