О новой книге Александра Радковского «Снежные совы». Стихи разных лет

А. Радковский "Снежные совы". Стихи разных лет
(Москва, Фонд Сергея Дубова, 2013. - 176 с.)
К 70-летию поэта Маргарита Федотова - издатель, ответственный редактор книги - сделала неоценимый подарок всем любителям …высокой поэзии.
Мне выпала честь написать предисловие к этой удивительной книге.
Предлагаю его вашему вниманию.

Трепетное сердце и высокое напряжение
Заметки о друге

Он стоял у раскрытой балконной двери на последнем, вернее, ближнем к небу, этаже и смотрел, как приближается гроза. Внезапно в комнату влетела шаровая молния. Сделав круг почета, она улетела в свои неведомые миры. Кто как не поэт может привлечь к себе такую «любовь пространства»?
Поэт Александр Радковский из тех, кто в родстве со стихиями, великими и малыми, космическими и нежно-человеческими.
Не могу не вспомнить еще одну трогательную киевскую историю.
В прекрасный весенний вечер Саша Радковский, мой муж художник Дмитрий Корсунь и я вышли на прогулку. Наш гость восторгался красотой соловьиных трелей и редкой тишиной. Но очень скоро она прервалась скрежетом металла. Бешеный автомобиль, чуть не задев нас, пронесся мимо, врезался в ограду стоянки, перевернулся. Саша вообще никак не отреагировал на это.
К счастью, никто не пострадал, кроме дерева, и мы медленно пошли домой. Вдруг Саша заволновался. Он первым заметил, что дорогу переходил ежик, на которого надвигалась машина. Сашино сердце, видно, излучило такой сильный импульс, что водитель Жигулей остановился и дал возможность маленькому ночному путешественнику спокойно идти по своим делам.
«Ежика пропустили, ежика пропустили!» – воскликнул он. От всего происшествия только нежность и осталась в его душе.
Эти два киевских образа москвича Александра Радковского слились в одну гармоничную картину: отзывчивое, трепетное сердце и высокое напряжение.
И чувства, наполняющие его стихи, самого высокого накала. Ему выпало на долю возрождать неосентиментализм в поэзии. Мастер стремится к простоте, цельности, к слитности чувства и слова, правде внутреннего жеста, естественности вдоха и выдоха. В этом смысле стихи Александра Радковского конгруэнтны: его слезы плывут из глубины большого сердца, большой души.
Искренность, сострадание, горечь пронзительны, как февральский ветер, не спрячешься. Но в его мире, распахнутом навстречу открытым просторам, Млечному пути, Вселенной, ощущаешь себя как дома, согретымм мудрым и радушным хозяином.
Так идем же, идем,
Поднеси же свирель к губам.
Во Вселенной мы вновь вдвоем –
Млечный Путь подступил к ногам.
«Не правда ли, в этих стихах есть нечто небесное?» – вспоминает Михаил Синельников слова Арсения Александровича Тарковского о поэзии их общего друга.
Дар дружбы у Александра особенный.
Среди его друзей, кроме только что названных, замечательные поэты Борис Чичибабин и Лариса Миллер, Марк Рихтерман и Вениамин Блаженный, Владимир Леонович и Александр Зорин.
А как промолчать о любимой и любящей жене – прекрасной поэтессе Людмиле Чумакиной?!
Открытость для встречи с Другим – это высокое предназначение человека и поэта – Александр Радковский воплощает максимально глубоко и в жизни, и в творчестве.
Как пишет Ольга Седакова, «человеческое существование не может быть вполне человеческим вне отношения дружбы, дружба в каком-то смысле – квинтэссенция античной humanitas (человечности). …Человек без друга не исполняет своего главного задания, не «познает себя».
Дружба для поэта – и радость понимания, и ощущение свободы, мудрости, и взаимное восхищение миром, и неспешная беседа, и возможность открыть в себе и в другом нечто истинное, уникальное, сокровенное, божественное. Александр Радковский в полной мере наследует классическую европейскую традицию дружбы, – дверь, распахнутую в метафизику человека.
Арсений Тарковский в предисловии к первой книге поэта «Шершавая десть» (Москва, 1993) писал: «Поэзия Радковского застенчива, ненавязчива, органична.
Это — поэзия высокой морально-нравственной ценности, поэзия здорового кровяного давления и безукоризненной честности.
Он не кричит в голос, не поёт, он — говорит, убедительно и вполне откровенно…»
И буквально через несколько строк Арсений Александрович уточняет: «Поэзия Радковского близка народной песне. Это в очень высокой степени — русская поэзия».
Трудно не согласиться со словами классика. Действительно, прозрачная интонация, мелодичность, музыкальность его стихов притягивает к себе сердца многих композиторов и исполнителей. Да и сам поэт признавался, что был когда-то певчей птицей.
Его поэзия поется. Кажется, что она и рождается вместе с музыкой.

АЛЕКСАНДР РАДКОВСКИЙ
Стихи из книги

***
Не пугайся, не пугайся… Это – осень, понимаешь?
Это – осень, это – осень спичкой чиркает опять…
Деревам гореть не больно. Так зачем себя пугаешь?
Деревам гореть не больно – это так легко понять.

Желтый, розовый, багровый пламень каплет на дорогу, …
Каплет пламень нам на плечи, на скамейки, на трамвай…
Вот и год почти что прожит… Все мы живы, слава Богу.
Не пугайся, не пугайся и глаза не закрывай.

Желтый, розовый, багровый в беспорядке друг за другом,
В нашей роще над рекою листья падают с ветвей…
Деревам гореть не больно. Не смотри вокруг с испугом:
Это – осень, это – осень спичкой чиркает своей.

Это осень, это осень…Там, где встретились когда-то,
Тополь шепчет поминанья над обугленным ручьем.

Ну, а если даже больно, ты – почти не виновата.
Даже – если очень больно, ты – почти что не при чем.
1977

***
Я рукой коснулся белого крыла:
«Знаешь, а сегодня роща умерла.

Резко заострились ветки и кусты.
Отчего так долго не летела ты?

Взгляд остекленелый обрела вода.
Что тебе мешало прилететь сюда?

Что тебя держало в дальних тех краях
В дни, когда горели листья на ветвях?

Пламень тот зеленый, пламень молодой!..
Дым вокруг студеный, дым вокруг седой.

Погляди, коль можешь, погляди вокруг.
В жалкий куст морозный превратился звук.

Беленькая птица – теплое крыло.
Видно, наше время в сих местах прошло.

Так уж получилось… Верь или не верь.
Где же, кроме неба, сможем жить теперь?»
1983

***
Послушай…
и прости, что говорю так тихо,
Что мало говорю, что редко говорю…

Семь дней работает небесная ткачиха,
И нити белые скользят по октябрю.

Какая нить – уток? Какая нить – основа?
Не ведаю: я слаб в небесном ремесле…
Я грею, как птенца, своим дыханьем слово,
С тобою рядом встав на стынущей земле.

Течет, как полотно, заснеженное поле,
Течет у наших ног, течет по-над тропой…
Возьми из рук моих птенца давнишней боли,
Птенца моей вины пред прошлым и тобой.

Возьми его, возьми вот здесь на повороте,
Где мы с тобой стоим плечом к плечу теперь.
Губами ощути комочек теплой плоти
И в эту теплоту – молю – поверь, поверь!

Ткачиха ткет и ткет по чьей-то хладной блажи,
Метет, метет, метет и – не видать конца…

О, сколько в небесах мертвящей белой пряжи!

…Возьми, возьми, возьми из рук моих птенца…
1978

***
Покорми воробьев…
Накроши им хорошего хлеба
На холодный асфальт, где скрипит под подошвой листва…
Я люблю этих птиц, не видавших далекого неба,
Не умеющих жить, говорящих простые слова.

Покорми воробьев… Пусть клюют лихорадочно крошки
И из луночек кротко водицу студеную пьют.
Я люблю этих птиц, не умеющих жить понарошку,
Их простые слова, их пронизанный ветром уют.

Их гоняют свистки… В них швыряют со злобой камнями.
Вот кровинка сверкнула на слабом повисшем крыле…
Я люблю этих птиц, что всегда и во всем вместе с нами
На холодной, на плоской, пропахшей бензином земле.

Я люблю этих птиц… Мне близка их простая природа.
Вновь дождит…
Вновь с тобой пред закрытыми бродим дверьми.
Все дождит и дождит… Вновь плохая больная погода…

Будь добра, покорми воробьев, покорми…

1979

Е.Адамской

Зачем же нам носить обноски
И слово на ветер бросать?

Хотел бы палочкой на воске
Я Вам об этом написать.

Сейчас, когда от дней творенья
Нас отделяет полчаса,
И прячутся в снегу растенья,
И птиц прозрачны голоса,

Сейчас, когда ветвится небо
И по ветвям стекает свет,
И нас не мучит запах хлеба,
И не зачитан нам Завет.

Снег не заезжен, не заслежен.

Нас согревает дым костра…

Воск на дощечке чист и нежен,
И палочка острым-остра.

***
Бог не выдаст – свинья не съест.
Белый, белый летит снежок.
Вот те крест, дружок, вот те крест:
мы еще поживем, дружок.

Хоть шатает меня слегка
хмель болезни и просто – хмель,
Хоть слаба у тебя рука,
чтоб у губ удержать свирель,

Все равно, все равно пойдем
к той звезде, что горит вдали,
По январской земле вдвоем,
по земле – словно от земли.

Чуешь? Наста хрустальный хруст.
Слышишь? Пробил заветный час.
Боже правый, как станет пуст
дольний мир, потерявши нас.

Так идем же, идем, идем,
поднеси же свирель к губам.
Во вселенной мы вновь вдвоем –
Млечный путь подступил к ногам.

Шаг… шажочек… шажок… шажок.
Шаг… шажочек…держись, держись!
Белый, белый летит снежок…
Это – жизнь, дружок, это – жизнь!

1999

:::
Всё мне кажется, что я
был когда-то птицей –
До рожденья своего певчей птицей был…
И поил меня Октябрь огненной водицей,
И небесный свет скользил с невесомых крыл.

Ясно… чисто.. широко… молодо… высоко…
Верилось, что так везде – ныне и всегда…
Открывалась надо мной, словно Божье око,
Возле самого гнезда синяя звезда.

И смотрела та звезда кротко, без укора
В миг, когда опять взмывал сквозь морозный дым…
Трепетание теней, мятный вкус простора
И – белейшее крыло – наравне с моим.

Над рекою дерева руки распростерли,
От пространства отводя седенькую сеть…
Вновь прозрачные слова оказались в горле,
Означая, что душе хочется запеть.

Вот опять, опять, опять началась работа –
Неожиданно ронять чистый звук в траву,
Взглядом землю привечать с высоты полета,
Возвещая всем вокруг, что живу, живу!

Я живу!... живу… живу?
Наша песня спета…

Влагу мертвую тяну, хлеб прогорклый ем…

Боже правый, отчего и за что мне это?
Боже правый, отчего и зачем, зачем?

1980