«Мы в ответе за тех, кого оттолкнули». О реальной и мнимой грубости церковных работников

— Одна из самых распространённых обид, на которые жалуются люди, впервые переступив порог храма, — холодность, грубость и даже высокомерие церковных сотрудников. Каждый из них почему-то считает своим долгом сделать замечание человеку, который пришёл в храм поставить свечку и сделал что-то не так. И звучит это замечание часто не в форме доброго совета, а именно в форме раздражённого упрёка. Что это за странная напасть такая, откуда она взялась?

— Порою люди сами, приходя в храм, ведут себя не вполне корректно. Но, наверное, я бы сделал большую ошибку, если бы об этом стал говорить в первую очередь. Нет, я считаю, что действительно на сегодняшний день люди в храмах сталкиваются с холодностью, невнимательностью, равнодушием. И я бы не стал это никаким образом оправдывать: это действительно беда современной церковной жизни. Это то, на что Господь указывал как на один из признаков бедственного положения мира,— отсутствие любви, её оскудение. В Евангелии Он говорит об этом так: По причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь^[1]. Поэтому каждого верующего Господь спросит о том, в чём его вера проявлялась.

Уже апостол Павел отмечал, что есть люди, которые хотя и носят имя верных, но через них имя Божие хулится, а не прославляется^[2]. И неверующий человек, который хочет получить представление о христианстве в его идеальных проявлениях, должен добросовестно исследовать жизнь святых, а не жизнь обычных, таких же, как он, грешных людей, которыми Церковь наполнена сегодня.

— Вы говорите «любовь охладеет», а человек, приходя в Церковь, об этом ничего не знает и ожидает, что именно в ней он эту любовь найдёт, потому что — где же ещё? Он ожидает, что любовь эта не будет зависеть от того, насколько он плох или хорош, от того, правильно он одет или не очень. Там, в храме, он ждёт безусловного приятия и — не находит его.

— Я скажу вещи, может быть, внешне друг другу противоречащие, но тем не менее одинаково имеющие место. Человек, придя в Церковь, вполне возможно, столкнётся в ней и с холодностью, и с равнодушием, и где-то даже с грубостью. А с другой стороны, если проявит немного терпения, обязательно найдёт в Церкви и участие, и любовь.

— Да, но до этого счастливого момента дело может ведь и не дойти. Человек решит, что Церковь — это закрытая организация, элитарный клуб, отделённый от всего остального мира высоченным забором...

— И, тем не менее, никому не возбраняется зайти за этот «забор» и оказаться внутри этой «организации». И никто из тех, кто сюда зашёл, внутри этого «забора» не родился. Все современные христиане сюда пришли своими собственными ногами, сами сделали этот выбор. И каждый из тех, кто пришёл в Церковь, тут же мог убедиться в том, что ничего закрытого здесь нет, что это именно общая жизнь. Другое дело, что многие люди этой жизнью не готовы жить.

— Одну мою подругу очень интересует, почему на все вопросы о том, почему человека в Церкви что-то оттолкнуло или обидело, священники отвечают: «Это вас бес искушает». Не является ли это мистическое объяснение попыткой уйти от ответственности?

— Является, безусловно. Объяснять всё действиями бесов, конечно, нельзя. Иначе вообще ни в чём бы не было человеческой вины.

— А ещё она жаловалась, что однажды священник ответил на её вопрос настолько грубо и формально, что она потом долго плакала и в церковь возвращаться не хотела...

— Я согласен с тем, что многие из нас, священников, иногда по немощи, иногда по совершенно неправильному пониманию сущности своего служения, людей от Церкви отталкивают. Да, это есть. И говорить, что этого нет, было бы и неправдой, и большим злом, потому что люди видят, как есть на самом деле, и если мы в каких-то благих целях будем их обманывать, то эта ложь блага не сотворит. Но, наверно, всё-таки нужно разграничивать те случаи, когда действительно священник отталкивает человека от Церкви и когда обратившийся к нему просто не готов ничего слышать. Бывает, что человек любое невинное замечание воспринимает с обидой. Поэтому, если учесть степень самолюбия современного человека, то можно сказать, что в некоторых случаях виноваты всё-таки не священники, а сами люди.

Понимаете, вот кто-то приходит креститься. Священник говорит, что перед этим необходимо пройти хотя бы небольшой курс огласительных бесед, чтобы понять сущность этого таинства. А человек отвечает: «Мне этого не надо». Священник возражает: «Но без этого я не могу Вас крестить, потому что это будет профанация таинства». И слышит в ответ: «Так Вы меня что, к Богу не пускаете?». Но дело ведь не в том, что мы не хотим кого-то «пускать», и даже не в том, что этот кто-то не соблюдает «наших правил», а просто это лишено смысла. Более того, мы будем за это отвечать — за то, что совершили по формальному признаку то, что должны были совершить осмысленно. И, наверное, соотношение здесь где-то пятьдесят на пятьдесят: в пятидесяти случаях из ста кто-то из нас, священников или церковнослужителей, возможно, человека отталкивает. А в другой половине случаев человек просто не хочет смиряться с тем, что является Церковью, с её правилами и без чего церковная жизнь невозможна.

— А бывает и так, что человек и рад смириться, и ведёт себя очень скромно, а его всё равно обижают. Я была свидетелем такого случая: к свечному ящику подошла женщина и робко спросила, как бы ей принять крещение и что для этого нужно. Работница свечного ящика обдала её таким высокомерным презрением, что я бы на её месте точно убежала...

— Так, безусловно, тоже бывает. Но если человек, который это услышал со стороны, в той или иной степени церковный, то его долг в этой ситуации подойти к обиженному посетителю и восполнить недостаток усердия и любви работницы свечного ящика. И я считаю, что в данном случае, поскольку Вы были свидетелем этой сцены, Вы и должны были это сделать.

— Каким образом?

— Нужно было подойти к этой женщине и рассказать ей, как готовиться ко крещению, в чём заключается смысл этого таинства и объяснить, что не нужно по этой работнице церковной лавки, которая ей как-то чересчур сухо ответила, судить о всей Церкви, потому что эта работница лишь один из её немощных членов, но не вся Церковь в её полноте.

— Мысль о том, что люди, которые приходят работать в храм, неидеальны, вполне понятна. Но они ведь пришли на эту работу не только чтобы деньги получать, но и с определённой целью — помогать людям на их пути к Богу. Между тем градус раздражения, которое люди наблюдают в храме, особенно за свечным ящиком, порой превосходит градус раздражения в общественном транспорте. Люди не понимают, почему так происходит, и это ставит крест на их только что зародившейся симпатии к вере и к Церкви...

— Что касается раздражения... Если бы Вы знали, с чем приходится сталкиваться человеку, который стоит за свечным ящиком в храме! Я сам, будучи послушником в монастыре, год или полтора стоял за свечным ящиком — нёс такое послушание. Это очень сложная вещь, намного сложнее, чем торговать в магазине, потому что степень абсурдности вопросов, просьб, требований людей порою превосходит всякую возможную вероятность. И необходимость отвечать на это каждый раз не просто корректно, а со вниманием, теплом и уважением очень сильно человека выматывает.

Вот представьте себе ситуацию. Это было лет четырнадцать тому назад... Я стою за свечным ящиком, приходит в храм посетитель с изломанными ушами, с якорной цепью на шее, с глазами человека, который неоднократно видел чужую смерть и сам кого-то убивал. Он подаёт мне записки для поминовения, и я вижу там имена: Заур, Магомед и дальше в том же духе. А сам человек — русский. Надо сказать, что он у меня сразу вызвал чувство, с одной стороны, расположения и симпатии, а с другой — чувство сострадания, потому что я прекрасно понимал, кто передо мной стоит, и понимал, что если этот человек пришёл в храм при всём том, что в его жизни есть и было, наверное, в нём есть что-то доброе.

Я пытаюсь ему объяснить, что на Литургии поминовение людей некрещёных невозможно. А он мне отвечает, что его не интересует никакая «летаргия»: «Я так всегда делал и делать буду». И я понимаю, что наш разговор меньше чем за минуту принимает такой характер, что мне надо отступить назад, чтобы не произошёл эксцесс, потому что ещё немного, и он мне сделает что-то такое, из-за чего потом тоже будет меня поминать в одной из таких записок либо как тяжело болящего, либо об упокоении.

Тем не менее я потом вышел из-за свечного ящика, пошёл с ним говорить. Я не принял у него тех записок, но отнёсся к нему с полным пониманием, и всё закончилось благополучно. Однако есть одно «но»: он был один в этот момент. А если бы в очереди стояло ещё 10—15 человек?

— Да, случай забавный. Но Вы намеренно берете такой крайний пример, чтобы создать яркое впечатление. Можно подумать, персонажи с изломанными ушами и якорными цепями заходят к Вам регулярно...

— Что Вы, «крайний пример»... Вы знаете, что в храм приходят отпевать попугаев? Не верите? Смеётесь? А Вы понимаете, что нельзя смеяться в тот момент, когда Вас об этом просят? Ведь человек, который об этом просит, на самом деле скорбит. Он же не просто так пришёл, у него, кроме этого попугая или кошечки, в жизни больше никого не было. Это, как правило, бабушка какая-нибудь. А ещё порой приходят люди, которые спрашивают, нельзя ли искупаться в купели для крещения за деньги. И люди нездоровые приходят постоянно. Чего только нет... Многие идут в храм, совершенно не понимая, куда они идут,— с ведром, лопаткой, с детским велосипедом, с банкой пива... стоя в храме, пьют воду «из горла». Им даже дела нет ни до благочестия, ни до благоговения. И человек, который стоит за свечным ящиком, принимает на себя первый удар. Люди изнашиваются от этого.

— Да, всё это, видимо, действительно нелегко. Но, наверное, люди, которые идут служить в храм, знают, на что идут. Разве их не предупреждают о возможных трудностях, не настраивают относиться к этому со смирением, как к неизбежному испытанию, данному для духовного укрепления?

— Вы знаете, когда юноша идёт служить в ряды Вооружённых Сил, его предупреждают, что на войне стреляют. А когда начинают стрелять, он почему-то падает и накрывает голову руками. И не хочет вставать и куда-то идти.

— Психика — вещь тонкая, с этим не поспоришь. Но иногда сотрудницы храмов очень некрасиво ведут себя даже в тех случаях, когда вокруг ничего к этому не располагает. Я хочу рассказать о случае, который произошёл со мной, когда я только начала интересоваться Церковью. Я поехала в Оптину пустынь, чтобы пожить там несколько дней. И там мне захотелось написать записки о здравии, а как это сделать правильно — не знала, боялась ошибиться. И обратилась к пожилой монахине, будучи полностью уверенной, что она мне с радостью поможет: она ведь монахиня, почему бы ей не помочь? Каково же было моё удивление, когда вместо подсказки я услышала гневную тираду, обличающую мою неграмотность. Она говорила с таким раздражением, с такой злобой, что я на секунду забыла, где нахожусь. По счастью, я сумела это пережить, но вот причины такого поступка до сих пор не понимаю. Он выглядит абсурдным и алогичным. Как человек может так разговаривать с людьми, живя в монастыре?

— Дело в том, что пребывание человека в Церкви или в монастыре, даже в течение очень долгого времени, не является свидетельством того, что в его душе всё благополучно. Очевидно, что в душе этой монахини благополучия духовного не было. И трудно сказать, было ли ей так плохо в тот момент, когда Вы к ней обратились, или ей вообще в жизни плохо и поэтому она находится в таком состоянии, но факт остаётся фактом.

Впрочем, интереснее другое. Почему разные люди в одном и том же храме или монастыре находят для себя столь разные вещи: одни — утешение, обретение веры и укрепление в ней, а другие — то, что, наоборот, от веры и Церкви отталкивает? Почему так бывает, что одному Господь даёт одно, а другому — другое? Недавно на сайте нашего храма началась некая дискуссия между людьми, которые ходят в один и тот же храм. И вот одна женщина говорила о том, что ей в храме очень тесно, мешает то, что рядом стоят люди, что она, когда хочет поклониться, на кого-то натыкается, а стоящие за её спиной натыкаются на неё. А другая говорила о том, что ей в этом же самом храме бывает очень хорошо: чувство, что рядом с тобой люди, создаёт ощущение удивительного единства. Два разных человека говорят об одном и том же, только для одного это плюс, а для другого — минус.

— Видимо, всё дело в нашем внутреннем состоянии. Каждый находит в окружающем мире и в Церкви то, что в какой-то мере уже есть в нём самом. Но как объяснить это моей подруге, которая в Троице-Сергиевой Лавре, средоточии российской духовности, стала свидетелем того, как монах выгнал девушку из храма только за то, что она была без платка. Подругу это шокировало. Она не понимает, почему какой-то внешний атрибут может привести к такому радикальному повороту событий. Недавно она призналась, что до сих пор боится Церкви и что ей легче молиться дома у икон, чем ходить в храм, где она натолкнётся на грубость и непонимание. До какого состояния, спрашивается, надо довести людей, чтоб они начали бояться Церкви? Наверное, прав был английский писатель Честертон^[3], сказав, что самым сильным доводом против христианства являются сами христиане...

— Нет никакого оправдания тому, что сделал монах, выгнав эту девушку из храма, потому что фактически он выгнал человека, который пришёл не к нему, а к Богу. Бывают ситуации, когда человека необходимо вывести из храма, потому что он просто нехорошо себя ведёт или пришёл в храм в купальном костюме. Но случай, Вами рассказанный, не из этого разряда.

— Но почему не все монахи и не все церковные сотрудники, живя в самом сердце Церкви, это понимают?

— По той причине, что все мы люди, испорченные грехопадением и находящиеся в состоянии грехопадения. И выход из него, исцеление человека — это процесс очень долгий и очень мучительный. И, с одной стороны, когда кто-то из нас встаёт на пути человека, который идёт к Богу, и отталкивает этого человека,— это преступление, которое не имеет оправдания. А с другой стороны, и на пути каждого из нас — каждого священника, каждого мирянина — в свое время тоже кто-то вставал, кто-то гнал нас, поступал с нами жёстко, невежливо. Но что-то подсказывало и моему сердцу, и сердцу многих других людей, которые пришли в Церковь и служат в ней, что настоящее в Церкви — это то, что есть в ней хорошего, доброго, святого, а ненастоящее, чуждое ей является просто чьей-то бедой, а то и трагедией. Естественное чувство, естественное желание человека, который понимает суть этой проблемы,— это прийти в Церковь и вести себя богоугодно — благоговейно, благочестиво, быть любящим, милующим, помогать другим. И это опять-таки единственный способ помочь исправить что-то в Церкви. И поверьте, если человек будет искать в Церкви правильное, нужное, духовное, он это найдёт.

— В вашей епархиальной газете «Православная вера» как-то появилась статья под названием «Мы в ответе за тех, кого оттолкнули», где был приведён вопиющий, но уже не удивительный в контексте нашего разговора эпизод: пожилая «всезнающая» свечница безо всякой деликатности требует от молодой женщины, плачущей перед образом Богоматери, встать с колен, потому что «от Пасхи до Троицы не положено». Так кто всё-таки эти «мы», которые ответственны за подобные вещи? Прихожане? Сотрудники храма? Настоятель?

— Тут, с одной стороны, безусловно, первостепенна ответственность настоятеля. И наверное, никто из нас не сможет оправдаться занятостью или другими уважительными причинами, если у нас за свечным ящиком стоят работники, которые людей от Церкви отпугивают. При этом могу сказать, что любой настоятель, как бы занят он ни был, рано или поздно об этом всё равно узнаёт и исправляет это положение: сначала напомнит сотруднику, что он был ознакомлен со своими обязанностями, трудностями и особенностями деятельности за свечным ящиком и согласился нести это послушание, которое в Церкви на самом деле является очень ответственным, со вниманием и участием ко всем посетителям, считая делом чести умиротворить каждого, невзирая на его настроение. Если же взаимопонимания добиться не удаётся и всё остаётся по-прежнему, то с человеком надо без колебаний расставаться и заменять другим.

— А Вам самому приходилось увольнять людей по упомянутым причинам?

— Могу привести совсем свежий пример. У нас рядом со строящимся Петропавловским храмом действует сейчас временный храм, и там, естественно, кто-то постоянно стоит за свечным ящиком. И вот однажды я беседую с директором находящейся по соседству школы, и она рассказывает о том, что и она, и некоторые её коллеги раньше этот храм посещали, но потом перестали туда ходить, потому что как-то раз она зашла в храм после работы, у неё была с собой папка с какими-то финансовыми документами, и, как это порой бывает с человеком во время молитвы, она настолько обо всём забыла, что оставила там папку и ушла без неё. А потом, вспомнив, отправила за ней своего секретаря. Та пришла, попыталась эту папку забрать и столкнулась примерно с такой реакцией продавца за свечным ящиком: «Зачем ты сюда пришла, с такими ногтями и с такой причёской? А вот эта, которая перед тобой приходила, это директор вашей школы? А чего она с такими ногтями и с такой головой сюда ходит? Вам что, делать больше нечего?». И тотчас, выяснив, кто это был, я эту сотрудницу увольняю, причём, увольняю показательно, объяснив всем остальным, за что она уволена.

— А как сама женщина объяснила свое поведение?

— Абсолютно неважно, как она будет это объяснять: просто таким людям не место в числе сотрудников церковных структур. Я нашёл трех человек, которых она, что называется, отвадила от посещения храма, а о скольких ещё мы не знаем? Мы просто не имеем права таких людей оставлять на подобной работе, потому что они будут приносить вред Церкви, людям и, конечно, себе. И сострадание к этому человеку здесь должно проявляться в том, чтобы лишить его возможности губить и свою душу таким образом. К чему я это говорю — к тому, что в Церкви нас всех терпит Господь, и мы должны терпеть друг друга, но непосредственно на ниве церковного служения должны оставаться те люди, которые, по крайней мере, не причиняют вреда приходящим в Церковь.

— А Вас самого, когда Вы входили в церковную жизнь, сильно задевали проявления грубости и холодности или Вы спокойно к этому относились?

— Как ни странно, да — относился к этому вполне спокойно. И не по причине того, что я человек изначально несамолюбивый и неранимый — отнюдь. Просто главное заставляло забывать обо всём второстепенном. Кроме того, моё глубокое убеждение, что обращению человека к Богу должно обязательно сопутствовать чувство покаяния пред Богом: именно с него начинается наша вера и с призыва к нему — евангельская проповедь^[4]. Если покаяние в начале церковной жизни у человека отсутствует,— значит, по большому счету его христианская жизнь ещё не началась или началась, но совершенно неправильно. А чувство покаяния, чувство того, что ты сам никуда не годишься, заставляет забывать о недостатках других и видеть человека как бы «сквозь» них.

Из книги «О Церкви без предубеждения»
igumen-nektariy.livejournal.com

ПРИМЕЧАНИЯ:

^[1] Мф. 24:12.
^[2] См.: Рим. 2:24.
^[3] Гилберт Кит Честертон (1874—1936 гг.) — английский писатель и мыслитель, один из мастеров детективного жанра.
^[4] См.: Мф. 3:2.