Мой Почаев. Записки паломницы

Слава Богу, сейчас в Почаевскую Лавру дорога открыта. Тысячи паломников, туристов, просто любопытных стекаются сюда изо всех краев – Украины, России, Молдавии, Словакии, даже Германии.

Редкий остров

А были и совсем другие времена. Это начало 80-х годов. Милицейские облавы, проверки паспортов, паломники вынуждены чуть ли не маскироваться. Никаких гостиниц и вообще никаких удобств. Музей атеизма буквально у ворот Лавры. И, хотя сам атеизм еще свирепствует, волна религиозного поиска уже подхватила интеллигенцию и вынесла на редкий остров.
Робинзоном Крузо этого острова был отец Амвросий. К нему, в Почаевскую Лавру, где он был тогда игуменом, съезжались Пятницы всех мастей за словом и утешением. Теоретически такой человек в то время был невозможен: живой, бесстрашный, увлеченный.
Как я там оказалась? Толком объяснить трудно. Это было так неожиданно. Сейчас уверенно могу сказать одно: меня вел Божий Промысел.

Битва за Почаев

Моя школьная подружка Наташа всегда была заводилой. Что-то, несомненно убедительное было в ее поступках. Ее решимость всегда действовала не только на меня, но и на других магически.
В те годы я жила в Риге, и приехала домой, в Киев, на несколько дней. Серьезные семейные проблемы, хочется поддержки близких людей. После долгой разлуки мы сидим с подругой на ее маленькой кухне. Всю ночь разговариваем. На все мои тревожные вопросы Наташа отвечает тремя словами: «Тебе надо в Почаев». Где это? Зачем? Почему? Ничего не могу понять.
А потому что она только-только крестилась. «Я стала верующим человеком», – эти ее слова звучат во мне ярко и отчетливо всю жизнь. Мне трудно понять, почему она так изменилась, мы ведь были отчаянными девчонками в школе, без царя в голове.
«Тебе надо в Почаев. К батюшке. Он просто замечательный. Его зовут отец Амвросий, и он служит игуменом в Почаевской Лавре».
А я тут причем? Мне-то зачем ехать?
Потому что: «Тебе надо в Почаев».
Я стойко держалась.
- Это твоя жизнь, а моя..
- Ну и что твоя жизнь? Для чего ты живешь? Проснись, наконец-то…
Она достала фотографию, лежавшую среди картонных иконок семейного «алтаря» в книжном шкафу. На ней – бородатый, молодой, с лукавинкой в глазах и огромным ключом на плече монах. («Это ключ от храма», – поясняет Наташа). Лицо у него очень приятное, но о чем мне с ним говорить? Наташа рассказала, что буквально вчера приехала из Почаева, она там была на исповеди и причастии, и, кстати, возила туда мое отчаянное письмо, которое я посылала ей из Риги, и показывала его отцу Амвросию. «И батюшка благословил тебя приехать». Что это? Сказки Пушкина? О попе и его работнике… Чьи это слова: Арины Родионовны или моей подружки – спортсменки, гитаристки?..
Ключ ли был с секретом, или глаза монаха прожгли мое каменное сердце, не знаю. Знаю точно, что спасительная золотая нить протянулась из Лавры, да такая крепкая!

Да. Верю

Стоял июль.
В моем небесном календаре сияющие слова: Почаевская Лавра, откровение.
В земном – пыльный поезд, автобус, бабушки с корзинками, тоска.
Чем ближе я подъезжала к Почаеву, тем непонятней становилось, что же я там буду делать. Когда Лавра заполнила все окно автобуса, – невесть откуда выросший среди мирных предгорий и полей город-гора, я испугалась. Поднимаюсь вверх, к воротам, а ноги не несут. «Зачем тебе это надо, что ты там забыла, здесь все чужое», – ворочались валунами мысли и прижимали к земле. Пробился один мысленыш-подснежник, свежий, бодрый: «Приехала, так иди до конца».
К храму, стройному, как воин (это Свято-Троицкий), дорожка привела сама. И не архитектура впечатлила (в Киеве есть и краше соборы), но что-то новое, неизведанное влекло внутрь, не только росписи посмотреть.
Там много людей, но стоит тишина. Поверх голов в платочках или просто склоненных переливается дугой голос. Голос приглушенный, кто говорит, не видно. Слова простые: «На добро и на зло нужно всегда отвечать любовью». Совсем простые слова. Знакомые и абсолютно свежие. Всю жизнь лежавшие на дне души, но как будто под запретом. А сейчас их выпустили на волю. Мелодия тихого голоса успокаивала. Таким голосом никто раньше со мной не разговаривал. Кроме бабушки. Я остановилась и долго стояла не шевелясь. Наконец я увидела «человека с ключом». Небольшого роста, с темно-рыжей длинной бородой и такими же волосами, собранными сзади в пучок. Весь в черном. Сидит за перегородкой и к нему по очереди склоняются люди. Два часа я наблюдала за выражением лица монаха: ни разу даже тень раздражения или нетерпения не опустилась на него. А те, кто отходили, светились непонятной сияющей радостью.
Я уже была совсем рядом, но монах засобирался на обед. Буквально в последнюю секунду протягиваю ему в руки письмо и что-то невнятное мямлю про подружку из Киева, «которая у вас была недавно». А таких подружек из Киева уж побывало-то здесь! Однако письмо возымело воздействие, священник кивнул кому-то невидимому за моим плечом: «Это по рижскому письму», – заулыбался.
Следующие два часа склоненной стояла я. Глазами в пол. Обливаясь холодным потом – от стыда, от осознания никчемности своей жизни… Первая исповедь. Она пронеслась как бомбовая атака и сокрушила мои представления о себе в полный прах. Раньше я в Бога верила чисто поэтически, условно, безлично. Но тихие слова священника дошли до сердца, оно не выдержало и согласилось: Да. Верю.

Гита, Галина, мать Мария

Город, сдавшийся на милость победителя – сплошные руины – такой вынырнула моя душа из-под епитрахили. Как раненого солдата, меня передали в чьи-то руки. Хозяйкой рук оказалась маленькая хрупкая женщина в платочке и в очках. Она все время стояла рядом, но я не чувствовала: моего тела на исповеди не было, а душа ныряла в неизвестность.
- Галина.
- Маргарита.
- Я филолог.
- И я филолог.
- Я из Москвы.
- А я из Киева.
Этого было достаточно, чтобы родилось чувство узнавания, сестринства, доверия. Не потому, что специальность, не потому что мы обе здесь, возникло перетекание – слова не пропадали, они опускались, как ведро в глубокий колодец, набирали воды, и поднимались полными до краев. Родная душа. Беседа текла: я оказалась дома. Потом она стала моей крестной матерью.
Москвичка, чудачка, профессорская дочка, журналистка, редактор, переводчик, – она оставила свой писательский мир и – в Западную Украину, в Почаевскую Лавру. В то время религиозная жизнь была без преувеличения подвигом. Духовная литература под запретом. Евангелие многие и в глаза не видели (выписывали цитаты из атеистических брошюрок). Батюшка, Галина и преданные им друзья занимались «самиздатом», распространяли огромное количество книг: перепечатывали и переплетали Евангелия, катехизисы, молитвословы, жития святых, сами писали книги для тех, кто только пришел к вере, – все то, к чему доступ был перекрыт, и чего так не хватало людям. И дарили их всем. Просто дарили.
Был такой случай. Привезли как-то в Почаев целый грузовик книг. Где их разгружать, когда кругом недремлющие стражи порядка? Грузовик-то не спрячешь и не переоденешь. Заехали в маленький лесок, и буквально за полчаса братья и сестры разобрали книги по домам, и повезли потом по своим городам. Никто и не заметил, чудо просто.
Семь лет Галина прожила в Почаеве, ютясь в маленьких комнатках, спала на полу, иногда и под столом, поднималась в четыре утра, бежала на полунощницу (раннюю службу), помогала батюшке, встречала паломников, снова бежала на вечернюю службу, и еще писала для книги… Подвижница.
Умерла она в 1996 году, монахиней. Настоящее ее имя Гита Левинсон, при крещении ее назвали Галиной, а при постриге она стала матерью Марией.

Прошло много лет. Дома, где жила моя крестная, уже нет. Но каждый раз, проходя по ее улице, мне кажется, что она сейчас появится из-за угла в своем светлом платочке, маленькая, быстрая. Улыбнется, перекрестится и побежит в Лавру. Там ее душа была счастливой. Там она и сейчас счастлива.
В Почаеве все становятся немного счастливее.
За это лето я была здесь уже дважды, сердце так и тянется прикоснуться к святыне. Каждый раз здесь случаются маленькие и большие чудеса. Приезжаешь одним человеком – уезжаешь совершенно иным. Обновленным, одухотворенным, окрыленным.