Кости мои наполнены грехами юности

Наметив меня объектом миссионерской обработки, учительница первая моя по духовному возрастанию Вера Аввакумовна начала заходы делать. С одной стороны подкатит, с другой подрулит. Да меня тоже так просто не возьмёшь, ещё тот скользкий фрукт – увиливала. Аввакумовна хитрован-дипломат каких поискать. Сумела-таки подловить. Приносит пачку фотографий, ездила с общими знакомыми в Ачаирский монастырь. Март, снег – они в источнике купаются. И не только дяди-тёти – дети плещутся… Восторг с фотографий брызжет... У меня и вылетело: «Прелесть какая! Вот бы так! Неужели, вода тёплая?»

Сказала и забыла. Зато учительница первая моя зафиксировала оплошку в протокол. Через два месяца подходит: «Радуйся, билет на тебя взяла в Ачаир. На Троицкую субботу!» Я опешила. Ничего себе! Не спросив, не узнав, трах-бах – езжай! Может, другие планы у человека на жизнь… Планов, врать не буду, никаких, да всё равно… Аввакумовну моя реакция не смутила, добивает: «Ты хотела в источнике окунуться? Хотела! Вот я и купила!»

«Хотела»… Мало ли что бывает ляпнешь по минутной слабости…

Судорожно думаю: с одной стороны, не март месяц, конец мая, пусть не жарко, но снега нет – не должна замёрзнуть, источник тёплый… Тем не менее радость моё лицо не нарисовало, мысль-то дальше купания заглядывает: ехать не на пляж – бултыхнулся и будь здоров Иван Петров! Кроме водных процедур посещение церковной службы… Это ведь паломничество, а не выезд на лоно природы с шашлыками под пиво…

Учительница первая моя вопросительно стоит в ожидании восторгов с прыжками: «Ура! Ура!» У меня вместо них в голове лихорадка: ехать, не ехать…

«Так, – прервала Аввакумовна моё тупое молчание заранее приготовленным козырем, – я себе тоже билет купила! Едем вместе!» На что я обрела дар речи: «Нет, не едем». И причину радостно протараторила: «Мы с Пашей и свекровью в Троицкую субботу всегда на кладбище ездим. Надо оградку покрасить, два года собираюсь! Извини, как-нибудь в другой раз!»

Браво отрапортовала, да от Аввакумовны разве легко отбояришься? «Ну и что? – говорит. – На кладбище и в воскресенье можно!» И принялась с напором убеждать: «Да ты знаешь, как хорошо в Троицкую субботу съездить в монастырь! Записочки за усопших подашь. Батюшка за них на литургии помолится! Сама помолишься! Панихиду закажешь! А в воскресенье – на кладбище! Молитва важнее оградки!»

Мне страшнее и страшнее. Какие-то записочки, панихиды… «Нет, – говорю, – наверное, я всё-таки на кладбище, ты уж кому-нибудь другому билет отдай». Она как психанёт: «Ничего себе! Я ей подарок на Троицу приготовила! Она хлюздит… И что – прикажешь билет выкидывать? Я за ним специально ездила, чуть не полдня потратила, предварительно звонила, чтоб оставили!» И рубит: «Раз ты отказываешься, я тоже не еду. Два билета пропадут!»

И куда мне бедной деваться?

Как мышь с мокрым хвостом приплелась к автобусу. Только села, заходит Владыка Феодосий. «Сейчас, – говорит, – будем читать акафист!»

Я ведь была полная безграмотность, ни в зуб ногой, что он читать собрался.

«А кто не будет, – Владыка строжится, а у самого глаза весёлые, – тому рыбных котлет в Ачаире не дадут! Ух, вкусные котлеты сёстры делают! Смотрите, либо голодные останетесь, либо читайте!»

Сидит Владыка на переднем сиденье. И такой простой. По телевизору величественный, важный, представительный. А тут без шапки своей.
Начали читать акафист. Один почитает, другому передаёт. До Аввакумовны дошло. Я слушаю и думаю, какая она умная, не то, что я бестолочь… Слова сплошь незнакомые, а она без запинки чешет, да ещё складно так, нараспев… Я, конечно, не смогу. Думаю, не буду позориться. Учительница первая моя сует акафист и микрофон... Я ей шепчу: «Не буду читать!» Она: «Тебе что Владыка сказал: читать, иначе рыбных котлет не дадут!» – «Ну и пусть!» Руководила поездкой матушка Вера, командир однозначный. Как гаркнет на наше перетягивание каната: «Что вы там препираетесь? Все должны читать без всяких отговорок!»

Что уж я намямлила... Да ещё трясёт, буквы перед глазами скачут, хорошо, крупный текст. Прочитала один кондак, передала на следующий ряд – гора с меня свалилась, сама вся в поту…

Аввакумовна миссионерствовала по принципу: швыряй щенка в омут – коль не потонет, лучше плавать научится. Ничегошеньки объяснять перед поездкой не посчитала нужным, хотя знала – я дуб дубом. Литургия по архиерейскому чину была в храме Димитрия Салунского. Стыдно сказать, я креститься не умела. Владыка Феодосий служит, а я без понятия, как пальцы складывать для крестного знамения. Позорище. Чё, думаю, Аввакумовна меня сдёрнула? И я тоже хороша – высунулась, не подумав… Аж пустота в желудке, хоть разворачивайся и уходи… Аввакумовна, предвидя возможный финт, перед собой меня поставила… Стою, как на углях, и такое впечатление, Владыка на меня одну смотрит и следит, как эта раба Божья крестное знамение творит. А я ведь не знаю, к какому первому плечу пальцы прикладывают – правому или левому? Что со лба начинают, узрела, дальше – высшая математика… Впору у Аввакумовны спрашивать… Да ведь позор, прийти в церковь и на службе вопрошать: «Научи креститься». Ну и машу рукой, как мух гоняю… Со лба рука идёт чуть вниз, дальше выписывается сложная фигура в области верхней части туловища, чуть не восьмёрка.

Вдруг Владыка прерывает службу и говорит: «Смотрю на вас и вижу, немало, которые перекреститься не умеют». Я чуть со стыда не провалилась: как ни пряталась за спины, разглядел. Сейчас, думаю, вызовет в качестве наглядного пособия, заставит продемонстрировать какие фигуры я черчу вместо креста… Потом-то поняла, дремучих и без меня хватало… Парни в джинсах, девчонки в топиках стояли… Владыка принялся разъяснять, как пальцы складывать, крестное знамение творить... «Ничего зазорного в этом нет, – по-отечески подбодрил, – научитесь с Божьей помощью. Ну-ка давайте все вместе будем креститься, повторяйте за мной: во имя Отца и Сына и Святого Духа…»

Ещё до этого Владыка с кадилом идёт, я голову задрала, смотрю, интересно – вот он митрополит в шаге от меня, а не по телевизору. Таращусь на него. Меня сзади хлоп по башке. Да больно так! Едва с шарниров голова не слетела… Поворачиваюсь, кто это руки распускает? Вот тебе и раз – учительница первая моя лаской одарила – от души поднесла подзатыльник и шепчет сердито: «Как стоишь? Кланяйся!» Нет бы предварительно мастер-класс провести, научить прикладываться к иконе, научить молиться, объяснить, как вести себя в разные моменты службы… Нет, швырнула в омут… После поездки высказала всё начистоту, Аввакумовна в ответ смеётся: «Начни тебе инструкции давать, точно бы схлюздила, потом на аркане тебя не затащила бы в церковь!»

Самое интересное, я после поездки в Ачаир втянулась в паломничества. Вошла во вкус. Гены прабабушки Прасковьи сказались. Бабушка Аня рассказывала – её мать любила ходить по святым местам. На груди всегда ладанку носила с какими-то корешками от злых духов. Жили они в Ивановской области, оттуда прабабушка Прасковья в Киев ходила, в Почаев… Поначалу мне было просто интересно – новые люди, новые места. Потом почувствовала благодать. Как живой водой омоешься. Проколы, само собой, случались. Во второй раз Аввакумовна пригласила в Серебряное. Я без сопротивления согласилась. Она вдруг пристально мне на шею посмотрела: «Что-то не пойму, у тебя крестик есть или нет?» – «Нет, – говорю, – а что, обязательно надо?» Представляете настолько я была тёмная. У Аввакумовны глаза на лоб полезли: «Что значит нет?! Ты в своём уме?! Ты хочешь сказать и в Ачаире без крестика?!..» – «Ты же, – говорю, – ничего не сказала! Не объяснила!» Она за голову схватилась: «Что ж ты наделала?! В святой источник без креста! Иди срочно покупай! В Серебряном тоже источник».

Подобрала я в Свято-Никольском Казачьем соборе крестик, цепочку серебряную. Была у меня футболка с люрексом, на груди небольшой вырез уголочком. Крестик в аккурат по вырезу лёг. Любо-дорого смотреть. Я довольнёшенькая пришла к автобусу. Учительница первая в лице изменилась, как мой наряд увидела: «Это что такое?» – тычет пальцем в крестик. «Крестик, – говорю, – купила по твоему приказанию-повелению». Она: «Спрячь сейчас же!» Я ей: «Да ты посмотри, люрекс как гармонирует к серебру». Аввакумовна ногами затопала: «Спрячь без разговоров!» Я сопротивляюсь, тоже ведь вредная: «Да носят же!» Она шипит: «Спрячь, кому говорят! Если матушка Вера увидит, выгонит обеих из автобуса!»

Прошла я новоначальный курс, учительница первая дальше работу повела. Чуть чихнёшь-кашлянёшь при ней, мгновенная реакция: «О! Видишь-видишь?! Почему так? А потому – в грехах не каешься! На исповедь не ходишь! Не причащаешься!» К тому времени я уже паломничеств не боялась. Раз пять по области ездила, в Екатеринбург сподобилась. Но ужас охватывал об исповеди подумать. Чужой дядька, а ты перед ним душу должна вывернуть наизнанку. Рассказать о том, в чём себе стыдно признаться. Нет, думаю, ни за что не пойду. Аввакумовна напирает: «В Тамбовку поедем к отцу Виталию, исключительно благодатный батюшка, ему и будешь исповедоваться!» Давит. У меня обратная реакция. Не хочу, не пойду, не смогу. «Ты когда уже, наконец, решишься?» – как-то пристала. «Никогда!» – говорю.

С полгода доставала, потом прекратила долбить. Тогда-то и начала я понемножку приходить к мысли об исповеди. Появилось желание. И начала размышлять: к кому идти? Надо выбрать такого батюшку, которому смогу всё выложить. Ходила-ходила по храмам. Первым делом на Труда в Свято-Никольский заглянула. Батюшка Алексей резким показался. Вопрос женщина задала после службы, он отчитал её за что-то… Взгляд строгий… Ой, думаю, не пойду... Мне надо, чтобы мягкий, улыбался. Отец Алексей как милиционер на службе… В другую церковь на разведку отправилась. И здесь батюшка не пришёлся. Какой-то всклокоченный. У нас в отделе работал мужчина, так он, как ни стригся, волосы торчком. И этот… Борода в разные стороны, на голове ситуация, как у Незнайки из книжки Носова… Нет, не пойдёт. Третьего отвергла – сильно учёный. Слова простого не скажет, всё замысловатыми фигурами, с примерами из святых отцов, не говорит, а изрекает…

Забраковываю батюшек одного за другим… Тем временем внутри меня будто стронулось что-то и само пошло-пошло, началась подготовка к исповеди… Одно вспоминаю, другое, третье… Вдруг ударило: ведь вразумление давалось через сына! А я – слепота… Ничегошеньки не ёкнуло, вовремя не просветлело. Паша только-только первый класс окончил, мимо церкви шагаем, он потянул за руку: «Мама, давай зайдём». Я испуганно занекала: «Нет-нет-нет-нет! Ты чё?» Не представляла, как двери туда открываются. Он тащит: «Мам, ну пожалуйста…» Заюлила, мол, лучше в следующий раз, у меня и платочка нет, а простоволосой воспрещается в церкви... Страх обуял, обязательно что-нибудь напутаю. Куда шагу шагнуть правильно, не знаю. Как представила, бабки недовольные накинутся: «Чё припёрлась?» Не будешь при ребёнке огрызаться, перепираться с ними – не у прилавка базарного… После этого стала следить, как бы ненароком снова не оказаться с Пашей вблизи церкви.

Успокоилась, он вдруг: «Когда ты меня покрестишь?» Я-то считала: тема закрыта. Она обороты набирает. Не просто зайти посмотреть… «А зачем тебе?» – начала выяснять. Он твёрдо: «Почему я живу некрещёным? Человек должен быть крещёным! Ты вот крещёная?» Я-то да. Как мама говорила: «Крестили тебя срочно и досрочно». В две недели заболела воспалением лёгких. Не знали: выживу, нет ли? Бабушка Аня скомандовала: «Срочно везите в церковь! Не дай Бог умрёт некрещёной». За семь километров на лошади повезли в другую деревню... Но крестик, сколько себя помню, никогда не носила. Во втором классе из школы прихожу, та самая бабушка молится перед иконами. Видимо, праздник был, скорее всего – Покров. Осень стояла. Мама: «Не мешай, иди к себе!» Ну, как же «не мешай»! Я – октябрёнок, отличница (а сама пигалица, чуть выше стола, в школе последней в строй ставили) к бабушке заскакиваю: «Что ты ерундой маешься? Бога-то нет!» И чуть не полезла икону снимать. Ух, гоняла меня бабушка Аня…

Этот красочный эпизод из школьной жизни Паше описывать не стала, предложила с крещением не торопиться… Мол, в школе могут неправильно отнестись, если узнают. К тому времени гонения на религию прекратились, Советский Союз отошёл в прошлое, но всё равно, думаю, кто его знает… Сын понял, со мной каши церковной не сваришь, бабушку уговорил, свекровь мою. Та женщина решительная: «А чё и покрестим, раз ребёнку хочется! Не убудет!» Лояльно отнеслась к просьбе внучка. Много позже, когда я воцерковляться начала, куда эта лояльность испарилась – ух, истерики закатывала. Соберусь паломничать, она всю плешь переест. На день еду, неделю перед этим причитает: «Да как же Пашечку оставишь? Как он один будет?» А Пашечке-внучку под двадцать. Я стала поступать по принципу: меньше знаешь – лучше спишь. Загодя планы не раскрываю, накануне вечером объявлю: «Завтра еду». Раскипятится, само собой, но это не полмесяца на мозги капать… А вот от святой воды никогда не отказывалась, что привозила ей из паломничеств. Употребляла каждый день натощак...

Любила Пашу. И когда запросил креститься, тут же отправилась на разведку в Свято-Никольский на Труда. Разузнала, что к чему, и мы с ней Пашу повезли. На трамвае доехали, идём… Паша доволен, поставил условие – крестик он понесёт сам. В кулачке зажал и всю дорогу держал. Время от времени разожмёт пальчики, посмотрит… Физиономия счастливая…

К церкви подходим… Батюшки свет, откуда такое явление? Светка Перегудова, соседка со второго этажа, у ворот... «Ты что тут?» – спрашиваю. «Да вот крестим Серёжку». Со Светкой вообще непонятки творятся, ей пройти рядом с церковью – подвиг. Стойкий рвотный рефлекс. Не атеист, не сатанист, раньше вообще всё было по барабану, но от одного вида церкви выворачивает. Серёжу крестить привезли, всего и смогла до ворот храма дойти, а дальше, извините, как хотите, я не по этому делу… Иван, муж, понёс сына в церковь, со своими родителями… Те специально приехали из Тюменской области крестить внука. Светка не я, противиться не стала: «Хотите крестить, ваше дело». Серёже как раз год исполнился.

Крестил отец Алексей, тот самый, которого я много позже забракую для исповеди. Кроме Серёжи и моего Паши было ещё трое деток, лет по пять-шесть. Отец Алексей праздно смотрящих из крестильной не выставил, как некоторые батюшки, зрителей набилось – бабушки, дедушки и ещё непонятно кто… Отец Алексей только и спросил у зрителей: «Все крещёные? Если нет, шаг вперёд, присоединяемся к детям! Нехристи нам не товарищи!»

После таинства повёл мальчиков в алтарь. Серёжу отец несёт. Мой-то ничего, почти восемь лет, а Серёжа, как окунул его батюшка в купель, орать начал. Один из всех деток так отметился. Отец Алексей из алтаря с мальчиками вышел на амвон и говорит: «Ты раб Божий Сергий, завтра на причастие, чтоб как огурчик! Ни водки пить, ни каши есть! А то набьёшь пузень, потерпи…»

Свекровь моя завозмущалась, шепчет на ухо: «Что за батюшка такой? Ужас? Может, вообще не настоящий? Подставной? Ты узнай-узнай!»

Через полгода свёкор Светкин умер, за ним вскорости и свекровка. Как чувствовали – торопились крестить Серёжу. Светка потом возмущалась: «Вот, говорили: “Надо крестить, надо крестить, чтоб не болел!” А он ещё хуже!» Серёжа болезненным рос. Все детские болезни на десять рядов перебрал. От одной не успеет поправиться, другая зараза вцепится. Круговерть шла лет до семи: поликлиники, больницы, лекарства, знахарки… И воск сливали, к бабке-шептунье водили… Светка с больничных не вылезала.

Серёжа (чувствуют детки – откуда защита идёт), как и мой Паша, тянулся к церкви… Ему лет пять было, встречаю во дворе, они с трамвая шли. Где, говорю, были, что видели? Послышалось, про цирк сказал. Такой хороший мальчишечка рос, приветливый, разговорчивый. Я начала расспрашивать про клоунов да слонов, он перебивает: «Не в цирке я, тётя Лена был, а в церкви!»… На Труда они ездили в магазин и оказались у Свято-Никольского собора. Как сама Светка говорила: «Он меня уже достал, плачет-просит: своди его в церковь». У Светки родители из тех, кому церковь на дух не нужна, отец партийцем ярым был, мать по торговле. А Серёжа в детстве до истерик за крестильный крестик держался, не снимал! Оказавшись рядом со Свято-Никольским храмом, потянул Светку: «Мама, давай зайдём!» Светка на дыбы, она от одной искры зажигается: «Вечно дурь какая-нибудь приспичит! Никуда не пойду!» Серёжа, он рассудительный паренёк, не обиделся: «Тогда я сам пойду!» – «Иди-иди».

Рассказывал мне: «Захожу, там дяденька поп стоит. Я подошёл. Он говорит: «Мальчик, а ты с кем?» – «Мама у меня на улице». – «А почему не зашла?» – «У неё голова болит, когда сюда заходит». – «А почему ты пришёл?» – «Потому что я очень сильно болею. Я так подумал, если пойду в церковь, постою, у меня пройдут все болезни». – «А почему ты так решил?» – «Потому что, когда с папой приходил, я себя лучше чувствовал здесь, у меня перестаёт болеть голова. У мамы болит, а у меня перестаёт».

Батюшка его к иконостасу подвёл, показал, где Иисус Христос, Матерь Божья. «Давай, – говорит, – свечки с тобой поставим. За твоё здоровье, за здоровье мамы, за здоровье папы». Года через два, Серёжа в школу уже ходил, Светка как-то жалуется, вот, мол, Серёжа канючит – иконку его святого купить, а она ничего не понимает. Я понимала не намного больше, но церковную лавочку на рынке знала, купила маленькую иконку Сергия Радонежского с молитвой на обороте. Серёжа иконку в кармашке в школу носил и молитву читал.

И вот тоже – развивать бы это стремление… Как-то ездили в Татьяновку к матушке Варваре. В автобусе мать с сыном сели на первые сиденья. Матушка Вера, командир наш к ним: «Вы почему сюда сели?» Впереди у неё едут только те, кто читает акафисты хорошо. Мальчишечке лет восемь. Матушка строго спрашивает: «Ты читать умеешь?» Он тихим голосом: «Умею!» – «Я понимаю, что ты книжки читать умеешь! Я спрашиваю: ты по церковнославянски умеешь читать?» Он опять тихонечко: «Умею!»… Доходит до него очередь, берёт микрофон... Все слова правильно произносит, ударения где надо ставит… Счастливая мать… Матушка Вера чуть не прослезилась… Он кондак прочитает, на матушку посмотрит, она кивает головой: «Читай-читай, если не устал…» И так пол-акафиста… Мать микрофон держит… Приложи я старания, мой Паша в этом возрасте тоже запросто бы читал каноны, акафисты... Серёжа – тем более, у Светки-то муж нормальный был… Теперь она вздыхает – мужа нет, Серёжа отбился от рук…

Светкин муж был мастер на все руки. У кого, что сломалось, бегут к нему в гараж. Бабка со шваброй: «Ваня, привари ручку». Мужики машины ремонтировать строем. Светка чуть пронюхает, бежит к гаражам с сумочкой – деньги собирать. Ваня ни с кого не брал. Светка старалась поставить на коммерческую основу.

С первого года замужества Светкины родители капали ей на мозги: нашла ты себе не мужа, а что попало. Дескать, голохреновка, пришёл на готовенькое: ни квартиры, ни денег. Одно время Ваня на вахты ездил, на Север. Пока деньги хорошие привозил, молчали, потом его организацию приватизировали, уволился, стал работать в трамвайном парке. Тесть с тёщей опять за своё. Целью жизни поставили – выдавить зятя из семьи. И жили-то они отдельно, казалось бы, ну какое вам дело? Нет, Светку долбят: разводись, выгоняй. Особенно брат Светкин старался. Такое дерьмо, прости меня Господи… Светка Ване однажды заявляет: «Брат поставил вопрос ребром, мол, или он, или ты!» Ваня запил. Мой-то муж, Виктор Александрович, потомственный алкоголик… Ваня не сказать, в рот не брал, выпивал, но не больше. И чтоб скандал учинить, матов напихать всем и каждому, как мой, никогда. Придёт пьяный и сразу спать. Никакой агрессии. Светка, выполняя указание родителей и брата, перестала Ваню пьяного домой пускать: «Ах, ты нажрался! Иди спи, где поили!» Он бедняга в подъезде ночевал. Серёжа маленький: «Мама, почему ты папу не пускаешь?» – «Это не папа, это алкаш! Ты ему скажи: алкаш, вали отсюда». Серёжа, когда и повторит как ребёнок. Кончилось тем, что Ваня стал ночевать в раздевалке на работе.

Начальник узнал, вызвал Светку. Отчитал: «В чём дело? Мужик работящий, грамотный специалист, зарабатывает хорошо! Знала бы ты – какие есть!» Светка начала пьянством мужа козырять: «Мне родители не разрешают пьяницу держать! Говорят, или они или он! Что мне делать?» Начальник – мужчина конкретный: «Я его отправлю на лечение. Заплачу. Знаю: он потом отработает, а после лечения забирай к себе уже непьющего! Но в раздевалке я ему не позволю жить!»

Вызвал Ваню, тот согласился. Начальник до последнего боролся. Звонит Светке: «Муж в больнице, ты бы сходила к нему». – «Что это я к нему пойду?» Не пошла.

Ваня перед выпиской позвонил: «Выписываюсь, примешь?» Светка замялась ни то, ни сё, ни да, ни нет. Вот уж точно: и хочется, и колется, и мамка не велит. Женщине тридцать пять, она всё маминым умом богатеет. То куда с добром самостоятельная... Меня спрашивает: «Как быть? Я бы, конечно… Мне его жалко… Но мои против, брат орёт…» – «Ты, – говорю, – с Ваней намерена жить или с братом? Сама решай, чтоб потом никого не винить!»

Ваня пришёл. Мы ещё столкнулись у подъезда. Спросил: «Лена, цветник нынче разбиваем?» Он обычно копал газон у подъезда, мы со Светкой цветы сажали. «Конечно, – говорю, – не дадим собакам гадить под окнами».

Ваня за два дня всё в квартире переделал. Там прибил, тут повесил, тут прикрутил… Светка довольная – мужик в доме появился.… Серёжа счастливый: папа вернулся. Помню, Серёже ещё года не было, Ваня его на плечи посадит, у Вани густые русые кудри… Серёжа вцепится ручонками в них, Ваня начнёт подпрыгивать, Серёжа визжит от радости. Он постоянно вокруг отца крутился. Этот у гаражей что-то приваривает, Серёжа обязательно попросит: «Папа, дай мне рукавицы, я тоже варить буду». Отец трудяга и сын в него. Светка не перетрудится… Пол в подъезде сами мыли, так она тысячу причин найдёт увильнуть… Серёжа в отца… Субботник какой, он: «А зачем вы мне маленькие грабли даёте, мне большие! Что я детскими наработаю?» Руль ему с трёх лет Ваня давал на просёлочных дорогах. На колени себе посадит – рули… В первом классе научил картошку чистить, суп варить. Светка никогда не боялась, что палец Серёжа порежет.

Дней пять Ваня пожил дома, а потом Светкин брат закатил концерт: «Убирайся, пьянь бомжовая!» Светке встать бы на защиту, она ни слова... Какой мужик стерпит? Иван неделю пил в гараже. Какие-то молодые ребята сели на хвост... Он, как потом выяснилось, продал машину. Мужикам говорил, поедет в Сургут работать… То ли сам, то ли помогли… Конец апреля. Мужики из соседних гаражей почувствовали запах. Вскрыли ворота, Ваня на ремне висит. Денег при нём не оказалось… Обчистили. Даже весь ценный инструмент унесли… Но гараж был закрыт изнутри…

Светка Серёже не сказала, втихую похоронила. Да разве шило в мешке утаишь? Доброжелатели доложили: папка твой в петлю залез. С Серёжей истерика, прибежал домой: «Почему обманула, сказала, что папа уехал?! Где он похоронен?»

Светка сейчас ахает и охает: Серёжа её ни во что не ставит! Или от компьютера не оторвёшь, или где-то пропадает днями с друзьями, пиво научился пить…

Да что я Светку осуждаю, прости меня, Господи… Сама-то… Прислушайся вовремя к сыну… Детское сердечко чувствует, откуда помощь идёт… У нас с Пашей сохранялась исключительная душевная связь, пока муж был жив… Беда сплотила. Шутка ли столько лет с безумным человеком в однокомнатной квартире. Постоянно в страхе. Уйти-убежать некуда. Агрессия. И вот мы с Пашей друг за друга. Классная руководительница удивлялась: «Мальчик, а у вас с ним такие доверительные отношения». Муж мало того, что запойно пил, к концу каждого запоя ехало всё. Натуральное сумасшествие. Зрачки безумные, голос не свой… И тогда круглые сутки надо следить. Что угодно мог выкинуть: спичку горящую на пол бросит, чайник на плите оставит или газ откроет, спичек под рукой не окажется, забудет… Мы дежурили по ночам…

В вере я дремучая была. Когда на первый курс института пошла, мама псалом 90-й написала на бумажке: «На экзамен собираешься, обязательно бери с собой». Во время вступительных экзаменов не расставалась с ним. Читать не читала, у мамы такой почерк, хуже, чем у любого доктора. Бумажка истёрлась за месяц, мама мне после этого пояс дала шёлковый с текстом: «Живый в помощи Вышняго…» Я его все пять лет на экзамены носила. Случалась, забуду – с полдороги вернусь. Обязательно должен быть со мной.

Этот пояс, когда у Вити крыша начинала ехать, совала ему под подушку… Или в руке держу… Каких только жутей не было… От инопланетян до василисков… Раз сижу, Паше года ещё не исполнилось, спит в кроватке, я рядом на табуретке… Витя на балкон вышел… Зайди кто из соседей, подумают – нормальный человек. Говорит чётко, язык не заплетается… Но я-то знаю… Голос гнусавый, нараспев... Не Витин, совершенно чужие интонации…

В десятом классе мне врезался в память рассказ учительницы. Сама того не ведая, для меня рассказывала. В деревне у мужика-алкоголика поехала крыша. Допился до натуральных чертей. Сын-пятиклассник уроки делал, а папашка в отрубе на кровати за его спиной валялся. В один момент глаза мутные продрал и чуть не завизжал от радости: его давний мучитель подставился – лучше не придумаешь. Папашка тихонечко с кровати ноги опустил, верёвку с лавки взял, подкрался, петлю на шею сыну накинул и кричит: «Ага, попался, который кусался!» Потащил сына за собой. Мальчик ухитрился пальцы под верёвку просунуть… Поздняя осень, грязь, мальчишка в носках, отец верёвку не отпускает, тащит его по улице и кричит: «Поймал чёрта, поймал! Больше не будет меня мучить!»

Я страшно боялась за сына, когда крышу рвало у мужа. Кто его знает, что в голову влетит, когда мозги набекрень? Ближе к смерти Витя в нормальном состоянии кое-что начал приоткрывать из своих видений. И повторял: «Я тебе и половины не расскажу, волосы встанут дыбом, не хочу пугать… И это не бред, пойми: они рядом с нами…»

Тогда сижу у кроватки, он вышел на балкон. Темнело. Витя вниз смотрит и спокойно так: «О, инопланетяне прилетели». Поворачивается ко мне, палец к губам приложил: «Тихо, а то спугнёшь!» Перед домом загаженный участок долго был – мусор, пеньки торчали. В ту весну Светкин Иван пеньки выкорчевал, землю вскопал, мы со Светкой цветочков насадили. Витя говорит: «Тарелка на твой цветник села…»

Я на старте сижу, в голове одно: раз инопланетяне в цветнике – добра не жди. В случае чего, надо бежать, при этом подхватить Пашу так, чтобы заикой не сделать. На мне задрипанный халатик, но начни переодеваться в приличное – заподозрит... В напряжении сижу. Он заглянул в комнату с балкона, посмотрел на меня пристально-пристально: «А что – у тебя голова болит?» – «Да, Витя, болит». В инопланетном состоянии с ним лучше было не спорить, со всем соглашаться, разговаривать, как с ребёнком. «Ничё-ничё, Лена, я сейчас спрошу у них, как тебя полечить». Опять на балкон ушёл. Возвращается: «Они сказали: облить тебя ацетоном и всё пройдёт! Где-то был у нас…» Под ванной и вправду стояла бутылка ацетона. Я решила не дожидаться лечения по инопланетному рецепту, как была в халатике схватила Пашу… В подъезде темно, ни одной лампочки. Через ступеньки скачу, в голове: только бы не упасть. Пролетела до первого этажа. Он сверху орёт: «Ах, ты убегать! Я тебя сейчас грохну»...

До свекровки долетела… Свёкор горячий был мужчина: «Да я его сам сейчас грохну, сколько будет над вами издеваться?!»…

Свёкор работал в серьёзных местах, последняя должность – заместитель главного механика крупного оборонного завода, с неё ушёл на пенсию. На службе считался почти трезвенником. Но в генах у кого-то из их предков что-то щёлкнуло. Чем дальше, тем страшнее. Вот и за Пашу боюсь. Пока, правда, никаких поводов. У свёкра отец пил один раз в год, и всего ничего… Фронтовик он, на День Победы выпивал сто граммов коньяку. В остальное время губ не помажет... Мой свёкор на работе не позволял себе и рюмашки... Выработал до безобразия чёткий алкогольный график. В будни не употреблял, но в пятницу возвращался домой в возбужденном состоянии, говорливый, румянец играет на щеках... Доставал из портфеля бутылку водки плюс чекушку. За ужином опрокидывал первые полстакана, потом ещё... Среди ночи просыпался, организм жарко требовал добавки, без закуски выпивал стопарик, усмирял внутреннего зверя на пару часов, и так до той поры пока, как муж говорил, «не скушает пузырь». В субботу спал до обеда. Поднимался болезненно-угрюмым. Никаких «по пивасику», опохмелок. В рот из еды ничего не лезло, пил чай. Зато в воскресенье был как огурчик. И первым делом наглаживался (было пятеро пар брюк – на каждый день), доводил до блеска башмаки.

Витя гладиться и начищаться пошёл в отца, в остальном двинул дальше. Уже в студенчестве хорошо приударял по вину. Первые годы, как поженились, на работу, каким бы накануне ни был, как бы утром ни мучился – обязательно. Я-то поначалу жалела. Как же – человеку так плохо, больно смотреть, как тяжело. Не ругалась. Может, надо было сразу в оборот брать. Потом-то уже и работа по боку пошла. С вечера просит: «Ты меня утром буди, хоть водой обливай, но я во что бы то ни стало должен в конторе быть!» Бесполезный труд, только матов наполучаешь полную авоську. Протрезвеет и ну бичевать себя: «Эх, дурак я дурак, что же наделал? Выгонят! Какой дурак!»

Но всё забывалось, как появлялись деньги.

Паша как-то затащил меня в церковь, это уже после, как окрестили его. Зашли, он говорит: «Мама, я хочу иконку своего святого, почему у меня нет?» Бабулька в свечной лавочке услышала: «Мальчик, как тебя звать?» – «Паша». – «Смотри, какая иконочка апостола Павла, тут и молитва ему…» Иконка была в виде маленькой книжечки, раскрываешь – на одной стороне святой, на другой – молитва. Бабуля Паше говорит: «Молитовку прочитаешь перед сном, ручку святому поцелуешь, перекрестишься и спи спокойно. Святой оберегать от бед будет». И спрашивает у Паши: «А маму твою как зовут?»

Мне тоже тогда купили. Паша свою иконку постоянно в кармашке носил. В школу, а потом – в институт. Вечером обязательно молитву перед сном читал. Когда тревожно дома, не один раз повторит…

Будешь читать – отец такое мог выкинуть. Однажды к нам подходит… Летом было, поздно по времени, но ещё светло, сумерки. Мы только с Пашей легли. Муж с дивана поднимается и к нам: «А чё вы лежите?! Рóботы в атаку пошли!» Пальцем тычет в сторону окна: «Да вон они, вон! Вы чё не видите?!» То у него в таком состоянии колбаса со свинячьей головой бегает по квартире, то змея с короной ползёт! «Гляди-гляди, вот эта тварь, вот!» И вдруг расхохочется: «Чё страшно? Здесь они, здесь!»

Мама дала мне сборник молитв «Щит православный». Витя лежит во время запоя, я начну читать мученику Вонифатию, который сам был одержим пьянством: «О многострадальный и всехвальный мучиниче Вонифатие!.. Виждь братию и сёстры наша, тяжким недугом пианства одержимые, виждь того ради от матери своея, Церкви Христовой, и вечного спасения отпадающия…» Тихонько вслух читаю. Вдруг дикий хохот с дивана. Не обращаю внимания, продолжаю: «О, святый мучиниче Вонифатие, коснисе сердцу их данною ти от Бога благодатию, скоро возстави от падений греховных и ко спасительному воздержанию приведи их…» Витя начинает материться. И по батюшке, и по матушке изгаляется… Наконец устанет – замолчит. Спрошу: «Витя, может, не читать?» Когда в ответ заматерится, а бывало, попросит нормальным голосом: «Почитай-почитай, когда читаешь, мне легче». Зато я после этого, как выжатый лимон. Натуральный упадок сил. Настолько опустошённая… А он лежит: «Ты читай, мне так хорошо, так хорошо!» В сборнике были молитвы от пьянства также мученикам Флору и Лавру, преподобному Моисею Мурину. Витя иногда просил псалом 90-й: «Где у тебя молитва, что на ленточке написана? Положи мне под подушку».

Да если бы только молитвы читала. Бес попутал купить книжку заговоров. Юрий Лонго рекомендовал замок от пьянства делать. Нагрешила я, ой нагрешила, потом каялась на первой исповеди. «Замок» этот лонговский «закрывала»… Чертовщину пыталась чертовщиной выбить… Ножи нагревала… Прости меня, Господи…

Чего только не было. Однажды Витя накатил: «Ты мне изменила с Карлушей». И добавляет гневно: «Причём дважды!» То есть, один раз – это куда ни шло, можно простить, но два – это уже рецидивист. «С каким Карлушей?» – не могу понять, что за пурга. «Не прикидывайся дурочкой! С Карлом Марксом!»

Вот это номер! И не где-нибудь, в Германии на родине Карлуши изменила (в Берлине или в Бонне), нет – на первом балу у Наташи Ростовой! «Что ты молотишь?» – возмутилась от поклёпа. Он пальцем грозит: «Не надо делать невинные глазки! У меня есть железный свидетель! Я с Петрухой на балу был…» В свидетели он Пьера Безухова определил, корешка своего из бреда. «Я был в костюме Андрея Болконского. А тебе это говно марксистское подарило платье. В точности как у Наташи Ростовой. И ты с Карлушей в нём танцевала! Причём, дважды изменила. Был опять первый бал, и ты опять с этим говном бородатым…» А мне смех и грех, начала возражать: «Что у тебя за арифметика неправильная. Сам говоришь – первый бал прошёл! Значит, за ним второй…» – «Ты не спорь со мной! Это продолжение первого!..»

Это ещё ладно. Повеселилась, можно сказать. Раз среди ночи слышу, разговаривает с кем-то… Я лежу на табуретках, что ставила вплотную к Пашиной кровати. Если в сумме посчитать, не один год на табуретках рядом с ним спала. Свекровка как-то вечером зашла и на меня: «Что ты табуреток наставила?» А то, что я в случае чего, могу защитить сына. Зимой, в период запоев, укладывалась спать в шубе, валенках. Чтобы сразу сорваться и бежать к автомату у соседнего подъезда. Сотовых не было, телефона дома – тоже. Если Витя подходил к кровати, я уже была начеку. Паша постарше стал: «Мам, ну чё ты, давай по очереди дежурить: ты час не спишь, потом я час... Скажу ему: «Да у тебя ведь завтра контрольная». – «Мам, напишу, не беспокойся». Маленький был, пожалуюсь ему: «Опять, сынок, всю ночь глаз не сомкнула». Он с завистью: «Какая ты счастливая, всю ночь можешь не спать. Вот бы мне так, столько времени бесполезно тратится на сон».

Лежу на табуретках, слышу, заговорил в темноте: «Что это вас так много? Зачем пришли? Кого вам надо? Где моя жена? Ну нет – не скажу! Жена-то она ведь моя, не ваша. Что? Тогда меня грохнете! Да вон она в углу! Вон! Только меня не трогайте! Если надо я и сам могу её…»

Я на него утром наехала. «Значит, – говорю, – ты меня запросто грохнуть отдал!» Он ничего не помнит: «Чё ты ко мне вяжешься? Специально напридумывала!» – «Вот, где твоя, – злорадствую, – сущность трусливая проявилась! Лишь бы свою шкуру защитить: “Ребята, вон она, только меня не трогайте!”»

Ночью, конечно, не до шуток было, подскочила со своих табуреток, свет включила. Он чумно смотрит с дивана: «Ой, а ты уже пришла? А чё так быстро? Ты ведь сказала – долго будешь ходить! Тебя спрашивали, я сказал: не скоро придёшь. Ты всё купила, чё надо?» – «Конечно!» – «И хлеба купила?» – «И хлеба». – «А как ты зашла, дверь-то закрыта?». – «Так я через балкон!» – «А-а… Ну да, ну да, там дверь открыта!»

В таком состоянии скажи ему, мол, в форточку вошла, тоже верил, раз форточка нараспашку…

Сколько раз в психушку забирали… Девять раз только в наркологии лечился. Да там ведь не лечение, а смех. Лечат, если больной желает. А кто откажется от жизни весёлой? Подержат-подержат, восстановят, и веселись, болезный, дальше.

Однажды среди ночи – дикий крик. Я на этих табуретках только придремала, и вдруг вопль истошный и удар – ба-бах! Вскочила, к выключателю метнулась… Витя на диване сидит, зрачки ужасом расширенные и, Господи Боже мой, грудь вся разодрана. Будто когтями кожу рвали... Самое интересное, Витя ногти всегда стриг до самого мяса. Постоянно, хоть на ногах, хоть на руках у него аккуратненько так... Не терпел, когда хоть немножко начинали цепляться. Врачи удивлялись: «Алкашей запитых привезут, там когти, а у вашего ноготки пострижены, сам чистый, холёный…» И вот сидит, грудь до крови разодрана... На полу перед ним валяется игровая Пашина приставка, в лоскуты разбитая. Сумасшедшими глазами на меня смотрит: «Ты кто?» Я его по руке, как ребёнка, давай гладить: «Витя, всё хорошо, успокойся, это я – Лена» – «Как хорошо, что ты пришла, они меня хотели с балкона сбросить! Говорят: “Что, алкаш, допился?” И потащили к балкону!» Спросила потом: «Как они хоть выглядели? С рогами?» – «Рогов не видел. Зелёные слизняки! Противные, прозрачные! “Лежи, – говорят, – не дёргайся, укол будем тебе делать!”» – «Зачем, – спрашиваю, – приставку-то Пашину раздолбал?» – «Слизняк уселся на ней и говорит: “Сейчас мы тебя с балкона сбросим!” Я по башке ему кулаком как дам! И грохнул!» – «Не знаю, – говорю, – как его, а приставку сына ты точно грохнул!»

Скорая в тот раз приехала через полтора часа, я думала, поседею. И вызывать не сразу побежала. Боялась оставить Пашу наедине с отцом. Предупредила: «Паша, я пойду, а ты будь начеку, вроде как в туалет встал, куртка и сапоги твои наготове, если что – беги». Опыт срочной эвакуации у нас был богатый. Обувь ставили не на полочку, а у самых дверей – в случае тревоги на лету хватаешь, а обуться можно в подъезде или на улице. Куртка висела под рукой – сдёрнул и побежал.

Витю спросила: «Почему грудь разодрана?» – «Они меня связали. Я верёвки разрывал». Казалось бы, под ногтями должна остаться кровь. У него ни крови, ни кусочков кожи. Там и ногти-то – нечем зацепить. В больницу привезла, сестра спрашивает: «На руке что за пятно?» Под рукавом рубашки у него розоватый овал, размером с этикетку от пива. Чётко очерчен, и аккуратные, как иголочками наколотые, кровавые точечки по всему пятну. Рисунок ровный. «Что у тебя с рукой?» – спрашиваю. «Наверное, этот цапанул, когда тащил к балкону».

Где бы Витя ни работал, все в один голос: «Какой умный мужчина! Какой работник! Как вам повезло – у вас такой муж!» Я молчу. В наркологии лежал, туда приду, а мне: «Какой у вас заботливый муж. К нам, бывает, такую мерзость привезут, он с ними, как с детьми, столько внимания, нежности…»

Нам с сыном зато одни маты доставались, любовь – бомжам… Себя что ли на их место ставил?.. Медсестры охали: интеллигент, а среди таких… И в доме многие не верили, особенно поначалу: «Какой он алкоголик? Ты алкоголиков не видела! На них смотреть страшно!» Трезвый ходил – ни пылинки не найдёшь на пиджаке. Рубашечка, галстук. Брюки отглажены. Какая бы непогода, обувь блестит. По грязи умудрялся пройти, что ни капельки на туфлях… Носовой платок не для носа или губ – соринку какую смахнуть с башмаков. Это надо видеть, как он шарф повязывал, чтоб ни морщинки, и обязательно белый. Денди. Такого встретишь на улице, разве подумаешь – пропойца?

Окончил политехнический институт. Первые годы нормально работал. Потом, когда Союз развалился и пошла свистопляска с невыплатами зарплаты, сорвался и пошёл по разным организациям. И стал пить уже запойно. Везде высоко отзывались о нём как о специалисте, и везде было одно: «Если бы не пил – цены бы не было». Поработает, деньги получит и пошло-поехало, пока кошелёк не опустеет. Наконец, приходит в себя, надо идти на работу, всего трясёт, имея большой опыт, суёт в карман заявление – «Прошу уволить по собственному желанию…» Его колотит после запоя, а меня трясёт: его уволят, как жить? Он ведь начнёт с меня последние деньги тянуть.

Однажды вот так же ушёл с заявлением, часа через полтора возвращается. «Уволили?» – спрашиваю. «Нет, – говорит, – сказали, иди, Витя, пару деньков отдохни, мы тебе восьмёрки поставим…» Оказывается, купила организация по случаю два импортных станка. И не могут запустить. Инструкция по-английски. Свои специалисты – тык-мык. Начальник говорит: «Если, Витя, запустишь, я тебе “восьмёрки” за все дни прогулов поставлю и сверх того пару дней на отдых дам!» Он покумекал и запустил.

Как-то валяется дома в полном отрубе. Звонок. Открываю дверь. Стоит солидный, интеллигентного вида мужчина лет сорока. Представился коммерческим директором из НИИ, он-де хочет заключить договор с моим мужем. «Навряд ли, – говорю, – видите в каком состоянии!» Он заглянул в комнату, по-деловому спрашивает: «Сколько это может продолжаться?» – «В зависимости, – объясняю, – от того, сколько денег осталось. Сейчас посмотрю». – «Дня четыре точно, – говорю, – раньше не приходите». – «Ладно, подожду». И ведь пришёл: «Виктор Александрович, у нас к вам деловое предложение…» Им нужно было спроектировать щиты распределительные. Муж их шкафами называл: «Буду шкафы вязать». Заключил договор на пять щитов. Заказчику выгодно, конечно, минимальную цену назвали, а он и рад радёшенек. Спроектировал, наладил производство, сам ездил запускать в Питер, Барнаул, Москву. Держался, не пил. Они ещё на двадцать «шкафов» договора заключили… А он как сорвался… И уже, после этого, всё…

На что жить-существовать в период загулов? Доходило – «пушнину», как он презрительно говорил, собирала. Бутылки. Стыда натерпелась… Раз на автобусной остановке глазами по всем углам шныряю, там ряд киосков, и парень в теньке под деревом, растягивая удовольствие, пиво из бутылки пьёт. Сделает пару глотков, постоит, снова приложится… Не одна я такая умная вышла на охоту, конкурент-профессионал, женщина похмельного вида, тоже пасёт потенциальную бутылку, нацелилась схватить, как опустеет… Я в двух шагах от парня остановилась, и от стыда сгореть готова. Полыхаю лицом. А куда деваться? Дома шаром покати, хлеба не на что купить. Глаза долу опустила, караулю. У самой голова кружится – несколько дней толком не ела. Не приведи Господь пережить такое... Сама-то ладно, перетерплю, ребёнок есть просит. На парня стараюсь не смотреть, будто бы дела до него нет, тем более – до его бутылки, вполоборота к нему стою, но глаз кошу, отслеживаю, когда стеклотара опустеет. И вдруг парень, сделав последний глоток, направился в мою сторону. Профессионалка следом, он передо мной бутылку поставил и руку протягивает, а на ладони пять рублей бумажкой: «Возьмите». Я опешила: брать – не брать? Стыдно глаза поднять на парня, до чего дожила. И язык прилип к нёбу, поблагодарить не могу. Он настаивает: «Возьмите, не смущайтесь, вам нужнее, и у меня не последние». Пять рублей – неплохие деньги на то время. Наконец, выдавила из себя: «Спасибо».

На эти пять рублей (плюс бутылки) и хлеба купила, и крупы, и картошки. Сын танцует: «Ура, мы сегодня обедать будем!» Зато Витя как глянул: «Обнаглела, нищебродкой руку протягиваешь, позоришь меня!» Но за стол сел…

С Пашей тоже бутылки собирали. День города, а мы за «пушниной» охотимся. Идём с сумками, он вдруг нырк в кусты – стайку одноклассников заметил на другом конце улицы… Наберём и по темноте несём домой. Сдавала сама, Пашу никогда не посылала. Потом мяса подешевле, те же окорочка – «ножки Буша» – возьму. Что-то сварю, праздник в доме… Не могу без слёз вспоминать, как Паша еде радовался… А муж сатанеет: «Сама унижаешься и ребёнка туда же!» – «Не ешь, – психану, – раз поперёк горла на пушнину купленное!» Мимо ушей пропустит, как и не ему говорено...

Паша, когда отец умер, сам организовал священника. Ко мне подошёл: «Мама, надо отпеть папу!» Я отмахнулась: «Паша, не до этого!» Тогда он, ни слова больше не говоря, сам поехал в церковь, пригласил батюшку!

Паша так радовался, когда его окрестили. Поминутно крестик трогал. Говорю: «Да не надевай хоть в школу, засмеют!» – «Ну и пусть, а я буду носить!» На первом курсе учился в институте, прихожу домой, он в слезах. У меня сердце упало: «Паша, что такое? Кто обидел?» Забыла, когда плачущим видела. Оказывается – крестик потерял, тот самый первый, что в церкви надевали... В магазин поехал туфли покупать, гайтан перетёрся по дороге. У меня от сердца отлегло. «Велика беда, – говорю, – куплю новый». Обиделся: «Ничего ты не понимаешь, это ведь крестильный!»

В институте курточку носил. Вся в карманах. Так на экзамены обязательно иконку Ангела хранителя в один карман, пояс с псалмом «Жывый в помощи Вышняго» – в другой, в третий иконку своего покровителя – апостола Павла… Помимо крестика надевал на экзамены образок Пресвятой Богородицы. Книжечку с молитвами учащихся – Кириллу и Мефодию, блаженной Ксении Петербургской, преподобному Сергию Радонежскому, великомученице Екатерине – обязательно возьмёт. Как идти на экзамен, все это прочитает. А перед сном всегда крестился. Правила не читал, но перекрестится обязательно. Ну, нам по-другому нельзя было, с безумным человеком жили. Я и сама, бывало, лежу и твержу в темноте: Господи, помоги ночь пережить, не дай погибнуть.

Паша окончил математическую школу. Учителя были сильные, кроме информатики. В институтской группе подобрались ребята как один подкованные в компьютерах, а Паша чуть по верхам знал – им в школе элементарное давали. И компьютер осилила купить только перед институтом.

Ничего так не боялся в первую сессию, как информатики: «Эх, завалю, мама, с треском завалю!» И вроде как хорохорится, шутит, да вижу – нервничает. Преподаватель, что практику у них вёл, так прямо и говорил: ну, Савельев, с твоими знаниями экзамен с первого раза сдать – равносильно сказке, походишь, ой походишь… Сдавал Паша не ему, а лектору. По теории вопрос попался не страшный, а задача... Преподаватель во время подготовки ходит вдоль рядов. «Я, – рассказывал Паша, – делаю вид, что решаю. Листок перед собой положил, ручку держу, репу, как полагается, морщу. И вдруг рука, будто сама, начала писать». И пошло-пошло. Преподаватель подойдёт, посмотрит, головой скептически покачает. Паше тем временем целую страницу накатал, на другую перешёл. Преподаватель через какое-то время подзывает к своему столу: «Что-то вы долго возитесь, да и пишите непонятно что…» Паша идёт и думает: «Сейчас выгонит». Сел обречённо к преподавателю. Тот говорит: «Решение у вас, судя по всему, неверное. Какой ответ?» Паша называет. Экзаменатор удивился: «Странно, правильный». Сам в сомнениях – не смухлевал ли студент-хитрован, может, подогнал под ответ и суёт липу. Принялся анализировать ход решения, а потом говорит: «Этим методом давно уже никто не пользуется, откуда вы его взяли?» Паша пожал плечами, дескать, так получилось…

Я дома сама не своя, как он там? Вся на нервах, места не нахожу... Завалит – стипендии не видать. Паша заходит, светится весь: «Мама, с Божьей помощью сдал на четыре!»

До конца четвёртого курса на экзамены в этой курточке с иконками ходил, а потом всё вытащил, засунул в ящик стола в самый дальний угол… В позапрошлом году с друзьями поехал за город… Раньше в ванной крестик забудет, скажу: «Крестик оставил…» Спохватится: «Сейчас-сейчас надену!» После той поездки вернулся, смотрю – крестик на столе. «Что это он у тебя здесь?» – «Грязный». – «Как это серебряный и вдруг грязный?» – «Говорю тебе – грязный». – «Давай почищу». – «Сам!» Вечером смотрю, на столе нет, на шее тоже. «Где?» – спрашиваю. – «В джинсах». В кармашек засунул. Потом и оттуда вытащил. Не утерпела, спросила, куда девал? С раздражением бросил: «Чё ты следишь за мной? У меня крестик, не беспокойся».

В Алапаевске батюшка на исповеди сказал: «Вы не докучайте ему наставлениями, не ругайтесь, молитесь за него! Как говорят святые отцы: меньше говорите детям о Боге, больше Богу говорите о детях».

Молюсь, конечно…

В Алапаевск так благодатно съездила, вернулась – светло на душе, будто ангелы там поют. И вдруг что-то неописуемое. Дверь открыла, сапоги не успела снять, Паша с ухмылочкой: «Ну что – смоталась по святым местам? Опять набрала всякой ерунды тысяч на пять?» Я, как всегда, и книг накупила, и иконок в подарок, маслица освящённого. Да ведь голосом каким страшным произнёс? У меня внутри похолодело… Когда у мужа в конце запоя ехала крыша, абсолютно менялся голос, делался противным, чужим. На пьяно-блатной распев гнусавит: «А чё-ё-ё ты-ы-ы!» Я по интонации определяла, как заговорит мерзким голосом, значит всё – приплыли! Это уже не он. Это другое в нём... И сын встретил меня из Алапаевска не своим голосом… Больше, слава Богу, не повторялось подобное…

Многое из рассказанного выше вылилось в той первой исповеди… Получилось, присматривалась к батюшкам, присматривалась, выбирала, к кому пойти, кому довериться, выбирала, и вдруг чувствую: край – дальше тянуть некуда. Неважно кому исповедоваться. Строгий батюшка или добрый, пожилой или молодой, опытный в духовной жизни или нет – мне абсолютно безразлично. Только бы излиться побыстрее…

Перед самым Великим Постом, в Прощёное воскресенье, снится – стою на литургии. В Христо-Рождественском соборе. И вдруг выходит из Царских Врат Иисус Христос. Я обомлела – в мою сторону идёт. Испуг меня охватил, надо на колени падать – а они не сгибаются, заколодило… Господь сквозь меня проходит, при этом произносит одно-единственное слово… Совершенно ясно услышала: «Исповедь!» Звоню учительнице первой моей Аввакумовне, так и так… «Не обольщайся, – на смех меня подняла, – прелесть чистой воды. Бесовская работа. Ангела-хранителя благодари: удержал – не бухнулась на колени. Потом бы до костей сточила их, отмаливая грех великий: дьяволу в ножки поклонилась». Так истолковала Аввакумовна мой сон. И тем же вечером забрала свои богословские рассуждения обратно: «Слушай, я тут подумала-подумала: что бы это рогатый к исповеди призывал? Ему по штату положено наизнанку вывернуться и отговорить. Бывает, миллион подножек поставит, не допуская к причастию. Ты и сама – яркий пример, сколько лет вбиваю тебе в голову… Нет, враг агитацию к покаянию проводить не будет. Это Божье наставление: не тяни резину – срочно иди на исповедь!»

Первая исповедь была самой сильной. Последующие как-то формально. А первая… Великий пост, Вербное воскресенье, я приехала в церковь заблаговременно, в половине восьмого. Человек десять передо мной. В восемь исповедь началась, очередь длиннющая выстроилась, в основном, конечно, женщины, но и мужчины стояли, вдруг заходят человек пять мужиков, все на подбор крутизна – шеи борцовские, в плечах шкафы, богато одеты… И прямиком к батюшке. Я завозмущалась про себя. Почему так? Почему лезут-то? Я тоже тороплюсь душу облегчить. Что-то ещё вслух сказала. Бабки из очереди начали успокаивать: пусть идут, надо радоваться, такие мужчины ходят в церковь… Промолчала, если вам ладно и мне тоже… Прямо передо мной стояла молодая женщина, девчонка совсем. Лет двадцать, среднего росточка, аккуратненькая… По лицу видно – в напряжёнии вся, губы покусывает. Очередь потихоньку двигается, и вдруг меня начали душить слёзы. Просто невмоготу. Ком в горле встал. Думаю, не дай Господь, ведь стыд-то какой: народу полным-полно, а я мокроту разведу. Зубы сцепила. Вдруг девчонка как заревёт: «А-а-а-а…» И меня прорвало в слёзы… Носом хлюпаю… Сдерживаюсь, чтоб в голос не начать, но подошла к батюшке и разрыдалась… Рта не успела раскрыть, слова сказать из приготовленного… Он молча ждал, как приступ стихнет… Молча слушал… Я говорила-говорила… Ничего не вымучивала из себя... Где-то потом прочитала, надо постоянно повторять перед причастием молитву: «Господи, отверзи мне двери покаяния». Мне и без молитвы отверз… Было чувство (оно не повторилось больше никогда): я – такая маленькая, такая грешная – стою не перед священником, а перед большим и великим… Кому хочется излиться, высказать наболевшее, накипевшее, высказать то, что тяготит душу, болью стоит в сердце... Я плачу и рассказываю… И то, о чём столько думала, в чём готовилась каяться, и то, в чём боялась себе признаться…

К кому, вы думаете, я попала на исповедь? К батюшке Алексею, к кому так не хотела. Но рассказывала не ему. Явно чувствовала присутствие рядом кого-то…

Больше подобного не было… Из меня слезу выдавить… Жизнь требовала терпения. Понимала, дашь слабину, заплачешь – задолбит. Паша постарше стал, упрекать начал: «Он тебя оскорбляет, унижает, а ты улыбаешься и шутишь?» А что мне оставалось делать? Что? Бросаться с кулаками?

Как я боялась – Паша озлобится. Чего только не было. Сидит за уроками. Этот поднимается с дивана с мутными глазами… Ничего не стоило тетрадки, учебники сбросить со стола… Ну безумный… Заорёт: «Прекращай ерундой заниматься! Всем спать!» Да с матами. Я успокаиваю: «Паша, нельзя на него обижаться, это больной человек, такая болезнь, разные бывают болезни, видишь, как он мучается…» На свою голову научила. Он пьяный грохнется на улице. В последнее время ноги стали отказывать. А у меня сил нет поднимать, тащить, да и устала уже до безразличия… Паша: «Мама, пойдём, папа упал, давай поднимем». Я огрызнусь: «Не пойду, хватит, пусть валяется!» – «Он ведь простудится, заболеет, помрёт!» – «Пусть». – «Ты же сама говорила, это болезнь, как ты можешь к больному так относиться?!»

Господи, как вспомнишь… Волоком тащим. Он в благодарность россыпями отборных матов нас с Пашей одаривает...

Слава Богу, Паша не унаследовал его злопамятство. Витя, Царствие ему Небесное, обиды копил. Сразу ничего не ответит… Соседка нелицеприятное скажет, на работе обидят – он смолчит, но когда начинал пить, грязь из него лезла. Накапливал, как аккумулятор, а потом разряжался дома. «Эта бестолочь, – на начальника, – меня будет учить!» В день получки люди радуются, как же – праздник… Мы со страхом ждали… Маты, грубость, нечеловеческий вид…

У Паши всё чёрное прошло как сквозь сито. С год назад говорит: «Я вам так благодарен с папой, вы меня так воспитали». У меня челюсть отпала… Вот тебе и раз: я забросила своё экономическое образование, плюнула на карьеру, пошла в технички, мыла полы, стараясь больше быть дома, не оставлять ребёнка с пьяным, невменяемым человеком, от которого всего можно ожидать – начнёт посылать ребёнка за бутылкой… Говорю: «Что-то не пойму, когда он твоим воспитанием занимался?» – «Папа научил меня в шахматы играть, в настольный теннис, велосипед чинить, многое объяснял по математике… И всегда повторял: за что бы ты ни брался – делай по максимуму!» На кладбище пойдём, так Паша: «Папа, папа…»

Паша умудрился во всём этом мусоре, во всей этой грязи найти что-то ценное и оставить в своей душе…

из книги "Прихожане"