Страницы
Вскоре в стане поужинали, стали готовиться к ночи. И тут вдруг сразу со всех сторон с гиканьем и уханьем налетели какие-то люди. В шароварах и рваных кафтанах, бородатые, у каждого в руках или топор, или дубина.
— Ну, Ерошка, вот, кажись, и лихой народ. Ты полезай-ка под подводу, — дед, пробудившись ото сна, поторапливал внука, — да сиди там, помалкивай. Мышь долго живет, если тихо грызет.
Как разбойники налетели, так молодой Митрофан Игнатьевич вместе с верными слугами и ускакал на добрых лошадях, а с обозом только и остались: дед с Ерошкой да еще три работника, из тех, которые безлошадные. Быстро растащив боярское добро, переругавшись и передравшись из-за него, разбойники наконец-то заметили людей. Обступили их со всех сторон, стояли, насмехались:
— Вот так, горемыки, служили своим господам, послужите теперь нам!
— Да где уж им там служить! Дрожат, как зайцы в силках!
Ерошка лежал под подводой у колеса и, затаив дыхание, смотрел во все глаза. Из толпы вышел особенно свирепый на вид разбойник. Высокого роста, с огромной черной кудрявой бородой, черные глаза строго сверкали из-под хмурых бровей. В ухе блестела золотая серьга. На голове шапка, отороченная дорогим мехом, на серебряном поясе богатая сабля.
Толпа раздалась в стороны, давая ему дорогу:
— Проходи, атаман Ерофей, погляди на добычу!
Ерошка нахмурился: «Гляди-ка, тоже Ерофей».
— Чего гогочете, горлопаны, — главарь встал посередине разбойничьего круга, отставив вперед ногу. — Ну-ка дайте глянуть свому атаману на добычу.
— Гляди, Ерофей, — старый разбойник сидел на большом мешке, — добыча богатая, полон взяли — живем!
— Да разве ж это полон? — Ерофей, сморщив губы, осматривал пленников. — Ни барчуков, ни красных девок. Ни продать, ни выкуп взять. Так, маята одна.
Барские слуги стояли, повесив головы, смотрели под ноги. Одному только Ерошкиному деду интересно было: стоял — глаз не прятал, смотрел по сторонам.
— А ты бы, мил-человек, и не маялся бы, — дед обратился к атаману. — Отпусти с Богом людей-то. На что они тебе.
— Не тебе, старик, меня, грозного атамана Ерофея, учить, — разбойник поправил шапку на голове. — Как захочу — так и будет. Моя воля!
— Так нечто я спорю? — дед не унимался. — Вот и покажи свою добрую волю.
— Ты гляди, какой сердобольный, — атаман обернулся к товарищам, вокруг дружно засмеялись. — Ну так вот моя тебе воля: этих, — он указал на слуг, — отпустить. Да каждому дать аршин парчи барской, да по рублю. Пущай знают доброту атамана Ерофея. А ты, дед, — он обернулся к старику, — останешься со мной. Ишо поглядим, какой ты сердобольный.
Всех барских слуг быстро собрали да выпроводили в сгущающуюся темноту. Разбойники никуда уходить не стали, так были уверены в своей безнаказанности. Остались тут же. Развели большой костер, сели вокруг него. Атаман рядом с собой посадил деда.
— Ну что, братья-разбойнички, — атаман оглядел свое воинство, — нет более чужих? Всех выпроводили?
— Есть, Ерофей, есть, — из дальнего ряда шел разбойник и тащил кого-то за собой. Дед ахнул: «Да это ж Ерошка!».
— Вот, нашел у тебя в обозе мышь, — он поставил мальчишку на ноги, — под подводой прятался.
— Это что за зверь такой? — атаман громко рассмеялся. — Ну-ка, чудо-юдо, покажись честному люду!
— Так, — дед поспешил на помощь, — внук это мой — Ерошка. Без меня уходить не хотел, ждать остался.
— Ерошка? — атаман с интересом глянул на мальчишку. — Тезка, значит. Ну, будь по-твоему, старик, забирай мальца.
Ерошка, как только его отпустили, прижался к деду. Он сразу почувствовал себя лучше, вдвоем-то надежнее. Кто-то кинул им старый зипун укрыться, да откуда-то появился котелок с горячей кашей. Вскоре про них забыли. Разбойники веселились, пели песни, плясали. Один атаман сидел угрюмо, изредка только вступая в разговор. Ерошка хоть и был напуган, да только каша и зипун сделали свое дело, сон его все-таки понемногу одолевал. Он стал засыпать у деда на коленях.
Старик долго сидел молча, только поглядывал на атамана разбойников. Потом не утерпел:
— Смотрю, мил-человек, дума тебе какая-то жить не дает, — он обратился к Ерофею. — Никак, не по нраву тебе разбойничья жизнь?
Тот вздрогнул, ответил не сразу:
— Есть дума, да вот никак обдумать не могу. Однако, — атаман нахмурил брови, — хоть ты и старый человек, а все ж таки мои думы не твоего ума дело.
— Как знаешь, атаман, — согласился дед, — как знаешь.
Разбойники, успокоившись, затянули какую-то грустную протяжную песню.
Тут из темноты на свет выступила маленькая согбенная фигура.
— Здравствуй, грозный атаман Ерофей!
Вокруг замолчали. Атаман оглянулся на голос, всматриваясь в темноту. Потом, узнав говорившую, встал со своего места и поклонился до земли:
— Здравствуй, бабушка Марфа! Присаживайся к огню.
— Спаси Бог за доброту, — ответила Марфа, — только недосуг мне сидеть с тобой. Прослышала вот, что опять разбойное дело учинил, пришла поглядеть.
— Да какой там разбой? — ухмыльнулся атаман. — Так, помяли бока барчуку Митрофанушке, да целехонький утек он. И слуг его отпустили, все целые, сами ушли.
