Бурёнка в Интернете

«Распустили народ», — пробормотал дядя Гриша, выключая радиоприёмник — единственное средство, связывавшее старика с большим миром. От телевизора он отказался давно, газет сюда не привозили. 

Дядя Гриша переселился в деревню лет пять назад, когда понял, что город с его бешеным ритмом, вонью полуразвалившихся заграничных дизелей и хамством нынешней молодёжи надоел до невозможности.

Он забыл это короткое чеченское слово, которым седой аксакал из горного кавказского аула охарактеризовал кошмар полыхавшего пламенем бессмысленных междоусобиц Северного Кавказа. Тогда дядя Гриша смотрел новости в своей городской квартире, которую продал через месяц — после безнадёжных речей «на камеру» смертельно уставшего (это было видно по глазам) старого чеченца он принял решение уехать отсюда, уехать раз и навсегда.

Короткое и гортанное слово, переведенное репортёром, понравилось ему своей лаконичностью, какой-то всеобъемлющей точностью, проникновением в самую суть вещей, происходивших в мире событий. И глубокой, прямо-таки вселенской печалью. «Распустили народ». Старикам уже не уступают место в троллейбусах, людей похищают среди белого дня прямо на улицах, стреляют в упор — и прикрываются Кораном, хотя в нём нет ни слова о том, что можно попирать вековые законы, вести войну против своего же народа, против отцов и братьев. Одни прикрываются исламом, другие — чем-то другим, хотя бы незалежностью, которую давно уже получили, и вроде даже поэтому расстроились — за что же, мол, воевать дальше? Не могут не воевать, привыкли. Зато разучились пахать и сеять. Работать разучились. Мартышки, привыкшие мародёрствовать по сумкам туристов. Капризные детки, научившиеся убивать, и пьянеющие от вида крови. Жестокие подростки, в руки которым попала наркотическая игрушка, плюющаяся не водой — огнём — и чужих теперь не надо разубеждать, с ними можно не договариваться, а достаточно всего лишь хорошенько прицелиться и…

Всё это звенья одной цепи. И йодированная соль здесь, видно, уже не поможет. Даже великий тиран и авантюрист Наполеон с подобным слабоумием бороться не пытался — просто не брал в армию альпийских горцев, и точка.

Дядя Гриша понял, что хочет уехать из города.

Хватит, надоело всё.

Мир на глазах рушится.

Апокалипсис грядёт, Армагеддон? Нет, братцы, не грядёт — он уже здесь, разворачивается вовсю, попахивая серным дымком, звеня золотыми подковами рогатых олигархов…

Алексей с мамой Верой и женой Наташкой приехал на своём джипе навестить пожилого родственника поздней весной, когда «грунтовка» чуть просохла. Асфальт заканчивался в семи километрах от деревни, а джип-вездеход не был рассчитан вот на такую славянскую глубинку. Раньше никак не получалось выбраться — дожди зарядили, спутали все планы.

Вера Афанасьевна приезжала сюда каждый год. В позапрошлом, в разгар лета — с племянницей и её мужем. Который, только вылез из кабины «копейки», тут же аккуратно зажал нос двумя пальцами и сказал, раздражённо гнусавя: «Ну, я вас тут подожду, погуляю, покурю». Миша, проучившись в университете и в аспирантуре, как говорится, в жизни деревенского навозу не нюхал.

Прошлым летом они приехали с верной подругой — дружили со студенческих времён, с 50-х годов. Вера Афанасьевна привезла подругу не только потому, что та хорошо знала дядю Гришу, но и потому, что Зинаида Степановна была заведующей хирургическим отделением. А у дяди Гриши начались какие-то проблемы с грыжей.

Как только Зина увидала тот клубок, который старик вынужден был постоянно поддерживать рукой у живота, рассердилась всерьёз: «Немедленно на операцию, в Харьков! И никаких разговоров!». Но разговоры всё же пришлось вести — беседа, впрочем, прошла с нулевым результатом. Старик возмутился, отчего в его речи отчётливее выделялось белорусское жёсткое «ч», когда-то давно их смешившее.

Но теперь не до смеха — старик же заявил твёрдо:

 — Ни чорта не понимаеце!.. Не поеду! А хто корову кормиць буде? Га? И чэм кормиць? Ты, Зина, верно, дурочъка. Ничэго не понимаешь! Кожный день сено заготовляю! Не поеду, и точъка!

И не поехал.

А каково старику с его жуткой грыжей сено косить, да вилами ворочать, да в стожки складывать? И тягать потом в сарай, до своей любимой бурёнки?..

Да, дядя Гриша их в своё время сильно веселил уникальным своим украинско-русско-белорусским суржиком, смак ядрёный которого сознательно усиливал — ради коллектива, ради отдыхающего общества (а попраздновать они любили — и умели, надо сказать — и на майские, и на октябрьские, и на дни рождения, которых в большой семье всегда предостаточно… пока сёстры и братья все были живы-здоровы…)

И ничем не хуже был этот суржик иного суржика, польско-украинского, файного и отдающего жеманными паненками с панскими «помаранчами», латинскими «книдой» и бурсой, англо-германской мапой и французской парасолькой. Все языки смешались в наших народах — европейских и азиатских, с золотым алтыном и мягкой софой, баклажаном-«бадинджалем», татарскими караваями, закавказскими майданами… Раздолье для увлечённых лингвистов вроде Михаила Задорного, который выискал любопытные связи восточнославянских языков даже с мудрым санскритом — но не для вечно хмурых националистов, привычных к сладостным судорогам «в районе» кулаков, у тех и слух и зрение действуют избирательно.

В этот раз чудила Наташка. Во-первых, она ухитрилась где-то прижать рукой осу — рука, унизанная кольцами, начала распухать, кольца не слезали, пальцы отекли, усиливая и без того сильную боль. Виновными же Наташка считала всех вокруг — кроме себя, разумеется. Какого рожна ей переться в деревню, нацепив все кольца? Перед какими такими тёлками выхваляться? Здесь, в чуть живой, вымирающей деревне тёлки встречались только на копытах и при рогах, а самой молодой деревенской старухе было хорошо за семьдесят. Стариков почти и не осталось, повымирали все — а приезжему, «новосёлу» дяде Грише на Новый год стукнет ровно восемьдесят годков. И ему Наташкины перстни тоже как-то без надобности. Пропалывать же огород, как смутно подозревала тётя Вера, её невестка вовсе и не собиралась. Может, и осу разыскала «с прицелом», не предполагая последствий? Вряд ли, такого коварства Вера Афанасьевна от Наташки не ожидала, хотя знала невестку как облупленную. Чего стоили, скажем, «пепси-коловые рационы» с вечными чипсами да какой другой дрянью в пакетиках из пресловутых салтовских киосков, благодаря которым оба малыша — Ванька и Пашка — «посадили» почти все внутренности от поджелудочной железы до печени, а потом со всем этим «винегретом» годами валялись (каждую весну да каждую осень по месяцу, в период обострений) по больницам, вместо того, чтобы ходить в школу, бегать с мячом по полю возле девятиэтажки. Салтовка — большой район, конечно, жилой район, спальный — но детвора, пожалуй, не меньше двух лет «прожила» главным образом в соответствующих гастроэнтерологических отделениях. Хорошо ещё, до хирургии дело у внуков не дошло.

В общем, Наташка встречу всем перепортила — всем, кроме дяди Гриши, которого приехавший табор, откровенно говоря, сильно знаете ли раздражал.

Алексей мчал по ухабам до шоссе, а там прямиком в город, в «неотложку» на Павловом Поле — институт неотложной помощи. Чего-то ей, Наташке, накололи, опухоль спала, руку спасли.

Но поездку в деревню «любимой» свекрови Алексеева жёнка испортила, можно сказать, образцово.

Когда Наташка шлялась по двору — видать, в поисках треклятой осы — за хромоногим столиком на кухоньке произошёл вот какой разговор. Дядя Гриша заявил в ответ на увещевания родни, что ему же здесь одному и скучно, мол, и тяжело, наверное:

 — Слухай, Вера, давай бычъка возьмём? Купим бычъка, га? К чорту бросай тот город, сюда переезжай, вместе будем кормить бычъка!..

Алексей приобнял старика за плечи. Ясное дело, никуда мама из города не поедет. В деревню на ПМЖ?.. Шутите! Задушевно так произнёс, к уху склонившись:

 — Дядя Гриша, зачем тебе ещё одна корова? Ты ведь и с одной-то еле-еле справляешься.

Старик сверкнул выцветшими глазами, стукнул кулаком по столу, входя в раж:

 — А мы… мы выкормим его за лето, бычъка то, за осень ещё мяска-жирка нагуляет, а к Новому году — зарэжем! Чэго? — дядя Гриша недоумённо взглянул на родственников, смущённо отворачивающихся и деликатно посмеивавшихся. Ну, ясное дело, старый фантазёр. Всегда таким был, мечтателем. Всю жизнь идеалы искал — кстати, так бобылём и остался, ни разу не женился. Видно, не отыскалось идеала, «не слюбилось — не срослось». Или же пугливый идеал шарахался от дяди-Гришиного мечтательного характера.

На этом, впрочем, разговору и конец пришёл. Потому что со двора послышался Наташкин душераздирающий вопль — это невестка наконец отыскала осу на свою жилистую руку-выставку ювелирных изделий.

Дальнейшие часы плохо запечатлелись в памяти Веры Афанасьевны, поскольку она, во-первых, искренне переживала за шибко разумную невестку, а во-вторых, ещё сильнее опасалась, что врежутся они своим джипом или в трактор, или в какой-нибудь встречный грузовик. Конечно, это крепкий джип — но не танк и не броневик, знаете ли.

Через пару дней, когда волнения улеглись, а радость долгожданного отдыха на природе, на свежем деревенском воздухе (данное утверждение Миша подвергнул бы скепсису и глубокому сомнению) так и не была обретена, Наташка объявила о том, что «разрубила гордиев узел».

Короче говоря, невестка дала объявление в Интернете, что, мол, продаётся корова — молодая, красивая, с аккуратными, чуть закрученными вперёд рогами, чёрными и белыми пятнами на спине. Далее — их домашний телефон, то есть номер телефонный. И — всё. И — ни слова об удоях.

Можно подумать, возмутилась Вера Афанасьевна, что потенциальный покупатель ищет корову по красоте рогов и пятен! Небось, ради молока берут коров — или мир сошёл с ума? Может, и так.

И, наконец, те, кому бурёнка нужна, чай в Интернете не сидят ночами — а с утра до заката пОраются по хозяйству, ходят за скотиной и пропалывают огород, занимаясь ещё сотней разнообразных срочных дел. Которых в деревенской жизни, можно сказать, вовек не переделать.

Кстати, не отдал бы дядя Гриша свою корову никому и ни за какие деньги.

И Наташкина «инициатива» попахивает… сами знаете чем.

А бурёнка всё ищет хозяев своих «продвинутых»-новых в «сети — всемирной паутине», видно, и поныне.

Прогресс, однако, цивилизация…