Брестский квартет (отрывок из романа)

1
Парторг местного племхоза Елыгин сразу невзлюбил нового счетовода Сергея Евграфовича Крутицына. Пролетарское чутье подсказывало Елыгину, что Крутицын хорошо законспирированный враг, который только ждет удобного случая, чтобы ударить в спину Советской власти.
По военному статная фигура счетовода, его правильная речь, любовь к лошадям и манера держаться в седле - все вызывало подозрение у парторга, о чем он неоднократно сигнализировал директору племхоза. Но директор ценил Крутицына за грамотность и честность... «Партия учит нас, дорогой мой товарищ Елыгин, оценивать людей по их делам и не мстить за прошлые ошибки, если таковые действительно имеются.» - мягко выговаривал он парторгу и брезгливо отодвигал его очередную написанную корявым почерком докладную записку... «Эх, Кузьма Кузьмич, не понимаете Вы остроты текущего момента. Вспомните, хотя бы, слова товарища Сталина об обострении классовой борьбы!» - горячился Елыгин, но записку забирал и, аккуратно сложив, прятал в нагрудный карман застиранной гимнастерки. Поняв, что с «политически близоруким» директором каши не сваришь, парторг решил обратиться в более компетентные инстанции...
Пролетарское чутье никогда не подводило парторга, и в этот раз, сам того не подозревая, он тоже не ошибался: счетовод действительно был из бывших и когда-то воевал на фронтах гражданской войны против Советской власти. Но с тех пор, как говорится, много весенней воды утекло в Буг...
Сейчас, даже хороший знакомый, - случись вдруг таковой в здешних местах, - вряд ли бы признал в полноватом и лысеющем счетоводе, того бравого поручика, который отличился при Брусиловском прорыве в далеком 1916 году... Как лихо топорщились его тоненькие офицерские усики и сиял вдохновенно взор, когда верный жеребец Каррубо, мощно отталкиваясь от изуродованной взрывами земли, нес его навстречу беспорядочно огрызающимся ружейным и пулеметным огнем вражеским позициям. Как горели на весеннем солнце Галиции золотые погоны и сверкала шашка, на выдохе обрушаемая поручиком на головы бегущих в панике австрийцев..
За свою храбрость получил тогда Крутицын Георгиевский крест. Всякий раз вспоминая об тех днях, бывший поручик сладко зажмуривался и рассеянно трогал гладко выбритую верхнюю губу, словно собирался подкрутить давно уже несуществующие усы... Крест, вместе с несколькими чудом сохранившимися семейными драгоценностями и именным револьвером, был заботливо завернут в промасленную бумагу и положен в жестяную коробку из-под печенья, которую Сергей Евграфович зарыл в саду своего дома под яблоней...

2
В ночь на 22 июня в село Н., в котором жил счетовод с женой, въехала легковая машина. Была она чернее черной ночи и даже сельские собаки побоялись лаять, а только высунувшись из своих будок с недобрым блеском в глазах смотрели ей вслед.... Машина, громко скрипнув тормозами, остановилась около дома Крутицыных. Верный пес Каррубо, несмотря на ужас, охвативший его, немедленно подал голос, готовясь защищать хозяев, но толстая цепь, на которую он был так непредусмотрительно посажен, не позволила ему сделать это...
Три тени, не обращая внимания на захлебывающегося в бессильной злобе пса, открыли калитку и стремительно проследовали к дому. Лай Каррубо и требовательный стук в дверь, разбудили хозяев. «Кажется это за мной, Машенька». – сказал Крутицын жене, быстро вставая с постели.
Предъявив ордер на арест счетовода, гости тут же обыскали дом. Они перевернули все вверх дном, опрокинули этажерку с книгами и побили посуду, но ничего опасного или, на худой конец, предосудительного не нашли. "Тертый калач,- подумал старший энкэвэдэшник, неприязненно глядя на уже одевшегося Крутицына,- но ничего, мы и не таких раскалывали." В городе, в толстостенном пуленепробиваемом сейфе, что стоял в углу его унылого кабинета, уже лежала серая пронумерованная папочка, в которой были аккуратно подшиты записки или, как их еще называли "сигналы", написанные размашистым корявым почерком...
Старший зловеще и со значением сощурился в лицо счетовода и быстро кивнул сопровождающим. Те тут же оторвали Сергея Евграфовича от зашедшейся в плаче жены и вывели во двор...
Пес, увидев Крутицына, поджал хвост и заскулил обреченно и жалобно: мол, прости хозяин, кабы не цепь... "Прощай, Каррубо, - ласково сказал ему счетовод, - Береги хозяйку."
«В город.»-коротко приказал шоферу старший и глянул на свои командирские часы. Светящиеся стрелки показывала ровно половину третьего. Мотор, надсадно заурчал, затрясся и, наконец, сорвал с места раздолбанную плохими дорогами и обращением «Эмку»...
Ехали молча. Крутицын думал о жене. Его ладони еще хранили тепло ее плеч, мягкость растрепанных со сна волос, и он на мгновение позволил себе маленькую слабость: закрыть лицо руками. То, что его расстреляют, он нисколько не сомневался. Бывший поручик всегда ждал этого, и страх, который сидел где-то в глубине его сердца, стал привычным, как утренняя изжога. Даже удивительно, что за ним пришли лишь сейчас…
«Что теперь будет с Машей? Уж лучше бы она уехала тогда....» Память вернула счетовода на двадцать с лишним лет назад в те окаянные послереволюционные дни...
Александровский вокзал. Потерянные, сорванные с насиженных мест люди с чемоданами и мешками. Крики, плач. Тревожные, рвущие сердце гудки паровоза... В тот день уезжали за границу Машины родители и ее малолетняя сестра. Последние сбережения семьи пошли на билеты и паспорта с визами, и теперь впереди их ждала пугающая своей неопределенностью неизвестность. Для Маши был тоже куплен билет и оформлен паспорт, но в тот день на вокзале она стояла среди провожающих, потому что не захотела бросить мужа...
«К чему все это, Сережа? Какой Дон? Какое Белое движение? Неужели Вы не видите, что все уже кончено. Россия во мгле, в крови, в ненависти.- Машин отец-профессор права в Московском университете, всегда любил красивые слова, - Вы погибнете здесь... Вы и Маша... Сережа, Вы просто обязаны уговорить ее ехать с нами! Ну, хорошо, я понимаю: Вы солдат и Ваш долг велит Вам остаться, но она! Подумайте, на ЧТО она себя обрекает. К чему это ослиное упрямство!» Поручик устало соглашался и обещал еще раз поговорить с женой.
Но Маша наотрез отказалась уезжать...
Помнится, тогда моросил дождь, и небо было серым, как лица провожающих. Белый паровозный дым почти вертикально уходил вверх. Маша стояла на перроне, прижавшись к Сергею, и молча смотрела на проплывающие мимо блестящие от дождя вагоны....
А потом Крутицыных закрутила круговерть гражданской войны… Короткие встречи, годы разлуки, ранение поручика, тиф... Их собственная жизнь оказалась пострашнее и поинтересней, читанных в детстве приключенческих романов... Пока, наконец, «ветер революционных перемен» (Крутицыну запомнилась эта фраза, увиденная в одной из большевистских газет) не занес их под Брест к дальней престарелой родственнице поручика... Сергей устроился счетоводом в местный племхоз, а Маша стала сельской учительницей: учила детей французскому и немецким языкам.. Через год с небольшим родственница преставилась, а поскольку наследников у нее не кроме Крутицыных не было, последние оказались полноправными хозяевами ее дома... Так и прожили Крутицыны до самого 41 года. Тихо, спокойно, душа в душу. Только одно печалило их: не дал Бог детей…
«Хотя быть может сейчас это и к лучшему, – подумалось вдруг Сергею Евграфовичу,- что не дал.." Тут «Эмку» подбросило на ухабе, и он больно стукнулся головой о крышу... Село осталась далеко позади и машина, разрывая мрак светом фар, неслась сквозь ночь к концу, как казалось счетоводу, его нелепой жизни...
А потом он стал молиться... Сидевший слева энкэвэдэшник покосился на его шевелящиеся губы и как-то нехорошо осклабился... «Эх, попадись ты мне лет эдак двадцать пять назад... Хотя, тебя тогда и на белом свете-то еще не было.- зло подумал Крутицын и тут же устыдился.- Как же с такими-то думками, ты, поручик, к Богу-то обращаешься...»
Когда начался пригород, старший снова глянул на часы. «Три пятнадцать» - отметил он про себя..
3
Матрос Черноморского флота Костя Соловец, за успехи в боевой и политической подготовке поощренный командованием десятидневным отпуском на родину, не находил себе места от нетерпения. Пассажирский поезд «Москва- Брест» никак не хотел поспевать за его мыслями и сердцем... За окном пролетали полустанки и надежно укутанные ночным мраком села Беларуси. Где-то там, в ночи спало сейчас и его родное село. То-то будет радости матери с отцом, когда их возмужавший сын появится на пороге.
Костя всегда хотел служить в армии, а уж о том, чтобы стать моряком, даже и мечтать не мог. Дело в том, что Костя не вышел ростом и, вследствие этого, в армию его брать не хотели. «Пойми, Соловец, минимальный рост у бойца Красной Армии должен быть сколько?- спрашивал военком у маленького ушастого паренька с темными от гнева глазами, который неотрывно следовал за ним по коридору, и сам же отвечал,- 155 сантиметров, а у тебя… и до 152 не дотягивает... Вообщем, не положено и точка!» Но Соловец не отступал. «Товарищ военком, - требовательным и нарочито низким голосом, в котором, однако, уже проскальзывали слезы, говорил Костя, - поймите Вы, наконец! Меня же никто в селе за мужика считать не будет, если я в армии не отслужу, а уж девчата точно засмеют. Ну, товарищ военком, прошу Вас, как комсомолец коммуниста, не ломайте жизнь!» Но тот только раздраженно отмахивался и спешил дальше по своим делам...
Три дня ходил за комиссаром Костя, три дня уговаривал, требовал и даже грозился, что поселится в военкомате до тех пор, пока не дадут ему «добро» и, наконец, военком капитулировал. «Уж больно ты упорный, Соловец, чисто клоп присосался... Так уж и быть служи!» - сказал он обреченно и впервые увидел, как расползается в счастливой улыбке рот настырного паренька...
Ровно полтора года прошло с того самого дня. За это время Костя окреп и возмужал, и даже подрос на целых три сантиметра, чему был несказанно горд. Ладно сидела на нем форма, слепила глаз надраенная ременная бляха и заломленная на бок бескозырка являла миру лихой чуб...
Паровоз, весело швыряя в ночь красные искры, стремительно нес Соловца к Бресту, а там до родного села, как говорится, рукой подать. Но для Кости это все равно была черепашья скорость. Мысленно он уже проделал весь путь от вокзала до порога родного дома и от этого мука ожидания только усиливалась. Костя то садился на свое место в купе, то ходил по проходу, то, гоняя по скулам желваки, смотрел сквозь пыльное окно в непроглядную темень... «Не суетись, служивый. Через час будем в Бресте: по расписанию идем.» - бросил на ходу спешащий куда-то проводник. Костя глянул на часы (подарок командования) и обреченно вздохнул: стрелки показывали только два часа ночи...
4
Дима Хохлатов, по прозвищу Брестский, в своем деле любил аккуратность и точность, ибо справедливо полагал, что именно эти два качества, вкупе с ловкостью и умением, помогают избегать всевозможных неприятностей, связанных с его рискованным ремеслом. Правда удача все-таки случалось изменяла и ему: несколько раз вязали Брестского с ворованным барахлом вертухаи и упекали в лагеря. Сегодня ночью месяц как вернувшийся после очередной отсидки Дима собирался доказать своим подельникам, что он также ловок и удачлив как и раньше и не зря носит гордое звание вора с большой буквы «В»
Ровно в 3.00, оставив внизу кепку и ожидавших «на шухере» товарищей, он забрался по пожарной лестнице на четвертый этаж жилого дома № 15 по улице Ленина и бесстрашно ступил на карниз...
Добравшись до нужного окна, Брестский аккуратно и бесшумно выставил одно из стекол и, махнув товарищам рукой, нырнул в черное нутро квартиры....
Хозяева – торговые работники, по данным Димы, сегодня утром уехали в одну из здравниц солнечного Крыма поправлять подорванное этой самой торговлей здоровье и ближайшие две недели собирались посвятить процедурам и купанию в море. Брестский лично проследил, как они садились на поезд «Брест – Москва», и даже мысленно помахал им ручкой, совершенно искренне пожелав счастливого пути...
В три десять он уже вовсю шарил по ящикам стола в кабинете хозяина, а в заметно оттопырившихся карманах его щегольского пиджака лежало содержимое шкатулки хозяйки квартиры...
Ровно в три пятнадцать, довольный «уловом» Брестский забрался на широкий заставленный геранью подоконник и взялся за раму, намереваясь вылезти в окно...

5
В узкой комнате со сводчатым потолком, на сдвинутых кроватях лежали двое: мужчина и женщина… Вернее, они лежали, обнявшись, на одной кровати, а на другой валялись скомканные одеяла и простыни. Молодая женщина, молочно белея обнаженной рукой, провела пальчиком по груди мужчины и громким шепотом сказала:
-ЧуднО… Крепость... Я ее себе совсем по-другому представляла: такой рыцарский замок с башенками и в одной из них сидишь ты, ждешь меня, а тут стены какие-то, казармы..,- и затем сразу же без всякого перехода, приподнявшись на локте и заглядывая в лицо мужа, добавила ,- Федечка, а Федечка, ну давай завтра никуда не поедем!
- Ну, ты что, Лен. Я уже и насчет машины договорился. Съездим в город, в парке погуляем, мороженое поедим... Хороший город - тебе обязательно понравится.
-Не хочу я в никакой Брест. Хочу вот так, как сейчас: целый день лежать с тобой и никуда не выходить. Федька, я так по тебе соскучилась. Еще успеем съездить, я ведь к тебе не на один день приехала, а насовсем, глупенький ты мой лейтенантик...
-Это ты сейчас так говоришь, а утром обязательно захочешь поехать, посмотреть, помяни мое слово… Ленка, я так счастлив… Ты даже представить себе не можешь… Целый день вчера на дежурстве ходил и улыбался, как дурак. Мужики знаешь, как завидуют. «Повезло тебе, Чибисов - ишь какую красавицу себе отхватил». У нас из новоприбывших лейтенантов только я, да Скребнев женаты..» - тут лейтенанту Чибисову закрыли рот поцелуями и на какое-то время он и его молоденькая жена забыли и о крепости, и о запланированной поездки в Брест... Но предательский скрип сетчатой кровати снова вернул их на землю.
-Неудобно как-то, Федор, еще услышат...
-Так кто услышит-то, Лен! - взъерошенный, раскрасневшийся Чибисов, возмущенно захлопал глазами,- Мужики у нас знаешь, как спят: их и из пушки не разбудишь… И стены тут знаешь, какие толстенные: еще до революции строились... Да и вообще плевать! Имеем право...
-Федька, неугомонный ты мой, уже почти три часа ночи... Спать давно пора...
-Успеем, успеем еще поспать. Кстати, командир обещал выделить нам отдельную квартиру... Там уж хоть скрипи, хоть чечетку бей - никто слова не скажет -весело начал было Чибисов, но тут в дверь комнаты настойчиво постучали...
-Ну вот, доскрипелись.- предположила испуганная жена, стыдливо закрываясь одеялом.
В спешке, никак не попадая в раструбы своих галифе, Федор, наконец, распахнул дверь и по глазам стоящего на пороге посыльного сразу понял, что причина, заставившая того стучать в комнату только сегодня вечером вернувшегося с дежурства офицера, гораздо серьезнее, чем скрип злосчастной кровати...
«Товарищ лейтенант, вам приказ: срочно прибыть в штаб батальона. Срочно!» - повторил посыльный и поспешил дальше по длинному коридору будить остальных...
«Федя, что случилось?» - спросила встревоженная жена. Едва за солдатом закрылась дверь, она вскочила с постели и теперь помогала мужу одеваться....
«Я думаю, ничего страшного: просто учебная тревога. Они здесь у нас часто бывают -сама понимаешь, граница... Ну-ну, не плачь… Ложись спать и ничего не бойся, тут у нас, как за каменной стеной.. Я скоро вернусь, родная.» - Чибисов притянул к себе жену, и она прильнула к нему так крепко, что сквозь гимнастерку он еще раз ощутил ее молодое, истосковавшееся по любви и ласке тело. "Как не вовремя!"- с досадой подумал он о посыльном и, крепко поцеловав Лену в мокрые от слез губы, выскочил прочь...
Общежитие уже гудело под сапогами спешащих на выход офицеров. В коридоре сильно пахло кожей от новеньких портупей и ваксой...
«Так... Только не надо паниковать и жалеть себя.»-сказала вслух Лена, тщетно борясь со вновь подступающими слезами. Звук собственного голоса, несколько успокоил ее. На всякий случай она оделась и подошла к окну… Внизу метались чьи-то тени, слышались отрывочные слова команды и от этого молодой женщине стало еще страшнее, еще тревожней.
Далеко- далеко за рекой на черном ночном небе, там где, - она уже это знала от мужа,- была заграница, вдруг возникли, замигали крошечные огоньки. Вначале решив, что это от слез, она отерла рукой глаза, но огоньки не исчезли, а даже наоборот стали медленно увеличиваться в размерах. Их было много, очень много... «Федечка, мне очень страшно, Федечка… Услышь меня пожалуйста и приди...» - заворожено глядя на огоньки, зашептала Лена. Она прижалась лбом к стеклу и с ужасом почувствовала, как оно тоненько дрожит, словно сопротивляясь далекому все нарастающему гулу...
6
Немецкий артиллерийский офицер, по гусиному вытянув шею, неотрывно смотрел на секундную стрелку своих наручных часов... В нескольких десятков метров от него курилась утренними туманами приграничная река Буг. Правая рука офицера была поднята вверх, и к ней, - он знал и даже, как ему казалось, физически ощущал,- приковались взгляды всех подвластных ему орудийных расчетов. Лишь вздернутые стволы пушек, в чьих стальных чревах уже стыли снаряды, зловеще пялились жерлами в чужое, еще мирное небо. А слева и справа от батареи, на сотни километров вдоль границы, также стояли и смотрели на часы другие командиры и сотни других пушек были также наведены на давно намеченные цели....
Стрелка на часах офицера, нервно дернувшись, перешагнула цифру двенадцать и начала новый круг. Далекий, но грозный гул вдруг зародился за спиной немца и поплыл по направлению к границе. Странное смешанное чувство восторга и ужаса охватили его, по спине побежали мурашки. Показалось, что это не часы, а собственное сердце отсчитывает время.....
Лишь только игла секундной стрелки достигла двенадцати, а шпажка минутной накрыла цифру три, он резко опустил руку и, открыв рот, поспешил закрыть ладонями уши, ибо в тот же миг тишина лопнула, раскололась на куски и ад разверзся на противоположном берегу Буга...

7
Когда начался пригород, старший посмотрел на часы. «Три пятнадцать...»-отметил он про себя и внезапно услышал все нарастающий свист. Пронзительный, леденящий душу...
Все произошло так быстро, что сидевшие в машине люди, даже не успели испугаться. Страшный грохот сотряс землю и «Эмку» вдруг подбросило вверх. Перевернувшись в воздухе, она упала на крышу, вся в брызгах разлетающегося стекла, и почти сразу же загорелась...
На счастье Крутицына, с одной стороны от удара распахнулась задняя дверь и он, контуженный, но все-таки живой, успел выбраться наружу, нечеловеческим усилием вытолкнув впереди себя обмякшее тело сопровождающего. Намереваясь оттащить чекиста от горящей машины, он уже схватил его под руки и тут только заметил, что у парня нет половины черепа... Крутицын чертыхнулся и, отпустив тело, качнулся было в сторону кювета, как вдруг в бок ему уперлось пистолетное дуло. «Что, гад, бежать задумал?- услышал он сквозь звон в ушах чей-то злой голос и медленно повернул голову... Рядом с ним, стоял, пошатываясь, старший. Лицо его было залито кровью, - вперед, гнида, и без глупостей - пристрелю, как собаку, при попытке к побе....»...Новый свист не дал ему договорить... «Ложись»!- заорал Крутицын, бросаясь на дорогу. В следующее мгновение, она содрогнулась от взрыва, и комья земли вперемешку с кусками асфальта щедро осыпали счетовода с ног до головы. Сквозь грохот Крутицыну послышался крик, а потом он увидел перед собой подметки чекистских сапог. «Хорошие сапоги, новые: каблуки еще даже не сточены."- подумалось почему-то ему. Сапоги дернулись, загребли мысами по дороге и замерли...
А вокруг уже был сущий ад. Крутицын, прикрывая руками голову, боялся даже пошевелиться. Сколько это длилось по времени, он не знал, - ему казалось, что целую вечность,- но когда обстрел кончился, стало уже светать. Чекист больше не шевелился и ногами не загребал. «Готов, наверное.» - равнодушно подумал бывший поручик и привстал, прикидывая, в какую сторону лучше бежать....
Старший вдруг судорожно со свистом заглотнул воздух и застонал.. «Живой все-таки, - удивился Крутицын,- значит, придется тащить до больницы.» Еще не зная зачем он это делает, хотя рассудок подсказывал бросить все и уходить пока не поздно, Сергей Евграфович, предварительно подобрав и сунув в карман своей тужурки наган, подхватил раненного под мышки и потащил к обочине. «Вот ведь ирония-то судьбы, товарищ чекист. Вы меня, значит, арестовали, а я Вас сейчас раненного еще тащить должен… Эх, молчите теперь? Молчите…» «Мама!»- ясно и как-то по детски отозвался вдруг тот, и из-под полуприкрытых век его выкатилась слезинка и побежала по черной от запекшейся крови щеке…
Послышался шум приближающейся машины. Призывно размахивая руками и крича «стой», Крутицын выскочил на дорогу и едва не попал под колеса несущегося на огромной скорости грузовика. Обдав счетовода тучами пыли и песка, он пронесся мимо в сторону области. Крутицын успел различить перекошенное, белое от ужаса лицо водителя, его совершенно безумные глаза. Бывший поручик очень хорошо помнил подобные лица у бегущих с поля боя солдат. Лишь удар рукояткой револьвера в зубы, так чтобы во рту кровавая каша, а еще лучше пуля в лоб кому-нибудь одному, могли остановить паникеров.
"Так дело не пойдет, - подумал Крутицын, отплевываясь от пыли, и рассеянно потрогал верхнюю губу, пытаясь подкрутить несуществующие усы,- того и гляди чекист на дороге кончится." Он быстро опустил руку в карман и нащупал рукоятку нагана. Лицо Крутицына в этот момент было полно решимости, а прежде кроткий взгляд васильковых глаз теперь отливал сталью, как когда-то давно, когда поручик, еще не подозревая о будущем уделе скромного счетовода, лихо сшибался с австрийцами, а потом и с красными конниками на фронтах гражданской войны.
Так с наганом в руке и сталью во взгляде он вышел на середину дороги и стал ждать... Где-то в западной части города, явно шел бой: оттуда, не смолкая ни на минуту доносились взрывы и стрельба. Тянуло гарью. "Началось, - подумал Крутицын,- прошляпили большевики нападение, дозаключались договоров о мире и сотрудничестве!" А ведь даже ему - скромному счетоводу было ясно, что войны не миновать...
Долго ждать не пришлось. Из города, тщательно объезжая воронки, однако, почти не сбавляя скорости, мчалась «полуторка». Колыхался и подрагивал на ухабах, выгоревший на солнце тент. Крутицын широко расставил ноги и навел пистолет на приближающуюся машину. В этом момент, ему почему-то вспомнилась психическая атака под Харьковом...
При полном параде, с расчехленными знаменами они шли тогда под барабанную дробь на ощетинившиеся штыками окопы красных и поручик, опытным взглядом отмечал пулеметные точки, из которых их вот- вот должны были окатить смертоносным огнем... А они все шли, четко держа строй, торжественно, как на параде. Небо, помнится, было ослепительно синим и страшно хотелось жить. Красные не выдержали тогда, побежали...
Скрип тормозов вернул Крутицына к действительности. Помятый радиатор "полуторки" замер метрах в трех от него. Над рулем, белело испуганное лицо водителя. "Наверняка думает, что сейчас его будут кончать." Крутицын дернул пистолетом в сторону: молодой парень послушно выскочил из машины и поднял руки...."Товарищ, не бойтесь,– быстро заговорил поручик, налегая на «щ»,- нужна Ваша помощь... Тут около дороги раненный, надо бы в больницу. " Взгляд поручика, в этот момент, был опять мягок и приязнен. "Вы с ума сошли, там сейчас такое творится и, вообще, я по срочному делу. Не могу я! " – почти кричал, брызгая слюной водитель. Пистолетное дуло снова нацелилось ему в лоб. Крутицын, уже не просил, а приказывал, медленно с расстановочкой растягивая слова: " Любезный, Вы не поняли, берем раненого, грузим в машину и обратно в город. В ближайшую больницу. И па-апрашу без глупостей!"
А раненный уже давно забыл и об арестованном счетоводе и о страшной боли в спине и ногах, ибо в тот момент ощущал себя не беспощадным к врагам сотрудником Наркомата внутренних дел, а розовощеким пятилетним мальчуганом вместе с покойной матерью собирающим малину с дачного куста. «Ты не собирай, Гришенька, ты ее в ротик клади и кушай. Кушай, маленький."- говорила ему мама, глядя в ясные глазки сына и лицо ее светилось неземной нежностью... Очнулся он уже спустя сутки в кузове другого грузовика, везущего раненных из Бреста...
Мужчину же с васильковыми глазами, который доставил энкэвэдэшника в городскую больницу №..., некоторое время видели в районе перевязочной: он помогал санитарам класть на столы первых пострадавших, а потом его фигура, мелькнув в бесконечных больничных коридорах, скрылась в неизвестном направлении...

8
Ровно в три пятнадцать, когда довольный «уловом» Брестский уже забрался на широкий заставленный геранью подоконник и, взявшись за раму, готовился вылезти в окно, мощный взрыв вдруг сотряс дом. Неведомая сила вместе с рамой грубо швырнула вора обратно вглубь квартиры. Удар был настолько велик, что Дима, пролетев всю комнату, упал в противоположном ее конце, больно стукнувшись головой о ножку платяного шкапа.
Матерясь и стеная от боли, Брестский приподнял голову и тут же заорал от ужаса: оконный проем и вместе с ним вся стена вдруг медленно, а затем все быстрее поехали вниз, как смываемая с холста масляная краска... Через мгновение ни стены, ни окна уже не было: все потонуло в пылевом вихре и грохоте... Царапнув ботинками по вздыбившемуся паркету, Дима вскочил и бросился прочь из комнаты. Он не помнил, как оказался на темной лестнице, полной полуголого испуганного народа. Вора закрутило и потащило вниз, ударяя о стены и перила, вместе с другими успевшими выскочить из квартир жильцами. Брестский несколько раз наступал на что-то живое и кричащее, пока его изрядно помятого, наконец, не вынесло на улицу с другой стороны дома...
Куда бежать было абсолютно непонятно… Повсюду все горело и рушилось, и несчастные люди метались от здания к зданию, падали на землю и гибли под обломками... Дима забился в какую-то щель и закрыл голову руками."Ну все, хана тебе, Брестский"-подумал он с тоскою. Собственная жизнь в этот миг показалась ему скомканной папиросной пачкой, к которой уже поднесли зажженную спичку... Земля беспрестанно содрогалась от взрывов, и содрогающийся вместе с ней Дима слышал, как осыпаются, рушатся словно карточные, стены стоящих рядом домов...
Внезапно, сквозь бесконечный, сводящий с ума свист и грохот ему послышался детский плач - тоненькая человеческая нотка, полная страха и боли, каким-то чудом не потонувшая, долетевшая до ушей и кольнувшая сердце Брестского. «Показалось.»- подумал он, но все-таки решился высунуться из своего укрытия... Страшная картина открылась ему. Улицу было не узнать. То там то сям вместо домов громоздились огромные кучи из щебня и бетонных перекрытий, торчали лестничные пролеты... В уцелевших домах зияли дыры, а из многих окон уже высовывались языки пламени... А потом, еще до конца не веря в увиденное, он вдруг наткнулся взглядом на небольшое белое пятно на фоне черной громады полуразрушенного здания. Брестский тряхнул головой и протер глаза. Нет, ему не почудилось. Метрах в двухстах от него, на уровне третьего этажа стояла, вцепившись руками в бортик кроватки, маленькая девочка. «Сейчас, -подумал Дима, - кто-нибудь увидит и придет на помощь. Где, в конце концов, пожарные, милиция, сознательные граждане, наконец?» Время шло, но никто почему-то не торопился спасать ребенка… «Ох, ты, Господи, да что же это такое делается-то!»- не выдержал, закричал тут Брестский и, перекрестившись, рванул по направлению к дому...
То и дело припадая к земле, разбив в себе в кровь лоб и разодрав руки о валяющиеся повсюду куски стекла и кирпичей, он, наконец, добежал до подъезда. На счастье, лестница была цела. В мгновение ока, Дима взлетел на третий этаж и замер около нужной ему квартиры, почти оглохший от ударов взбесившегося сердца.
Никогда еще Брестский не вскрывал замки так быстро, как в этот раз. Не прошло и минуты, как он уже оказался в усыпанном кусками штукатурки коридоре. Вместо гостиной, в которой, по всей видимости, спали в эту страшную ночь родители девочки, зиял провал. Непостижимым образом сохранившаяся дверь была распахнута в пустоту...
Ребенка он нашел в соседней комнате, вернее, на том узком рваном треугольнике меж двух срезанных взрывом стен, который остался от детской. Кроме нескольких ссадин на голове, малышка казалась невредимой, только сильно напуганной. По виду ей было два-три года, и она уже даже не плакала, а только издавала горлом хриплые, едва слышные звуки.
Осторожно ступая по готовому в любой момент обрушиться полу, Брестский, наконец, добрался до девочки и протянул к ней руки. «Ну давай, малаЯ, иди ко мне...». Но "малая", мертвой хваткой вцепившись в бортик кровати, словно не слышала и не видела его, и все рвала в тихом крике-хрипе свой рот.
Пришлось Диме самому отцеплять ее от бортика и брать на руки... Только в этот момент, почувствовав тепло его тела, девочка словно очнулась и обхватила Брестского за шею… «Ничего, маленькая… Видишь, как нам с тобой подфартило... Не боись.»- как мог нежно, прошептал он в ее закрытое золотистыми локонами ушко...
Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался, хотя в районе крепости все еще слышался непрекращающийся гул... Когда Дима, осторожно ступая своими лакированными, правда, уже изрядно запыленными и поцарапанными в нескольких местах штиблетами, вышел из подъезда, стало светать. Улица казалась безлюдной. «Что ж с тобой теперь делать-то? Искать родственников или пока нести к своей марухе*?- подумал он, косясь на прижавшуюся к нему и щекотно сопящую в ухо малышку, - Нет, к ней, пожалуй не стоит.. И спросить- то, б..., не у кого..» Растерянно озираясь по сторонам, он пошел не таясь по улице, еще без определенной цели, лихорадочно соображая, что предпринять, пока вдруг не решил нести девочку к своей матери: пожалуй, лучшего места для малышки ему сегодня было не найти... Мать Димы жила в другом конце города, в Адамково
Девочка то спала у него на плече тревожным дерганым сном, то плакала и звала маму. "Погоди, маленькая...Сейчас все кончится и тогда будем искать твою мамашу."- как мог успокаивал ее Дима. Малышка испуганно косилась на Брестского большими карими глазами и ненадолго замолкала...
Только в седьмом часу утра, пережидая бесконечные обстрелы и обходя завалы, Бресткий достиг, наконец, своей цели... Ему оставалось лишь повернуть за угол большого кирпичного дома, в полуподвале которого располагалась знаменитая на весь район сапожная мастерская Арутюнянов, и вот он - мамин дом....
Какой-то сильно запыхавшийся мужчина в черной тужурке вдруг выскочил ему навстречу. «Туда нельзя! Вернитесь! Там..» -закричал он, пытаясь удержать Брестского, но тот, ловко увернувшись и пробурчав что-то нечленораздельное и угрожающее, уже заворачивал за угол, ожидая увидеть на противоположной стороне улицы деревянный знакомый до последнего бревнышка двухэтажный дом.
Завернул и тут же замер, потрясенный. Его словно хлестнули по глазам: дома не было. От неожиданности Дима даже зажмурился и с шумом выдохнул воздух... Дома не было! Дома, в котором прошло его лихое дворовое детство и куда он первым делом спешил после очередной отсидки, дом в котором жила его старенькая, но еще очень бодрая мама, его дворовые друзья и одноногий точильщик ножей дядя Яша, вдруг превратился в груду изломанных взрывом бревен и щебня....
Мимо Диминого уха что-то просвистело и ударившись о стену, взорвалось небольшим красноватым облачком....С другого конца улицы на Брестского стремительно надвигались танки, издали напоминающие больших бронированных жуков, а рядом с ними густо теснились серые кажущиеся одинаковыми фигурки в тазоподобных касках... «Немцы.» -догадался вор и в тот же миг чья-то рука словно клещами, схватила его под локоть и дернула за угол... «Вы, папаша, с ума что ли сошли...Да еще с ребенком.. Бежать надо, пока не поздно. Бе-жать..»
"Там мамин дом... Был."- отозвался эхом Брестский и почувствовал, как слабеют ноги... Его взгляд в этот момент был пуст и неподвижен... Звонкая затрещина привела Диму в чувство. Прямо перед собой он вдруг увидел чуть прищуренные и внимательные глаза: васильковые со стальным отливом... Спокойный до неприличия голос отчеканил: «Отставить сопли, папаша. Спасайте ребенка. Бы-стро!.» Последний довод показался Брестскому убедительным и он, прижав покрепче девочку, побежал прочь от нарастающего, накатывающегося из-за угла гусеничного грохота... За Димой, прикрывая его со спины, побежал и незнакомец...
Некоторое время они молча неслись по улицам, обгоняя таких же спешащих куда-то с тюками и чемоданами, мимо почерневших от горя и заходящихся плачем людей, вдруг в одночасье объединенных одной большой бедой, пока Дима, наконец, не припал к стене какого-то дома и не выдохнул жарко: «Все не могу больше, господин хороший... Спекся....Да, и куда бежать-то?.» Незнакомец на мгновение задумался... «Есть идея… В городе, я думаю оставаться нельзя. Опасно... Я с женой живу за городом, в Н... Считаю, нам надо пробираться туда. Ребенку там будет безопаснее. Переждете некоторое время, а дальше будет видно...» Сломленный горем Дима был уже согласен на все...
Мимо, в сторону, из которой они только что прибежали, спешным маршем шла колонна солдат, ведомая молоденьким лейтенантиком... Последние тащили несколько станковых пулеметов и ящики с патронами... « А может все еще обойдется? «Броня крепка и танки наши быстры», а товарищ?» - с надеждой в голосе спросил Дима, но незнакомец не ответил, провожая взглядом уходящих в бой солдат... «Не обойдется, - вдруг зло сказал он,- Бить их надо, гадов! Бить! Всем народом. Иначе никак...»
9
Что творилось в душе лейтенанта Чибисова в то июньское утро, кроме него самого, известно было, пожалуй, только Господу Богу, в которого Чибисов, конечно же, не верил. А если бы верил, то обратился бы к нему со страстной молитвой о спасении молодой жены своей, волею судеб оказавшейся в самой гуще тех страшных событий, о которых большинство из нас имеет самое смутное представление...
Мысль о том, что жена находится в каких-то пятистах метрах от него, а он ничем не может помочь ей, сводила с ума. Судорожно искал он выхода из сложившейся ситуации. Ничего лучшего не приходило ему в голову, кроме как, на свой страх и риск, пробраться к зданию офицерского общежития. И, пожалуй, он бы решился на это, наплевав на непрекращающийся обстрел и возможные последствия своего поступка, но неумолимая воля войны, с легкостью перемалывающая людские судьбы, не дала Чибисову осуществить свой замысел... Случилось так, что к пяти часам утра он остался единственным старшим по званию, и жизни четырехсот с лишним людей, из которых около сотни были ранены, оказались у него в руках...
В первые же минуты обстрела, батальон потерял почти половину состава. Погиб комиссар, а командир батальона, раненный в живот осколком, уже как полчаса не приходил в сознание. Сразу же прервалась связь с городом и соседними соединениями, расквартированными в крепости. Несколько бойцов, посланных для выяснения обстановки, назад не вернулись. С острова Пограничный, в краткие одно - двухминутные промежутки между обстрелами, долетали звуки ружейной и автоматной стрельбы, а на казарму, в подвалах которой укрывался батальон, все сыпались снаряды и бомбы, круша добротную дореволюционную кладку и вздымая на батальонном плацу огромные земляные столбы. Стальные клочья выточенных на германских заводах болванок, казалось, резали и сам дрожащий от огня и жара воздух …
В 5 часов утра в полуразрушенное здание батальона, каким-то чудом добрался связной из штаба дивизии и передал приказ: срочно отходить в город для соединения с основными силами... Скрепя сердце, Чибисов дал команду на отход... Выждав момент, когда обстрел ненадолго прекратился, батальон покинул казарму...
Около офицерского общежития Федор не выдержал. «Продолжать движение!»- скомандовал он бойцам и бросился к изуродованному, иссеченному осколками зданию... Он знал, что у него совсем мало времени и немцы вот-вот возобновят огонь, но так просто уйти, не попытавшись разыскать жену, Чибисов не мог.
Общежитие встретило лейтенанта мертвой тишиной и черными глазницами выбитых окон. Кое-где еще, правда, белели рамы… В его комнате, конечно же, никого не было... На гремучих сетчатых кроватях, на которых лишь несколько часов назад лежали два самых счастливых на свете человека, поблескивали осколки оконного стекла. На полу рядом с вырванной взрывной волной дверью Федор вдруг заметил заколку жены - маленькую деревянную бабочку... Чибисов сжал ладонями виски и до хруста стиснул зубы, чтобы не закричать от горя, рвущего его изнутри... «Спокойно, лейтенант, только спокойно!" – мысленно прикрикнул он на себя и, подобрав заколку, пошел на негнущихся ногах прочь, уже не вслушиваясь в слишком затянувшуюся тишину... В голове стучало: " Это еще ничего не значит! Лена жива! Жива! Она не должна, просто не имеет право погибнуть! Это же совершенно естественно, что она не стала пережидать обстрел здесь, а где-нибудь спряталась в безопасном месте: в каком-нибудь из подвалов... Только где, в каком?» Но времени на дальнейшие поиски у Федора уже не оставалось - пора было догонять свой батальон... «Ничего, сейчас соединимся с основными силами и мощным ударом отбросим гадов обратно за Буг... Дело нескольких часов, или максимум суток... А Ленка, глядишь, и отсидится в каком-нибудь из подвалов... В крепости ведь полно офицерских жен и детей... Наверняка, их успели вывести и укрыть в надежном месте.» - успокаивал себя Чибисов, но на душе все равно было тяжело и гадко от того, что не сумел защитить, спасти и теперь надеется на кого-то другого, на чудо, наконец...
На немцев они напоролись уже в городе, на одной из прилегающих к крепости улиц... Столкнулись, как говорится, лоб в лоб. Чибисов не знал, да и не мог знать, что, прорвав пограничные заслоны левее крепости, противник торопился, как можно быстрее окружить ее защитников и замкнуть смертельное кольцо, из которого уже не было бы выхода... Немецкие автоматчики, в свою очередь, никак не ожидали встретить здесь русских...
Раздумывать было некогда и Чибисов, вырвав из кобуры пистолет, с криком: "Вперед, за Родину!", первым бросился на врага… "А-ааа!"- тут же взревела, загрохотала у него за спиной улица... То вслед за своим командиром устремились навстречу опешившим от неожиданности немцам триста с лишним бойцов батальона - все кто мог сражаться... Коротко протрещали запоздалые автоматные очереди, и два бушующих потока схлестнулись на узкой зажатой разбитыми домами улочке...
Чибисов, с ходу всадив несколько пуль в чей-то разверзшийся в крике рот, тут же налетел на веснушчатого немца и, вцепившись в его автомат, рывком отвел в сторону дуло... Пахнущий потом и папиросами автоматчик оказался на голову выше Федора и своими плечами, казалось, загораживал пол-улицы. Вырывая оружие, он с силой оттолкнул лейтенанта, но тоже не удержался на ногах и полетел вслед за ним на землю...
«Здоровый, гад!» - то ли подумал, то ли прохрипел Федор, чувствуя, как холодный корпус автомата, которым пытался задушить его навалившийся сверху немец, все сильнее пережимает горло... Вот уже и воздуха в груди не осталось, одеревенели руки, и в голове, вдруг наполнившейся тяжелым, все нарастающим гулом, мелькнула паническая, гибельная мысль: «Неужели конец?!» «Ну, уж нет!»- зарычал тут Федор, изогнулся в яростном порыве навстречу ненавистным, налитым кровью глазам и с ужасом понял, что не в силах превозмочь стального смертельного давления… «Да-да, это конец. Сейчас с тобой произойдет, то самое страшное и непоправимое...»- еще сильнее загудело в отяжелевшей голове и рваный прошитый огненными искрами мрак уже застил взгляд, как немец вдруг коротко охнул и грузно ткнулся каской в плечо лейтенанта... Перед изумленным взором Чибисова предстала съехавшая на бок матросская бескозырка, а под ней чья-то лопоухая и очень сосредоточенная физиономия... В руке у невесть откуда взявшегося матросика был зажат большой чугунный канделябр...