Если в детской восемь розовых пяток — ищите под Рождественской ёлкой четыре подарка.
Загибайте пальчики, будем считать: конструктор диковинный — раз, умная-преумная книга — два, супер-машинка — три.
А четыре?
Белый Ангел фарфоровый, для Настеньки.
Конструктор в блестящей коробке глянул свысока:
— Я самый дорогой. Денег за меня уйма уплочено.
Детектив
В младшей группе на парапете стояла большая фарфоровая кошка. Один глаз хитрый, прищуренный, другой — открытый, удивлённый. И однажды, то ли ей полетать захотелось, то ли замечталась она, но почему-то на пол свалилась. Полголовы с ухом и глазом откололось. Лежит, растерянно в потолок смотрит.
А рядом — Томочка, Анечка и Петечка.
— Не ты ли, Томочка, ближе всех стояла? — прищурился Петя.
— Что ты! Анечка — гораздо ближе, — ответила Тома, и глаза у неё сделались круглые-прекруглые.
А Вера Сергеевна сказала:
— Что ж, дорогие мои! Вот вам три часа. И пусть мужественный, честный и смелый человек мне наедине, на ушко, признается. Потому что всё равно тайное станет явным.
И ушла.
А Петя забеспокоился, и снова — к Томочке.
— Что надумала? Я всегда считал: смелая ты и честная.
МЫШКА-ЗАКОРЮЧКА
Жила-была одна девочка. И любила она вредничать.
Стала бабушка рассказывать ей сказку:
- Жил-был дед...
А девочка перебивает:
- Сколько лет?
- Сто лет в обед. Ты меня не путай. Жил-был дед с бабкой да внучкой. И были у них...
- Собака Жучка, кошка-злючка, мышка-закорючка.
- Мышка не закорючка. Мышка-норушка.
А девочка улыбается ехидно:
- Мышка-норушка, кошка без ушка, Жучка-старушка.
- Ладно, пусть без ушка. Слушай дальше. Посадил как-то дед репку.
- Зачем?
- Что зачем?
- Если у него репка была, зачем он её посадил? Он её в землю закопал? Чтобы она большущая стала?
Тут бабушка головой покачала, накрыла вредную девочку одеялом, выключила свет и ушла.
С той поры и повелось: кто вредничает и перебивает - без сказки сидит.
МАКАРОНЫ
Взгляд учительницы воскресной школы
«На огромном белом свете
Очень разные есть дети:
У одних — большие ушки,
У других — кругом веснушки.
Кто-то рыж, а кто-то бел,
Кто-то в играх неумел…»1
И правда, они разные. Личности со свободной волей, что сами выберут свою дорогу. Но это — потом. А пока, если что-то в их жизни не так, — виной тому наши, взрослые ошибки.
Света
— Светка, уйди!
— Светка, не мешай!
— Светка, замолчи.
Такая она у нас, Света. В каждой бочке затычка. Выдающаяся, одарённая, знаменитая, в том смысле, что нет человека в школе, который бы её не знал.
Семья многодетная, дружная, воцерковлённая. Восьмилетняя Света — старшая, остальные — мал—мала меньше.
Сказка
На дне ласкового моря жила жемчужная раковина. Совершенно такая же, как другие. Ещё в те времена, когда она была совсем-совсем юной, с розовыми створками, внутри неё уже росла маленькая жемчужина. Время шло. И раковина, и жемчужина, становились всё старше и старше, всё больше и больше.
У раковины было сразу две особенности. Во-первых, она жила на выступе скалы, так что взирала на все остальные раковины сверху. А во-вторых, ужасно не любила людей.
— Не говорите мне об этих эгоистах и грубиянах, приплывающих сюда и забирающих лучших из нас! Не желаю и слышать о них! Пусть никто не смеет при мне о них упоминать!
Что тут возразишь? Остальные раковины лишь покорно кивали. А рыбы тем и хороши, что умеют вовремя промолчать.
И всё же раковины иногда шептались о людях потихоньку:
— Мы созданы для их утешения. Сам Господь даровал способность растить жемчужину. Она не нужна нам, так пусть же люди забирают её!
Но тут в разговор встревала старая раковина. Она сердито кричала сверху:
— Дииииин-каааааа! — крикнул Андрюшка с пятого этажа.
И она, перепрыгивая через две ступеньки, добежала до девятого, а потом — по железной лестнице до крыши. Уселись рядышком, на самом краю, свесив ноги вниз.
— Зачем ты сделала это со своей головой? В поисках смысла?
Динка отвернулась. Желтые волосы в ярко-розовых перьях блеснули на солнце.
— Не дуйся! — сказал Андрей примирительно.
Они сидели, болтая ногами. Под ними струились узкие ленточки дорог, по которым сновали крошечные машинки, точки людей. Слева был как будто лес. На самом деле — кладбище.
— Вот, — показала туда Динка, — видишь, сколько людей лежит? Зачем все они жили? Родились и умерли… Какой в этом смысл?
Андрей передразнил тоненьким голоском:
— Видишь, сколько людей лежит? И все они прожили жизнь. И все как-то обошлись без особенно глубокого смысла.
— А может, не обошлись?
— Но они из-за этого не травились димедролом!
Динка помолчала и сказала тихо:
— Не получилось с димедролом, получится с чем-нибудь другим.
Я РИСУЮ
Я рисую. Вот так чудо!
Это — груша. Это — блюдо.
По нему, для красоты,
Синие пущу цветы.
Нарисовано искусно.
Почему же мне не вкусно?
ГУСИ
Ходят гуси взад-вперёд,
По дороге у ворот
И куда им торопиться?
Вот и ходят взад-вперёд.
Белы крылышки чисты,
Как на солнышке сверкают!
А никто их не стирает,
И никто не мылит их.
Мама, можно мне, как птице,
Тоже никогда не мыться?
У ПРУДА
Карп зовёт из пруда:
Петя, стой! Ты куда?
Петя ноги уносил,
Глядь,— его и след простыл!
Кто же мог так напугать?
Мама шла его купать!
ВАРЕНЬЕ
Дед уснул. И — объяденье:
Варит бабушка варенье!
Эй, а кто там понемножку
Тянет сливы из лукошка?
Дед проснулся, встрепенулся,
За половником нагнулся…
Сливы целы. Как назло!
Ну а нам не повезло.
ДЕДУШКИНЫ ОЧКИ
Жили два монаха вместе долгие годы. В пустыне жизнь нелегка: не хватает ни еды, ни воды. А они не только ни разу не поссорились, но всегда были довольны друг другом.
И вот говорит один из них:
— Слышал я, что другие люди ссорятся. Давай и мы поругаемся, хоть один разок!
Второй старец удивился:
— Я и не знаю, как это делается.
— Давай попробуем так, — продолжал первый, — я поставлю посреди комнаты кувшин и скажу: «Он мой». А ты: «Не твой он, а мой!». Так мы и поссоримся.
Договорились.
И говорит первый:
— Этот кувшин — мой!
Второй старец отвечает, как условились:
— Не твой он, а мой!
Первый возразил:
— Нет, мой!
— Так если он твой, забирай его! — удивился второй.
Так и не смогли они поссориться.
Отрывок из книги "Благоуханные цветы из далёкой пустыни"
Рассказал Афанасий Хисматов, шести лет. Его мама записала.
А я не могу не поделиться этим рассказом с вами!
Я люблю Рождество, потому что это детский праздник, и пост всегда очень радостный: всё ждёшь ёлку и подарки, и мама много знает об этом сказок.
А когда меня берут с собой на Рождество, мы долго едем. Кругом, в храмах, ёлочки горят, огоньки веселятся, но я всё думаю о звезде и смотрю на небо. Мне всегда хочется её увидеть и идти за ней. Мама в Сирии её видела: такую большую, яркую, и она двигалась. Мама за ней не пошла. А я бы – побежал…
А когда мы подъезжаем к храму, то издалека видно, что на улице люди стоят, вертеп сияет!
Мы всегда - в левом приделе, рядом с амвоном, около ёлочки. Я сажусь на батарею, греюсь с мороза, слушаю, как хор поёт тропарь. И мне делается так радостно, что уже не могу сидеть, а встаю и пою со всеми: «Рождество Твое…»
В кармане у меня растаяла свечка и мы с Серёжей идём ставить её к Николушке. Я знаю, что это – Дед Мороз, и прошу у него… А вот это – тайна!
21 МАРТА
Я видел его. К утру, как всегда, не спалось, вышел встречать рассвет.
Как он летел! На фоне восходящего солнца — размах белых крыльев, подсвеченных розовым светом…
А отец уверял: их не существует…
— Живи тем, что у тебя перед глазами, тем, что твоорится сейчас, нынешним днём.
— Ты не веришь в них?
— Просто людям нужна сказка.
— Но зачем такая сказка? О далёком береге, куда всё равно — не добраться?
— Кому — для чего, — сказал он тогда спокойно, но тревога мелькнула в глазах: заподозрил, что я не поверил.
Они снились мне. Крылатые люди, взлетающие с другого берега над широкой гладью реки. Кто они? Откуда у них крылья? Почему умеют летать? Как и когда научились?
Сегодня, когда я увидел его, парящего над водой, заболела душа, и я почувствовал зов.
Лететь.
На тот берег.
Я — сталь. Холодная. Лица друзей отражаются в поверхности черно—белым. Ничто не проникает внутрь.
За окном мелькают сосны. Значит — Псковщина, Москва далеко. Руль держу жёстко. Я — сталь. Но мне так надоело ею быть.
Говорят, мы родом из детства. Вот и мчусь туда на бешеной скорости — к бескрайним лесам со свечами-соснами. Здесь, у их подножия, лес меняет ковры: черничный, брусничный, грибной…
Я затвердела в сталь. Быть может, у истоков что-то проникнет в меня, не отразится от поверхности, изменит?
Странно, деревня — всё та же. Люди умирали, приезжали новые, а лики домов оставались, а ещё — деревья, что росли и пятьдесят, и семьдесят лет назад. Ветер прошёлся по верхушкам сосен, загудел. Потом опустился вниз, и травы заколыхались волнами.
Снимаю босоножки, иду босиком.
Сакура опустила ветви. На них распустились цветы, навстречу солнцу. Вдали виднелась Фудзи – вершина в снегу.
Философ, проходя мимо, взглянул — восхитился:
— Вот то, чего я не понимал до сих пор! Теперь закончу свой трактат…
А ветви сакуры цветущие все играли с ласковым ветром.
Художник, поражённый такой красотой, воскликнул в изумлении:
— Можно ли пройти мимо и не запечатлеть все это?
Потом достал кисти, планшет. Присел неподалеку.
Крестьянин, работавший рядом, на рисовом поле, поднял голову, и увиденным остался доволен:
— В этом году сакуры зацвели еще пышнее. Вот сила новых удобрений!
А сын его подбежал к низко склонившейся ветке, вдохнул аромат полной грудью. Пыльца полетела по ветру, оседая на волосах ребенка. Мальчик поднял голову к небу и засмеялся от счастья. В карих глазах отразились и небо, и белые барашки облаков.
Вздрогнул философ — смех сбил его с мысли. На миг остановилась кисть художника. Крестьянин же привык к веселости сына.
А ветер подхватил тот смех и отнес еще дальше, туда, где ветви цветущей сакуры клонились к окнам храма.
Вчера, после Всенощного бдения, всей общиной посетили храм святаго Апостола Фомы, где пребывают сейчас мощи убиенного отца Даниила. Забор, огораживающий территорию, украшен принесенными верующими цветами, храм утопает в цветах.
Здесь, у этого гроба, все становится по своим местам. Выявляется главное. Отходит на задний план, тушуется, второстепенное.
Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?
Вспоминаются слова о. Даниила из последней написанной им книги: «Какая смерть лучше? Самая лучшая смерть для христианина, конечно, мученическая за Христа Спасителя. Это самая наилучшая смерть, которая возможна для человека впринципе».
Здесь, у этого гроба, в третий раз довелось почувствовать печаль, растворенную пасхальной радостью. Эта радость, по слову святителя Игнатия, сопровождает смерть праведника, растворяет мысли об отшествии его.
Так писал о. Даниил: «В древней Церкви никогда соболезнования не посылали, когда кого-то где-то убивали. Все церкви всегда немедленно посылали поздравления. Представляете, поздравить с тем, что у них появился новый защитник на небесах!»
В Великую субботу Танька с Сержем ходили в храм. А после службы батюшка освятил куличи. А потом мама с папой еще немного задержались и сказали им побыть в песочнице у самого храма.
На бортике песочницы сидела хмурая Варька. Она не делала куличи, не строила город и замок, а ковыряла песок носком ботинка. И возила лопаткой туда-сюда.
— Ты чего? — спросил Серж у Варьки.
— Ничего, — ответила Варька и хлюпнула носом.
Таня добавила:
— Тебя кто-то обидел?
— Никто меня не обидел, — буркнула Варька и отвернулась.
Серж с Танькой стали лепить куличи, а Варька тоже не выдержала и стала лепить вместе с ними.
— А чего ты такая? — спросил Серж через некоторое время.
— Родители поссорились… — тихо сказал Варька.
— Помирятся.
— Не-а.
Серж протянул Варьке самую любимую формочку в виде лошадки. Варька взяла и улыбнулась, правда, совсем чуть-чуть.
— А ты молилась? — Танька почувствовала себя самой старшей.
— Я письмо Богу написала.
ВЕСНА
Хмурый папа брёл дорогой
И нашёл подснежник белый,
Словно весточку от Бога,
Словно дар весны несмелый.
Всё ликует. Всё сверкает,
Пробуждаясь ото сна:
Это папа распевает:
"Нет зимы! Пришла весна!"
ГРИБЫ
Петя отправился в лес за грибами.
Часы проходили, его мы всё ждали...
Что же он делал так долго в лесу?
Спал, и всё ждал, что грибы подрастут!
ЗАГАДКА
Маша качели свои бережёт!
И никому не даёт покататься.
Если попросят — кудрями тряхнёт,
Губы надует, начнёт обзываться.
Ну а теперь, кто быстрей отгадает:
Что ж это с Машей никто не играет?
Переложение с английского
стихотворений Франтишека Хрубина
