Восхождение (Олеся Николаева)

В 2002 году мой муж — протоиерей Владимир Вигилянский — пережил серьезную операцию, которая длилась около 5 часов и не гарантировала выздоровления. Весь год он чувствовал тяжелые последствия перенесенной болезни, операции, которая прошла под тяжелым наркозом, и неотступно просил Бога об исцелении. Мы молились с ним у многих чудотворных икон и мощей, объезжали русские и греческие монастыри и святые места, и, конечно, особенно важным для страждущего человека представлялось паломничество на Афон. А тут как раз трое прихожан отца Владимира выразили свое горячее желание отправиться туда вместе с ним.

Он написал письмо Патриарху с просьбой о благословении на поездку вместе с тремя прихожанами и вскоре получил таковое. Пока с волнением готовился к паломничеству, прочитал множество книг об Афоне, о его истории и подвижниках и был под большим впечатлением. Особенно его поразил рассказ епископа Петра Ладыгина (середина XIX в.), который в юности подвизался в Андреевском скиту. Игумен благословил его молиться по чёткам и сказал:

— Когда будешь молиться, смотри, не пугайся, враг тебя будет пугать, а ты никуда не уходи с места, стой и молись, он ничего тебе не сделает.

Ночью в келье, когда паломники (их тогда называли «поклонниками») улеглись спать, Потапий (мирское имя будущего епископа Петра) стал молиться по чёткам.

«И вдруг в дверь страшный удар, пишет он, но стою и молюсь. Потом второй удар, по углу как ударит, так думал, что весь корпус развалится, но я стоял и молился. Потом из-под нар, где спали поклонники, выбрасывается сундучок прямо к моим ногам. Все поклонники соскочили, перепугались, я стоял на месте и не сходил с места».

На следующее утро он подходит к игумену брать благословение, а тот спрашивает:

— Как, брат Потапий, молился по чёткам?

— Молился.

— Ну как, не пугали тебя?

— Пугали.

…Что же это за место такое, где Господь попускает врагу рода человеческого являть себя так явно? — думал мой муж перед отъездом на Афон.

Наконец, все формальности были улажены, виза и разрешение получены, билеты куплены, паломники прибыли в Уранополис, где и сели на корабль, который повез их благословенному острову.

На корабле плыл молодой иеродиакон, с которым отец Владимир разговорился. Тот рассказал, что за год до этого покинул Свято-Пантелеймонов монастырь и уехал на Украину, чтобы ухаживать за больной матерью. И вот теперь опасается, примут ли его обратно.

— А вы что — впервые едете на Афон? — спросил он. Иродиакон был в радостном ожидании, приправленном тревожным возбуждением.

— Впервые, — кивнул отец Владимир.

— Послужите, конечно! — иеродиакон доброжелательно кивнул. — Надо обязательно послужить в в Церкви Преображения Господня на самой вершине горы Афон. Когда настанет конец света и воды затопят весь остров, лишь эта Церковь будет возвышаться над волнами, и в ней, как говорят старцы, будет совершена последняя Божественная литургия перед Страшным Судом!

Простодушное лицо иеродиакона светилось блаженством, словно он уже сам сослужил отцу Владимиру в этой церкви на вершине горы Афон, и тот сердечно поблагодарил участливого иеродиакона за совет, решив, что тут так принято: приехал — послужи в храме Преображения Господня.

Прибыв в Пантелеймонов монастырь, он хотел было сразу пойти к наместнику, но тот был в отъезде. Его заменял благочинный и духовник монастыря игумен Марк. На исповеди отец Владимир его спросил, как его и научил иеродиакон, можно ли ему послужить в Храме Преображения, на что отец игумен ему ответил:

— Завтра ко мне подойди, я тебе отвечу.

Отец Владимир несколько смутился: ему казалось, что вопрос его очень простой, тот сразу скажет свое «да» или свое «нет».

За трапезой он познакомился со священниками, приехавшими из России и рассказал им и о своем желании, и о своем недоумении ответом игумена, но они лишь улыбнулись его наивности:

— Да ты что, там служат лишь раз в году — на Преображение, а в другие дни — лишь архиереи, да и то не всем разрешают.

Предчувствуя отказ, отец Владимир, тем не менее, подошел после трапезы к игумену и напомнил ему о разговоре, произошедшем накануне.

— Так там ничего нет — ни антиминса, ни облачений, ни сосудов, — ответил тот. — А один ты туда весь этот скарб не донесешь.

— Я с тремя паломниками, получившими благословение Патриарха. И к нам хотят присоединиться еще два священника из России, тоже со своими духовными чадами. Один — настоятель Свияжского монастыря игумен Кирилл (Коровин), другой — священник из Подмосковья отец Владимир Воробьев, однофамилец ректора Свято-Тихоновского Православного института, бывший офицер.

— Обратись к нашему ризничему — он тебе все даст, — кивнул отец благочинный.

Целый день отец Владимир стучал в келью ризничего, но тот только появился лишь вечером. Выслушав благословение игумена, он едва скрыл недовольство, поскольку собирать надо было многое — вплоть до Евангелия и газовой плитки с баллоном для того, чтобы вскипятить воду для замывания Чаши и приготовления теплоты. Тем не менее, к утру все было готово, и паломники двинулись в путь.

— Там, немного выше Агиа Анны есть поляна: это первая остановка паломников, где можно передохнуть. Там же, спустившиеся с высот паломники оставляют свои посохи, на которые они опирались, взбираясь вверх. Поэтому посохи брать из Пантелеимонова монастыря не обязательно, их можно подобрать там, на поляне.

Доплыли на кораблике до Дафни — самого большого порта Афона. Там всех попросили выйти на берег, чтобы служба безопасности могла проверить, все ли в порядке на борту. Поскольку надо было купить вино для богослужения, зашли в магазин. Там, среди прочих товаров, отец Владимир увидел резные трости, которые ему понравились, и он решил купить одну — для подарка, или себе — в коллекцию: была у него трость с Синая, была с Фавора, вот теперь будет с горы Афон. В ручках этих тростей был зачем-то вделан свисток, и это удивило его. Спутники, увидев, что он купил такой посох, тоже решили не отставать, и взяли себе по одному. Тоже со свистками. И как это потом им пригодилось!

Снова сели на кораблик и поплыли на юг — до Агиа Анны, однако, до самого скита надо было добираться по каменным, вытесанным и выложенным монахами ступеням, числом тысяча, метров триста пятьдесят. По дороге нагнали старенького монаха, лет семидесяти пяти, а то и восьмидесяти, который поднимался в гору, подгоняя осла, груженного мешками и были пристыжены тем, что смотрелся очень бодрым и даже веселым, в то время как они едва переводили дух.

Когда, выбившись из сил, они туда добрались, спросили у встретившегося на пути монаха:

— Сколько еще до храма Преображения Господня?

— Более двух тысяч метров, — ответил он.

Добрались, наконец, до обещанной поляны, где бил источник и где можно было немного посидеть и перевести дыхание. Однако никаких оставленных предыдущими паломниками посохов там не оказалось. А трости, купленные в Дафни, пришлись как нельзя кстати, потому что дальше ступени кончились, пришлось подниматься гуськом по извилистой крутой тропе, а под палящим солнцем это становилось все мучительнее: пот лил градом, подрясники и рубашки липли к телам, а яркий свет слепил глаза.

Ну что ж, известна история, как по этой тропе одного архидиакона из Оптиной Пустыни, который выбился из сил и не мог уже идти сам, обмотали канатом и тащили, что было мочи…

— Ой, отец Владимир, змея! Вы наступили на змею! — мой муж услышал вдруг крик тех, кто шел за ним. И, действительно, из-под ноги его, как черный шланг, выскользнула змея, которую он поначалу и не заметил от жары и усталости, и ускользнула в кусты.

— «На аспида и василиска наступиши…», — процитировал кто-то вслух.

К вечеру, часам к пяти-шести поднялись, наконец, на полуторатысячную высоту, после которой путь становился плоским — это был последний перед подъемом на гору Афон скит Панагиа, где можно было отдохнуть перед завершающим рывком вверх и вверх. Примерно через час подошли к скиту.

Там можно было послужить вечерню, отдохнуть, перекусить, поспать, чтобы ни свет ни заря отправиться на восхождение к заветной цели. В скиту было две большие комнаты, в одной из которых уже расположились немцы-туристы, а другую заняли отцы со своими спутниками. Внутри располагался и храм, где дружно помолились и каждый стал укладываться на каменный пол, подстелив под себя одеяла, лежавшие тут же. Стало темнеть. Ворочаясь на жесткой подстилке, кое-кто ухитрялся заснуть, а кто — даже и захрапел. Отец Владимир все никак не мог устроиться поудобнее, да и храп этот ему мешал, так что сон все не приходил, несмотря на усталость.

Вдруг в дверь кто-то постучал. Он удивился — неужели кто-то запер дверь, да и принято ли здесь ее запирать? Он встал, дверь была не заперта, и он распахнул ее. Но там никого не было. Он вышел на воздух. Вокруг стояла полнейшая тишина. Полная, налитая светом луна, освещала пространство да так, что деревья и кусты отбрасывали черные тени. Убедившись, что вокруг ни души, он вернулся обратно, лег на свою подстилку и попробовал заснуть. Только задремал, как стук повторился. Но на этот раз он был куда сильнее и настойчивее, словно кто-то бил в дверь тяжелыми кулаками.

Многие проснулись, зашевелились. Пошли проверять, кто там пришел. Но за дверью, как и в первый раз, не обнаружили никого.

Пошутили, легли. Вдруг раздался не просто стук, а страшный удар, будто кто-то решил протаранить стены и бил в них бревном, дом аж задрожал. Тут уже проснулся и тот, кто громче всех храпел, да и немцы повылезли, испуганные, из своей комнаты, спрашивая, что же происходит, что это может быть.

Поскольку другого объяснения этим буйным незримым визитерам не было, немцам объяснили, что это бесы: лукавый все не уймется, не хочет дать отдохнуть священникам и богомольцам перед богослужением.

Решили пойти крестным ходом вокруг скита. Двинулись посолонь, со свечами, с пением молитв и псалмов и крепким упованием на Господа, Которому дана власть над всей силой вражьей. Спели «Верую», «Отче наш», «Да воскреснет Бог»… Во всей округе не было ни души, лишь луна освещала их своим перламутровым сияньем.

Вернулись. Полчаса было все тихо. Немцы удалились на свою половину. Только смежили веки, как опять началось: казалось, кто-то хочет вовсе снести этот дом, стереть его с лица земли вместе с паломниками и туристами. Никто уже и не помышлял о сне.

Решили: раз заснуть все равно уже не удастся, надо принять это как знак и идти в гору, в храм — готовиться к божественной литургии. Понадеялись на лунный свет.

— Там светло, найдем.

Кто-то сказал:

— Без фонариков и свечей трудно будет — там идти надо по голым камням, и путь отмечен красными метками.

Фонарик оказался лишь у одного из паломников, его и пустили вперед. Пока дошли горы и только-только начали подниматься, как небо заволокло, луна скрылась, как будто ее и не было, упала кромешная тьма, а на гору опустился туман. Все десять человек, вытянувшись цепочкой и стараясь не отставать, двинулись вслед за тусклым фонариком, луч которого то и дело вовсе пропадал, не в силах одолеть клубящееся марево, в котором уже ничего не было видно. Кто-то отстал, кто-то шагнул в сторону, все перекрикивались, аукались, и тут вспомнили про свистульки в своих спасительных посохах. Стали пересвистываться, шли на свист. И когда уже увидели огромный Крест, стоявший в ста метрах от Храма, и на нем в последний раз задержался отсвет луны, вдруг пошел проливной дождь. Он мгновенно вымочил всех до нитки, а кроме того — пролившись, сделал куски мрамора, которыми была усеяла тропа, настолько сколькими, что по ним уже невозможно было без риска упасть и покалечиться. Меленькими острожными шагами, мокрые настолько, что можно было выжимать и одежду и волосы, паломники, наконец, добрались до храма, где спал одинокий англичанин.

Переодевшись в сухие облачения, стали готовиться к службе. Раскочегарили газовую горелку, достали вино для причастия, сами пели, сами читали. Священники поисповедовали и причастили всех и вспомнили Святых Отцов, которые говорили: «Диавол не знает будущего. Он может помешать человеку сделать благое дело, но он не ведает, к каким последствиям это приведет».

— Если бы мы утром проснулись и увидели этот проливной дождь, может быть, мы не решились бы подниматься на гору, — продолжил один из священников. — Но лукавый вынудил нас, не дав поспать, выйти среди ночи, среди кромешной тьмы, думая, что тем самым досадит нам, а, быть может, и причинит страдание, кто-то получит травму, сломает себе что-нибудь на скользких острых камнях… Но тем самым он, напротив, ускорил наш путь, большую часть которого нам удалось пройти еще до того, как начался этот проливной дождь.

Паломники спустились на пристань и отравились к святыням Афона: были и в Хиландаре, и в Ватопедском монастыре и еще много где, молились перед чудотворными иконами, прикладывались к святыням, и отец Владимир вернулся оттуда с таким чувством, словно он побывал в Царстве Небесном, и с таким лицом, словно на нем так и остался этот отблеск.

Но вот удивительно: многие, кто когда-то приезжали на Святой остров, через какое-то время начинали по нему тосковать и стремиться вновь оказаться там. А отец Владимир сказал, что больше никогда туда не поедет.

— Но почему? Ведь с тобой там происходили такие чудесные истории? — спросила я.

— У меня там возникло такое чувство Присутствия Божиего, что оно не оставляет меня до сих пор. И мне не хотелось бы, чтобы на то, что я увидел тогда на Афоне и что так живо во мне и поныне, накладывались другие впечатления.

…Такое бывает, когда душа — полна и уже не ищет избытка.