Голландская комиссия по эвтаназии разрешила провести эвтаназию молодой женщине, страдавшей посттравматическим стрессовым расстройством. В сообщении комиссии отмечается, что возраст женщины находится в промежутке от 20 до 30 лет.
Как пишет The Independent, молодая жительница Нидерландов теперь может быть легально умерщвлена по решению Голландской комиссии по эвтаназии. Женщина с детства подвергалась сексуальному насилию и страдает от связанных с этим психических проблем. Это далеко не первый случай, когда человека отправляют на эвтаназию по чисто психологическим показаниям.
Раньше человек с суицидальными наклонностями считался больным и нуждающимся в помощи для того, чтобы преодолеть свою мучительную тягу к смерти. Всем представлялось очевидным (как это представляется очевидным почти всем у нас), что долг окружающих — вытаскивать самоубийцу из петли. Теперь в ряде стран — причем самых передовых и цивилизованных стран, которые, как считается, задают общий вектор развития для всего человечества, считается, что долг окружающих — обеспечить самоубийцу мылом и веревкой.
Как такое могло произойти? Что лежит в основании такого глубочайшего культурного и этического разворота?
Перед тем как рассмотреть этот вопрос подробно, стоит остановиться на одном отвлекающем маневре, который обязательно возникает на этом этапе обсуждения. В учебниках по логике такой маневр иногда называют «красной селедкой» — уводом обсуждения к чему-то другому, в данном случае — в плоскость сравнений медицины и общего благоустройства в Нидерландах и России, с указанием на то, что Россия устроена гораздо хуже, в ней — и, в частности, в ее медицине — есть такие-то непорядки, и не нам, как людям грубым и отсталым, порицать просвещенную Европу, у которой нам следовало бы смиренно учиться.
Что же, для начала удалим селедку. Неблагоустройства в России вообще и Российской психиатрии в частности всеми признаются именно как неблагоустройства. И государство, и общество полагает их чем-то плохим, что следует преодолеть — и постепенно они преодолеваются. Умерщвление пришедшей в уныние молодой женщины (далеко не первое умерщвление человека, пришедшего в уныние) — это не непорядок, не упущение, не беззаконие и не должностное преступление — это такой порядок, все абсолютно законно и по правилам.
Это не отражение пороков общества — если бы речь шла о пороках, мы могли бы заметить, что пороки и преступления есть, увы, везде. Это отражение его идеалов. Стоит ли нам смиренно учиться именно этим идеалам, или нам стоит держаться того, что было у нас общего с Западной Европой — нашего христианского наследия — вопрос, который стоит обсудить.
Есть два вопроса, в которых мы согласны с европейской традицией — и согласны с европейскими консерваторами. Это вопрос об объективном смысле мироздания и человеческой жизни, и вопрос об общности человека с его ближними.
В консервативном , прежде всего, христианском мировосприятии жизнь человека обладает объективным смыслом. Человек может не понимать, в чем этот смысл состоит, он может впадать в (более или менее тяжкое) заблуждение, он может переживать моменты крайнего уныния и растерянности, обращать к Богу недоуменные (и даже возмущенные) вопросы о том почему на него (или на народ в целом) все это свалилось — как псалмопевцы, Пророки или Иов, но за всем этим стоит вера в то, что промысел Бога о Его творении реален и благ, наступит великий день Суда Божия, когда плачущие утешатся, и отрет Бог всякую слезу с очей их, а земные скорби обернутся вечным утешением. Поэтому человеческая жизнь стоит того, чтобы быть прожитой, терпение собирает себе вечную награду, а самоубийство — одно из худших деяний, которые только может совершить человек. Самоубийцу надо вытаскивать из петли, ради его дальнейшей жизни — и его вечного спасения, а склонять унылого человека к тому, чтобы он лишил себя жизни — отвратительное, дьявольское злодеяние.
Впрочем, даже неверующие люди могут считать необходимым спасать самоубийц — по той очевидной причине, что приступ острого отчаяния, в котором человек готов наложить на себя руки, проходит, и человек живет дальше — с благодарностью тем, кто его вытащил.
Современный либерализм отвечает на вопросы о смысле, тоже исходя из своей картины мира, и отвечает противоположным образом. Бога нет, человек в любом случае обречен навеки исчезнуть, жизнь лишена какого бы то ни было объективного смысла. Субъективно человек, конечно, может приписывать своей жизни смысл — и видеть его хоть в спасении африканцев от голода, хоть в собирании марок, хоть в чем угодно еще — но перед лицом холодной пустыни мироздания все это одинаково бессмысленно.
Никакого объективного, подлинного, реального смысла ни в чьей жизни нет.
Это напоминает забавную карикатуру, которая как-то мелькала в интернете. В африканскую деревню приходят какие-то белые люди в костюмчиках и говорят: «Мы — миссионеры атеисты. Мы пришли возвестить вам, что вы страдаете совершенно бессмысленно, а потом навсегда умрете».
Люди, которые поверили этому посланию, переживут определенную трансформацию. Нас всех глубоко меняет то, во что мы верим. Поскольку большинство людей, все же, не психопаты и предпочитают мирно уживаться с соседями, их этические принципы примерно сведутся к тому, что всякий волен делать то, что ему желанно и приятно, пока он не мешает другим делать то, что желанно и приятно им. Конечно, в реальности этот принцип будет нарушаться — и нарушается — но это отдельный разговор.
Представления о благожелательности в этой ситуации сводятся к тому, чтобы помогать другим людям получать желаемое. Если человек хочет лишить себя жизни, его следует обеспечить наиболее комфортным способом это сделать. Никакого реального, независимого от наших субъективных предпочтений смысла в жизни нет — и если человек не хочет жить, значит и не должен. Это его личный, индивидуальный выбор, если таково его желание — окружающие просто обязаны пойти ему навстречу.
С христианской точки зрения такая постановка вопроса чудовищно лицемерна. Человек живет не как изолированный индивид, настроения и решения которого зависят от него одного. Он всегда — часть человеческой семьи. У него есть родные и близкие, сослуживцы и соседи, община и народ. Его решения всегда влияют на других, решения других — на него.
Причем, что интересно, в ряде случаев сами либералы говорят о таком влиянии — например, когда упирают на то, что неодобрительное отношение христиан к гомосексуализму наносит гомосексуалистам эмоциональную травму и даже может довести их до самоубийства. Одно время либеральные медиа повторяли историю про то, что девушка-лесбиянка совершила самоубийство из-за того, что ее отвергли патриархальные и религиозные родители. После этого родители раскаялись и сделались горячими сторонниками ЛГБТ — но было уже поздно. Правда, как потом оказалось, девушка пришла в крайнее уныние из-за того, что ее бросила подруга, но это выяснилось уже потом, и, так сказать, мелким шрифтом. Широко распиаренная версия — родители-гомофобы своим отвержением довели дочь до самоубийства — уже утвердилась в качестве канонической.
Но если отношение других людей — родителей, соучеников, соработников, духовенства, и т.д. — может влиять на решение человека остаться в живых или уйти из жизни в этом случае, то почему не в других?
Почему люди полагают, что если давать человеку понять, что, мол, ты нам здесь не очень-то нужен, вот прекрасная, комфортная возможность навсегда перестать нас беспокоить, это не повлияет на его решение? Мы все нуждаемся в том, чтобы другие люди считали наше существование осмысленным, чтобы они хотели видеть нас в живых. И если человек просит его, наконец, прикончить, это не всегда его свободный и непринужденный выбор — это выбор, к которому его побудили. Сказать «ты имеешь право выбрать смерть» — это вежливый способ сказать «я предпочел бы, чтобы тебя не было на свете». Если мы говорим припозднившемуся гостю «вот есть очень хорошая электричка на 22.10, а потом, я боюсь, будет большой перерыв», все понимают о чем идет речь. Когда человеку говорят «вот есть прекрасная возможность комфортно умереть» — тоже.
Более того, когда человек говорит о своем желании умереть, это часто именно просьба о любви, о внимании, «скажите мне, чтобы я остался в живых, что вам это важно». И когда ему в ответ говорят «конечно, конечно, Ваше право умереть для нас священно», это не его выбор. Это выбор тех, кто предпочитает видеть его мертвым.
В христианской картине мира жизнь человека обладает смыслом и ценностью от зачатия до естественной смерти. Нельзя лишать жизни невинного человека. Ни путем прямого убийства, ни путем принуждения к самоубийству, ни путем соблазнения на самоубийство. Особенно нельзя лишать жизни людей слабых, уязвимых физически или психически. Это — ужасающее злодеяние. Так считалось в христианской Европе — и европейскими христианами считается до сих пор. И если власти передовых стран выбрали другую дорогу, нам не следует ей идти — потому что это дорога в ад.
