Вы здесь

Подарок

Исповедь «нового русского»

И чего меня понесло на эту колокольню, ведь времени и так оставалось в обрез?
Служба в монастыре должна была начаться с минуты на минуту. Это мне сообщил один из друзей-бизнесменов, который уже приехал на место. Сказал, чтобы мы с Зинкой поторопились и сразу же отключил свой мобильник: храм, сами понимаете — это вам не театр или концерт какой-нибудь.

Я давно уже устал от жизни. Вернее, пресытился ею. «Зажрался!» — скажет кто-то с нехорошим блеском в глазах и будет прав. У меня есть все, что я хочу, а если нет, то стоит мне только захотеть и это у меня будет. Да-да, я тот самый «новый русский» или «старый партейный», которого вовремя не отогнали от кормушки… Шучу. На самом деле, я не такой уж старый, а в партии сроду не состоял. Правда, успел побывать комсомольским вожаком. Те прежние связи здорово помогли мне вначале. Я остался на плаву, раскрутился, как сейчас модно говорить, и весьма, скажу вам, успешно. Конечно, бывало всякое: стрельба, разборки. Покушались на меня несколько раз.

Но я все- таки вырвал себе зубами достойную жизнь, достиг всего чего хотел. Деньги, женщины, машины, недвижимость здесь и за рубежом. Уважение. А потом вдруг наступила апатия. Пустота какая-то. Как там говорится: круги жизни? Вот и моя линия жизни замкнулась, защелкнулась как наручники. Бизнес, бизнес, бизнес… Словно кто-то раскрутил гигантскую рулетку, и я как шарик закружился, подпрыгиваю в ней… И не остановиться, не выбраться.

И чего меня понесло на эту колокольню? Любить старины, бли… Нет, не буду ругаться — канун Рождества, все-таки. Оскверненный, полуразрушенный храм, каких много разбросанно по Руси: то ли свои постарались, то ли немцы во время войны. Стоит на краю полувымершей деревни, одинокий, суровый со сквозными ранами — дырами в кирпичных стенах. Изуродованный, но все равно величавый. Храм, одним словом. Не знаю почему, но мне захотелось подняться на самый верх его чудом сохранившейся колокольни.
Зина осталась около машины, злясь на мое упрямство… Зина. Зиночка. Зинуля. Кто ты мне, милая? Подруга? Жена? Пока нерасписаны, невенчаны — значит живем в грехе… Временная ты у меня или постоянная? Еще не знаю. Очередная. Пока. А там посмотрим. Мы ехали в местный монастырь встречать Рождество, а я почему-то решил остановиться около этого храма.
Наверх вела крутая винтовая лестница и я стал подниматься по предательски скрипучим ступеням.

«Эй ты, ненормальный!-кричала мне снизу Зинка. — Вернись! Мы и так уже на начало службы опозда-аали!»
Но во мне вдруг проснулся туманящий, пьянящий голову азарт. Я давно уже не испытывал такого чувства. Во что бы то ни стало подняться на самый верх и взглянуть окрест. Хотя, что увидишь ночью: снег, мрак, далекие огоньки редких деревень. Но для меня, не знаю почему, вдруг стало жизненно необходимо подняться на эту заброшенную колокольню.
«Очередная причуда богатенького Буратино?» — спросит кто то, недобро осклабившись. Возможно. Но наплевав на все, я поднимался по шаткой лестнице. Ступенька за ступенькой…

На самом верху я увидел небольшую площадку, по которой гулял, крутил снежинками морозный ветер. Колокола не было: вместо него остался лишь проржавелый крепеж. Я шагнул к краю площадки, чтобы помахать сверху Зинке рукой, но прогнившие доски внезапно провалилсь, и я стремительно, с треском, с диким криком, обрушился вниз: аккурат между винтовой лестницей и ободранной, с остатками штукатурки стеной…

Полетел, а в голове, не поверите, пустота: ни мысли, ни мыслишки. С этой пустотой я и устремился к своей смерти, ударяясь, то о края лестницы, то стену, сшибая штукатурку, пока сердце, так мне во всяком случае показалось, вдруг не выпрыгнуло из груди и устремилась в какой-то бесконечный вращающийся туннель. Словно нитка за иголкой, вылетела и закружилась вместе с сердцем моя душа: жалкая и трепещущая, как лист на ветру. Вообщем, круг моей жизни разомкнулся и шарик вылетел прочь с бешенно крутящегося колеса…

А потом, я вдруг увидел свои босые ноги, странно белые, бестелесные какие-то. Внизу медленно проплывалала заснеженная земля, полуразрушенный храм и моя машина с зажженными фарами. В их свете я увидел маленькую фигурку женщины. А подо мной, как оказалось, было облако и, я сидел на его растрепанном ветрами краю, свесив вниз свои бескровные конечности. Потрясенный, я не сразу заметил, что с боков меня бережно поддерживают двое одетых в белые длинные тоги юношей. Некоторое время, они молчали: тоже смотрели вниз.

— Она еще не знает. Ты для нее еще падаешь. — сказал вдруг сидящий слева от меня и глянул мне в глаза. Его взгляд пронизал меня насквозь. Он словно выжигал в моей душе всю скверну, всю пошлость скопившуюся там. Черты его лица были нежны и прекрасны до слез. За спиной большие, ослепительные в своей белизне крылья.
Господи, неужели это правда? Небо, ангелы, загробная жизнь…

Порыв ветра поднял нас еще выше и земля закрылась от моих глаз пушистой облачной пеленою. Мне показалось, что где-то далеко внизу страшно и глухо, как в вату, закричала женщина.
 — А вот теперь ты, наконец упал и она увидела это. — тихо и, как мне показалось, печально констатировал Ангел.
 — Ну что, неугомонная душа,-обратился ко мне другой, сидевший справа. — Доигрался? Зачем тебя понесло на колокольню? Все человеческое любопытство… Оно, знаешь ли, никогда не доводило до добра.
Я был слишком ошеломлен происходящим, чтобы что-то сказать в свое оправдание, хотя, по правде говоря, мне было нечего возразить. Глупая, нелепая смерть. Упал с колокольни в канун Рождества. Бедная Зинка.

«Значит я умер? Разбился?»-то ли спросил, то ли подумал я, прислушиваясь к своим ощущениям. Страха не было. Была лишь невыразимая легкость и радость, приятная радость открытия неведомого мне доселе мира.

— Нет, пока ты еще нигде. — отозвался Ангел, сидящий справа. Не знаю почему, но что-то неуловимо знакомое было в его прекрасных чертах. Словно мы встречались когда то, но память только запечатлила, сфотографировала лицо, но стерла события и даты.

— Правильно: мы с тобой хорошо знаем друг друга.-пришел на помощь он, — Я — твой Ангел- хранитель. Последний раз ты видел мое лицо еще до рождения: до того, как оказался в материнской утробе. Теперь, ты увидел меня снова.

Мои мысли спутались и я заплакал: горько, навзрыд, размазывая по щекам слезы, как плачут только в детстве…
Потом, мне, почему то, вспомнились друзья, которые ждали нас с Зиной в монастыре и вдруг, каким-то непостижимым образом, я оказался в монастырском храме…

Служба была в самом разгаре и мой бесплотный дух летал над толпой верующих, над их вихрами и проборами, косынками и платками подобно свечному дыму, что смешиваясь с ладаном легко и беспрепятсвенно поднимался под самый купол. Я мог слышать мысли собравшихся в храме людей. У большинства они путались, перемежаясь со словами молитвы, перескакивали с предмета на предмет. Кто-то просил за себя или за родных. Кто-то просто повторял слова, произносимые священником в золотом облачении.
 — доровья, Господи, дай здоровья!

— Прости меня грешного, прости.
 — Какая симпатичная дамочка! Интересно замужняя? Господи, о чем я думаю! Никчемный, жалкий ничтожный человечишко! Что я? кто я в этой жизни?

У меня даже голова пошла кругом. Наконец, среди прихожан я разглядел своих друзей с женами. Чуть поодаль массивными тумбами чернели в толпе телохранители. Своего я отпустил к семье — Рождество все-таки.

Не скрою, мне было интересно послушать мысли друзей, и я уже было устремился в их сторону, но на пути вдруг встал возникший из ниоткуда мой Ангел-хранитель. В его глазах был укор.
«Ты забыл о Зине, Витя! Она сейчас там, одна…»

И он увлек меня прочь, сквозь залитые живым трепетным светом стены, сквозь ночной мрак, заполненный бешено кружащимися снежинками, которые, впрочем, совсем не тревожили наши бесплотные тела. Но мой дух был смятен и я не мог молчать.
-Как беспокойны души людей! У многих… -взволнованно начал я.

— Строение душ ваших такое. Это немцу на душе спокойно: ему кажется, что он чист перед собой и Богом. Отношения с небом, как с налоговым инспектором: отдал причитающееся, отстоял службу и живи спокойно.
 — А почему немцу? — удивился я.

— Прости, я все время теряю ощущение времени. Для нас, знаешь, веком раньше — веком позже, словно человеку лишнюю остановку на метро в одну или другую сторону проехать. Немцами, Витенька, называли всех иностранцев русские мужики.
Я хотел еще что-то спросить, но мы уже были над разрушенным храмом…

-Витька, Витенька! Дурак, дурачок! Что же ты наделал! Господи, помоги! -Зина трясла мое бездыханное тело и слезы текли по ее враз побелевшим, осунувшимся щекам. -Как же я люблю тебя! Только не умирай!

Потом вдруг, пораженная какой-то внезапной мыслью, она стала искать в брошенной рядом сумочке мобильник, а затем, лихорадочно тыкать дрожащими пальцами в клавиши, но в трубке (я слышал, я все теперь слышал!!!) раздавались либо гудки, либо «абонент не досупен». Её колотило нервной дрожью и тушь стекала по щекам большими черными каплями.

Я ринулся к Зине, чтобы утешить, успокоить ее и… внезапно заглянул к ней прямо сердце- О, это было сейчас легко! — и задохнулся от той любви, что переполняло его. Я снова захотел жить. Господи, как я хотел жить! Я кричал слова молитвы, единственной молитвы, которую знал: «Господи, спаси и сохрани меня! Дай мне еще одни шанс! Позволь мне припасть к рукам мой любимой и целовать ее мокрые от слез и снега руки! Ведь сегодня же Рождество, Господи!» и вдруг снова оказался в бесконечном вращающемся туннеле…

Падение прекратилось так же неожиданно, как и началось. Я оказался лежащим в небольшом сугробе, в который превратился пол колокольни. Где-то далеко вверху чернела дыра и покачивался кусок доски. В дверной проем все летел и летел снег. Но снега, вернее того сугроба, на который упал я, было явно недостаточно, чтобы спасти мне жизнь при падении с такой высоты.
Но я был жив вопреки всему!

Зина стояла передо мной на коленях, и в ее широко раскрытых глазах я увидел и страх и радость, и любовь. Ее губы шептали: «Господи Всемогущий, спасибо тебе!» А я вдруг понял, вернее почувствовал всем сердцем, что люблю, люблю ее по-настоящему и кроме Зины мне никто уже не нужен. И еще, мне почему-то очень захотелось восстановить этот разрушенный храм. Я слабо улыбнулся: у меня снова появилась цель и линия жизни…

Снег вдруг перестал падать, стих ветер и на враз очистившемся ночном небе сверкнула звезда. «Родился, Сын Божий родился!» — явственно произнес рядом чей-то голос и словно серебрянные колокольчики тихо прозвенели и унеслись ввысь.

Комментарии

Спасибо за три серебряных колокольчика Рождества. Доброта, надежда и чудо нужны не только сироте, солдату и влюбленному богачу, но и нам, грешным.

Олег Карпенко

Рассказ интересный, но смутило одно предложение:

"Последний раз ты видел мое лицо еще до рождения: до того, как оказался в материнской утробе". Не понятно, что автор имеет в виду - предсуществование душ (осужденное Церковью учение Оригена), или реинкарнацию?

Олег, прошу прощения, что сразу не ответил. Заметил только что. Спасибо, за столь внимательное отношение к тексту. Честно говоря, Вы поставили меня в тупик. Ни о каком учении, тем более, упаси Бог, о реинкарнации, когда писал этот рассказ, а писался он очень давно, не думал. Мне почему-то представлялось тогда, что лицо Ангела-хранителя, если человеку доведется его увидеть, должно быть очень знакомым этому человеку. Родным что-ли. Даже какая-то внутренняя увренность в этом. Вот как-то так. Еще раз спасибо.