Оптинские яблони

Повесть о преподобном Амвросии, старце Оптинском

Не раз спрашивали меня внуки: а отчего это, дедушка, у нас возле дома яблони растут? Ни у кого в нашем селе нет, только у нас одних. Да, что и говорить, у нас на Севере яблоня — гостья редкая. И посадил я их под окнами неспроста. Неспроста и зову их оптинскими яблонями. Есть такой монастырь в Калужской губернии — Оптина Пустынь. Вот, как взгляну я на эти яблони — так и вспомню об одном тамошнем монахе. Звали его отцом Амвросием. Впрочем, чаще называли его иначе — старцем Амвросием.

Впервые я о нем услышал, когда еще в семинарии учился. Попала мне тогда в руки одна книжка… А в ней было написано, что всех богов хитрые люди придумали, чтобы простой народ обманывать и себе карман набивать. Не поверил я этому: ведь и отец, и дед мой, хоть и служили в церкви, да хлеб себе в поте лица добывали. А что до их карманов, то, как говорится, всего богатства у них и было: в одном кармане вошь на аркане, в другом — блоха на цепи… Да только, как прочел я эту книжку, сомневаться стал: а вдруг то, во что мы верим, и правда выдумка? И нейдут у меня из головы эти думы, не дают покоя. Прямо как червяк в яблоке — точит, грызет изнутри — а поди, вынь его оттуда!

Нет бы мне о тех своих думах семинарскому священнику рассказать. Или с отцом посоветоваться. Да только, правдой будет сказать, побоялся я. Думал — а вдруг они меня за это накажут? Ведь батюшка мой покойный, сельский дьячок, всю жизнь мечтал, что я священником стану. И всегда мне говорил: смотри, Ваня, учись хорошенько, глядишь - и выйдешь в люди. Кабы я в твои годы, за партой сидючи, ворон не считал, может, и не дьячком бы сейчас был, а иереем*... Вот и боялся я, что, если сунусь к нему со своими вопросами, он меня и слушать не станет, а просто-напросто отдерет, как сидорову козу, да и все тут… Опять же и из семинарии могут уволить… А учиться мне хотелось, ой, как хотелось! Потому и не говорил я никому о своих думах, кроме друга своего, Мити Пономарева, сына священника из Успенской церкви. Он-то мне и рассказал про Оптину Пустынь. Там, говорит, живет старец Амвросий. И такой он имеет великий дар духовного рассуждения, что к нему со всей России люди едут за советом и благословением. Вот давай и мы к нему на зимних вакациях съездим**. Ведь дружно — не грузно, а врозь — хоть брось!

Только, честно сказать, не по нраву мне пришлась эта его затея. Ведь от нашей Архангельской губернии до Калужской — путь неблизкий. Стоит ли, как говорится, ехать за семь верст киселя хлебать? Опять же вопрос — если к этому старцу Амвросию за советом со всей России приезжают, до меня ли ему будет? И разве могут в наше время быть старцы? Это в древние времена они были, да и то не у нас, а в Египте да в Палестине… Так ведь с тех пор уж с десяток веков прошло, а то и больше. Откуда же теперь старцам взяться? Да еще и у нас.. Ладно, думаю, попытка — не пытка. Съезжу я с Митей в эту Оптину Пустынь, да посмотрю, каков таков этот старец Амвросий. А там видно будет…

Вот на зимних вакациях мы туда вдвоем и отправились. Сперва до Москвы доехали, потом до Калуги, а там и до Козельска. А по пути Митя меня и спрашивает:
-А знаешь ли, Ваня, отчего Оптина Пустынь так называется?
-Откуда же, - говорю, - мне знать? Расскажи, если знаешь.
-Да вот, читал я, что давным-давно, еще в 15 веке, жил в этих краях человек по имени Опта. Прежде был он атаманом разбойников. Да потом одумался и покаялся, стал монахом и основал обитель. Оттого-то и зовется она в его память Оптиной Пустынью. И вот уже почти полвека, как в ней старцы подвизаются: сперва Лев, потом Макарий, а вот теперь - Амвросий… А ездят к ним люди всякого звания - и простые, и знатные, и образованные, и простецы. Даже писатель Гоголь, и тот у старцев бывал, и не раз. Да и не только он…
А, надо сказать, как раз незадолго до нашей с Митей поездки я «Вечера на хуторе близ Диканьки» перечитал. Уж очень мне нравилась эта книжка. Вот я и задумался — если даже такой умный человек, как Гоголь, к здешним старцам ездил, так может, мне, как говорится, Сам Бог велел…
Тем временем показались вдалеке — справа — город Козельск, а слева, среди зеленого бора: белые стены, башни, купола… Так вот она какая, Оптина Пустынь! А вокруг, куда не глянь, снег лежит, и под ним, словно под белой пеленой, спит-почивает земля-матушка… Эх, думаю, пожалуй, стоило здесь побывать, хотя бы для того, чтобы такую красоту увидеть!
Встретили нас приветливо и сразу провели в гостиницу, чистенькую такую, уютную, везде цветные лампадки горят, окна цветами уставлены. Потом к трапезе пригласили. Пожилой монах-гостиник***, который нас потчевал, оказался человеком на редкость радушным. А как узнал, что мы с Митей — семинаристы, аж просиял.

-А-а, - говорит, - так ведь и наш старец Амвросий тоже в юности семинарию закончил. Правда, в Тамбове, потому что и сам он из Тамбовской губернии, из села Большая Липовица. Отец его, Михаил Гренков, в том селе пономарем был, а дед — священником. Вот, казалось бы, и Александру (так отца Амвросия в миру звали) прямая дорога была по отцовским да дедовским стопам пойти. Да только он вместо этого, как закончил семинарию, года два учительствовал, а потом, никому ни слова не сказав, уехал в Оптину Пустынь, и вот уже больше сорока пяти лет тут живет. После узнали, что незадолго до окончания семинарии, во время тяжкой болезни, дал он обет — если выживет, то уйдет в монахи. Когда же выздоровел, то долго не решался обещание выполнить. Как он сам рассказывал — все жался да жался…
С тех пор прошло года четыре. И надумал Александр вместе с другом съездить в Троице-Сергиеву Лавру на богомолье. На обратном пути заглянули они в Троекуровскую пустынь к тамошнему старцу-затворнику Илариону. Тот и сказал Александру: «иди в Оптину и будешь опытен. Ты там нужен». Вот после этого он к нам сюда и приехал. А потом, вслед за ним, и его друг, тот, с которым они тогда у затворника Илариона были…

Три года был Александр послушником: работал в пекарне, на кухне. А потом постригли его в монахи с именем Амвросий — в честь Святителя Амвросия Медиоланского, что в 4 веке был епископом в итальянском городе Милане, и многих людей обратил к вере: кого — словом, кого — примером жизни во Христе… А еще через год рукоположили монаха Амвросия во диакона, а через два год - во иеромонаха. Да только, как поехал он на рукоположение в Калугу, так по пути простудился и заболел, причем настолько тяжело, что и до сих пор все хворает. Даже в храм ходить — и то не может, не то что служить. Как видно, Господь его к иному служению призвал — старчеству. Скольким он помог своими молитвами и мудрым советом! Вот, например, был недавно такой случай…
Тут начал монах рассказывать, что у одного из здешней братии сестра замужем за помещиком. А помещик этот очень почитает старца Амвросия и часто к нему ездит. Вот как-то раз наведался он к старцу, а тот ему: «говорят, тут около тебя имение выгодно продается: купи».

-И рад бы, да денег нет, - отвечает гость. А старец как бы невзначай промолвил:
-Денег… деньги-то будут.
Потом они речь о другом завели. Только, как стали прощаться, старец ему опять: «слышишь — имение-то купи».
Поехал помещик домой, да путь был неблизкий, ночь подошла, а заночевать негде. Тогда надумал он завернуть с дороги к дяде, которого вся его родня за крутой нрав да скупость за версту кругом объезжала. И что же? Тот сам завел с ним разговор: «а отчего ты не купишь имение, что около тебя продается: хорошая покупка»! А потом дал ему взаймы, сколько нужно было. Так и это еще не все: не прошло и недели, как купил помещик имение, нагрянули к нему купцы: просят продать оттуда часть леса. И дали за него ровно столько, сколько все имение стоило. Чудо, да и только!

Слушаю я все это и думаю: да где ж тут чудо? Просто все так совпало удачно: имение продавалось, дядя раздобрился, купцам лес понадобился… Однако после того мне еще больше захотелось посмотреть на этого старца Амвросия… Только вот удастся ли?
Наутро отстояли мы с Митей Литургию в монастырском соборе. Потом тот самый монах-гостиник, который нам вчера про отца Амвросия рассказывал, повел нас в к нему на благословение. А надо вам сказать, что старец Амвросий жил в монастырском скиту. Идти туда надо было через весь монастырь, а потом — сквозь ворота в колокольне. И тут вдруг подбегает к нам какая-то баба-крестьянка, да как бухнется монаху в ноги, да как заголосит:
-Батюшка Абросим, хоть ты помоги! Сил моих нет, пуще глаза их берегу, а они все дохнут! Пожалей, родимый!
Монах и рта раскрыть не успел, как она ему все выложила: мол, нанялась она к барыне за индюшками ухаживать, а те дохнут и дохнут… а хозяйка ее бранит и выгнать грозится. Говорит она это, а сама плачет навзрыд…
А я тогда, стыдно сказать, чуть со смеху не покатился: так вот с чем к старцу со всей России народ ездит! Посоветуйте, батюшка, чтобы у меня индюшки не дохли… Только монах и не подумал смеяться: поднял он бабу с земли, помог с одежды снег отряхнуть.
-Не плачь, слышь-ка ты, не плачь. Слезами горю не поможешь. Пойдем-ка лучше, я тебя к старцу Амвросию сведу. Бог даст, он твоей беде поможет.

Она от этих слов аж воспрянула. Потом слышал я от отца Амвросия такое присловье: «от ласки у людей бывают совсем иные глазки». И не раз убедился — это правда.
Ладно, как говорится, вернусь на прежнее. Вот пришли мы в скит… Домик отца Амвросия стоял возле самой ограды, даже немного за нее выдавался, и имел два входа: один для мужчин, другой — для женщин. Устав в скиту был строгий, а потому женщин туда не пускали, вот старец Амвросий и принимал их в пристройке, что выдавалась за ограду. Называлась она «хибаркой». Туда-то и отвел монах бабу-птичницу. А нас с Митей с другого входа ввел в приемную для мужчин. Там уже много народу набралось: и монахи, и паломники — и все ждут старца. Вот я тоже встал у двери и думаю: что ж, вот сейчас и посмотрю, каков этот отец Амвросий…
Не знаю, сколько мы его прождали. Может, час, или даже больше. Я уже начал было подумывать — не уйти ли? Как вдруг он входит. Все сразу на колени встали, и я тоже. Только все равно успел его разглядеть: среднего роста, худощавый, сгорбленный, в белом подряснике и черной монашеской шапочке, в руке палочка. С виду — самый обыкновенный старичок-монах. А вот глаза… Ни у кого больше не видал я таких глаз. Казалось, он видит каждого человека насквозь. И замечает в нем не только то дурное, что тот стремится утаить. Но и то доброе, о котором тот давно позабыл или даже вовсе не ведает…
Подошел он ко мне, благословил и вдруг говорит: «Хотел посмотреть, каков я? Что ж — смотри!» Тихо сказал, да только для меня эти слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Ведь я никому, даже другу Мите, не говорил, что еду в Оптину Пустынь просто из любопытства. Как же он об этом узнал?
Поднимаю голову, смотрю, а он улыбается: «ну, ступай с Богом. А завтра после Литургии приходите ко мне оба».
Я в ту ночь глаз не сомкнул, все думал — как же я с ним завтра говорить буду? Ведь если он мои тайные мысли угадал, то выходит, от него ничего не скроешь. А ну как начнет он меня бранить да стыдить, что плохо о нем думал да негожие книжки читал? Вот и думал я обо всем этом, думал, да только ничего путного не придумал. Так и ночь прошла.
На другой день после обедни пришли мы с Митей в скит. Первым меня к старцу в келью провели. Отец Амвросий, все в том же белом подряснике и черной шапочке, лежал на дощатой койке, покрытой ковриком. В руке у него были четки. Встал я перед ним на колени, а сам со страху молюсь: «Господи, помоги!» А ну, как он сейчас меня обличать начнет? Да я же тогда от стыда сквозь землю провалюсь!
Только он вместо этого меня благословил. А потом принялся расспрашивать, кто я и откуда. Ласково так, словно я ему родной был. Только я все равно его боялся: а вдруг это он нарочно добрым прикидывается, чтобы получше выведать, что у меня на уме? И тут он вдруг говорит:
-А ты, Ваня, басни Крылова любишь читать? Прочти-ка мне «Сочинителя и Разбойника». Или нет, лучше «Безбожников».
И достает из-под подушки…что бы вы думали? Книгу басен Крылова. Толстую такую, потрепанную. Как видно, сто раз читанную-перечитанную. Подает мне, а сам смотрит и улыбается: давай, мол, читай… Ну, я и стал читать:
«Был в древности народ, к стыду земных племен,
Который до того в сердцах ожесточился,
Что противу богов вооружился…
Кричат, что суд небес и строг и бестолков;
Что боги или спят, иль правят безрассудно;
Что проучить пора их без чинов;
Что, впрочем, с ближних гор каменьями нетрудно
На небо дошвырнуть в богов…»

И решили безбожники небо камнями закидать и стрелами засыпать. Да только все эти камни и стрелы им же самим на головы и свалились, и зашибли их до смерти. Вот так они сами «от дел своих и казнились».
Скажете, сказка? Только от нее у меня вдруг словно глаза открылись. И понял я, что напрасно сомневался, есть ли Бог, и считал Его чудеса всего лишь счастливым совпадением обстоятельств. Разве случайность все то, что случилось со мной? Нет. Это Господь привел меня сюда, в Оптину Пустынь, к старцу Амвросию. И его устами ответил мне. А я уж было поверил обманщику, написавшему ту безбожную книжку! Как же мне стало стыдно! Стою перед старцем на коленях, а сам плачу… Вдруг слышу его голос, тихий такой, словно летний ветерок повеял:
-Полно, Ваня, полно плакать. Сидор и Карп в Коломне проживают, а грех и беда с кем не бывают. Есть кое-что и похуже неверия. Вот, говорят, был один офицер: все хвастался, что в Бога не верит. Когда же угодил на войну, да засвистели вокруг него пули, так он со страху давай молиться: «Пресвятая Богородице, спаси нас!» А, как потом узнали об этом его товарищи, да стали над ним смеяться, он и ну отказываться, мол, неправда все это, не было ничего такого… Лицемерие, оно еще хуже неверия. А теперь давай-ка я тебя исповедую.
Я из скита как на крыльях летел. И так радостно мне было, что, как говорится, ни словом сказать, ни пером описать. Вот как если бы болен я был тяжело, смертельно, и вдруг поправляться начал. И точно: после той встречи с отцом Амвросием начала оживать душа моя.
Позже, когда вспоминал я тот разговор со старцем Амвросием, то подумал: а отчего это он сперва хотел, чтобы я ему другую басню Крылова прочел, про писателя и разбойника? Оговорился, что ли? Раздобыл книжку, отыскал басню… И понял — и это было не случайно. Помните, какова мораль у этой басни? Сочинитель-безбожник оказался куда опаснее самого лютого разбойника: его книги целую страну до погибели довели. Ведь, как сказал другой писатель, только православный, и тоже бывавший в Оптиной Пустыни, если нет Бога, то все дозволено. Да только злая воля заводит в злую долю…

…Тем временем учеба моя в семинарии близилась к концу. Теперь я уже твердо решил, что стану священником. Одного лишь никак не мог решить: жениться мне или пойти в монахи, как отец Амвросий? Очень уж хотелось, хоть немного, да на него похожим быть… Опять же, прослышал я от кого-то, будто в монастыре легче спастись, чем в миру. А то и вовсе, что по заповедям Христовым лишь в монастыре жить можно. Только, по правде сказать, давно уже приглянулась мне одна девушка, дочь дьякона. Катей ее звали. Хорошая такая: добрая, кроткая, набожная — лучше жены не сыскать. А ведь не зря сказано, что добрая жена дороже золота и камней самоцветных, доброй хозяйкой и дом стоит. Опять же, и Катя на меня глаз положила. И родители наши были не прочь, чтобы мы поженились. Тут бы, как говорится, веселым пирком да за свадебку, да я все думаю: а может, грех это, если я не в монастырь пойду, а женюсь? Ведь как же тогда смогу я жить по заповедям Христовым? Вот так все и маялся, пока не вспомнил: один ум — хорошо, а два лучше. И решил спросить совета у о. Амвросия. Хотя и не надеялся, что он мне ответит. Мало ли у него других, более важных дел? А я его от них пустыми вопросами отвлекаю. Даже жалел потом, что письмо ему послал, да поздно было возвращать.

И опять пришлось мне убедиться, насколько плохо я знаю старца Амвросия. Не ждал я от него ответа, а получил его. Вот что он мне написал:
«Чадце сомневающееся. Не в том дело, кто где живет, а в нас самих. Главные вражьи хитрости две — бороть христианина либо высокоумием и самомнением, либо малодушием и отчаянием. Жить можно и в миру, только не на юру, а тихо. Или так, как колесо вертится: одной точкой земли касается, а остальными вверх стремится. А про женитьбу твою скажу так: если вы друг другу нравитесь, и невеста благонадежного поведения, и мать ее доброго нрава — женись. Гусь да гагара - неладная пара, да вместе плавают. Хоть среди мира и семейства и трудно от земного отрешиться, но Евангельские заповеди даны людям, живущим в мире — ибо тогда ни монахов, ни монастырей еще не было…»
На всю жизнь благодарен я отцу Амвросию за этот мудрый совет! А вам, как подрастете да заживете своим домком, дай Бог прожить в таких же любви и согласии, как прожили мы с Катей!

Через год, по весне, снова собрался я в Оптину пустынь к старцу Амвросию. Правда, как ни просила Катя, не решился взять ее с собой — тогда она ребенка ждала, нашего первенца, которого мы в честь старца Амвросием назвали. В ту пору в наших краях еще кое-где снег лежал, зато там, в Калужской губернии, все зеленело! Тогда-то и увидел я, как цвели оптинские яблони: весь скит утопал в их цветах, словно в тех белых кружевах, что плетут у нас на Севере. А ведь в тот раз, зимой, они мне мертвыми казались. Да пригрело солнышко, и ожили, зазеленели, зацвели яблони. Вот так и здесь, у отца Амвросия в скиту, оживали души даже таких людей, которые уже казались пропащими…
Думал я, что старец, как тогда, назавтра же меня примет. Однако на сей раз ждать пришлось больше недели. Так ведь теперь куда мне было торопиться! Зато сколько всяких удивительных историй наслушался я за эти дни об отце Амвросии! Что лучше запомнилось — вам сейчас расскажу:

Как-то приехали к нему из самого Петербурга две сестры. Старшая мечтала в монастырь уйти. А у младшей уже жених был, только и оставалось, что свадьбу сыграть. Вот они и приехали благословения просить — кому — замуж, а кому — в святую обитель. И что же? Младшей, невесте просватанной, старец вручает монашеские четки. А старшей, той, что в монастырь собиралась, говорит: «какой тебе монастырь! Ты замуж выйдешь, да не дома!» И даже назвал губернию, где она после замужества жить будет. Вернулись девушки домой, а дальше вот что было. У младшей сестры в самый последний момент свадьба расстроилась, и вскоре стала она монахиней — Христовой невестой. Вот и пригодились ей монашеские четки — подарок отца Амвросия. А старшая получила письмо из дальней губернии, где ее тетка жила. Мол, есть тут у нас женский монастырь, приезжай да посмотри, может, и надумаешь остаться. Она и приехала, да познакомилась там с одним благочестивым человеком, уже в годах, и вышла за него замуж, а в Петербург больше не вернулась — осталась жить в тех краях. Что ж, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает.
А вот что я слышал от одной шамординской монахини… Шамордино - это такая женская обитель недалеко от Оптиной Пустыни. Историю ее пересказывать не буду, упомяну лишь, что возникла она благодаря отцу Амвросию. Он часто бывал в ней. И многие ее сестры поступили туда по его благословению. Так вот, встретилась мне в Оптиной Пустыни тамошняя сестра, Н., (в миру ее Верой звали), девушка молодая, пригожая собой, образованная — она в Москве женские курсы закончила. Слово за слово, и вдруг она меня спрашивает:
-А хотите ли, батюшка, знать, как я в монастыре оказалась?

По правде сказать, мне и самому это любопытно было: ведь вон сколько сейчас твердят, будто вера и ученость — две вещи несовместные. И нынешние образованные, а правильнее сказать, нахватавшиеся кое-каких знаний люди, чаще монастыри стороной обходят, чем в них уходят. Так отчего же это такой красавице и умнице да вздумалось монахиней стать?
-Что ж, - говорю, - матушка, расскажите.
И поведала мне монахиня, что мать ее очень почитала отца Амвросия, а она за это над ней смеялась: «и что ты нашла в этом лицемере?» Потому что считала себя самой умной, а верующих людей — простачками, которых всякие обманщики за нос водят. Однако как-то раз из любопытства поехала с матерью в Оптину Пустынь, и даже к старцу на благословение пришла. Только стала позади всех, за самой дверью, чтобы ее не видно было. Вот вошел старец, оглядел всех. И вдруг заглядывает за дверь, где спряталась Вера… «А это что тут за великан стоит? Это Вера пришла посмотреть на лицемера?»

-Вот с тех пор я в Бога и уверовала. — призналась монахиня. - А потом ушла в Шамордино. Только прежде я об этом никому не рассказывала: стыдно, что раньше неверующей была. А вот Вам, батюшка, отчего-то решилась поведать…молитесь за меня, грешную.
Стою и думаю — знала бы она, что совсем недавно и я таким же был! Пока не взыскал меня Бог через старца Амвросия. А я-то уж было об этом забывать стал… Эх, не хвались, горох, что лучше бобов, размокнешь — сам лопнешь…
Или такая история. Я ее, как говорится, своими глазами видел, своими ушами слышал. А вот теперь вам поведаю.
Иду я раз мимо хибарки старца, где он женщин принимал. И слышу, как одна из них рассказывает: мол, она отсюда пешком из Воронежа пришла. Ноги-то у нее больные, вот она и надумала пойти к старцу, чтобы он ее исцелил. Да по пути заблудилась в лесу, упала на землю и плачет. Тут подходит к ней какой-то старичок с клюкой, с виду — монах. Расспросил, куда она идет, а потом махнул своей палочкой в сторону: вон туда сверни! И точно — сразу за поворотом монастырь показался...

-Да это ж наверное, тебе здешний лесник встретился! — судачат бабы, - или кто из монахов по лесу бродил. Вот он-то тебя к монастырю и вывел…
Вдруг дверь хибарки открывается, выглядывает оттуда один из келейников старца и спрашивает: «где тут Авдотья из Воронежа?»
Женщина так и ахнула:
-Так ведь это же я!
-Тебя батюшка зовет.
Вошла она к старцу, а я из любопытства решил подождать ее возвращения. Долго ждал. Наконец, выходит эта Авдотья, а сама вся в слезах:
-Я его узнала! Это он мне в лесу встретился и к монастырю вывел!

А ведь отец Амвросий сколько лет из скита не выходил, и внешность у него была такая — ни с кем не спутаешь. Одно слово — чудо.
Да только таких чудес много было. И творил их старец Амвросий как бы невзначай. Шел раз один оптинский монах по двору, а зубы у него в тот день так болели, аж спасу нет! Вот встречается ему отец Амвросий, и как ударит по щеке! И что же? Боль как рукой сняло. Потом, как проведал народ про это чудо, некоторые даже нарочно к старцу подходили и просили: «батюшка Абросим! Побей меня, чтобы голова прошла!» Простые люди его за своего считали. Ведь он, хоть и был священником и образованным человеком, держался с ними на равных. И говорил с ними на их же языке. С прибаутками да поговорками. Зато его слово до каждого сердца доходило. Ведь недаром сказано: «на всякого Егорку есть поговорка».

А вот еще расскажу такой случай. Раз пришел я к нему на благословение. В приемной кого только не было: и монахи, и я, дьякон, и важный купчина с толстой золотой цепью на пузе, и еще какой-то худощавый старик с поджатыми губами, по слухам, князь. А в дальнем углу стояло несколько мужиков, судя по их виду, из какой-то дальней губернии. Вышел старец, благословил всех, и подошел к ним. Тут один из этих мужиков ему и говорит:
-Батюшка Обросим, мы к тебе с поклоном. Вот, прослышали, что у тебя ножки болят, так сделали тебе мягкие сапожки — носи на здоровье.

Он сапоги взял, и потом долго о чем-то говорил с каждым из них. А ведь, если по человечески судить, первый почет не мужикам должен был оказать, а князю да купчине. Ведь даже у нас в церкви в первых рядах богатые да знатные стоят, а убогие сзади жмутся… Только для старца Амвросия все были одинаково дороги: что барин, что мужик, что человек образованный, что та баба с индюшками… И всех он любил одинаково, невзирая на лица.
Рассказывали, что беседовал он раз с одной крестьянкой. И тут докладывают ему, что приехала какая-то знатная дама, требует срочно ее принять. «У меня все равны, - отвечает старец, - мышка, хоть и маленькая, да поди, поймай ее».
…Наконец настал и мой черед к нему идти. И опять встретил он меня, как родного, и долго беседовал со мной. Под конец я ему говорю:
-Давно хочу у Вас прощения попросить, батюшка. Я ведь, когда впервые о Вас услышал, не поверил, что в наше время могут быть старцы.

А он поник головой и отвечает:
-Что ты, что ты, отец Иоанн… Разве я старец? Славны бубны за горами, а подойдешь — лукошко. Одно утешение — хоть и сзади, да в том же Христовом стаде. А так - не знаю, есть ли на свете кто неразумнее меня. Вот уж прожил в монастыре сорок с лишком лет, а не нажил и сорок реп. Душой и телом слаб, а берусь за дело сильных и здоровых. Да только людское горе — как море. И столько скорбей у людей, столько скорбей…
Поднял я на него глаза — да так и обмер. Сколько раз прежде видел я отца Амвросия! А вот таким не видел никогда. Передом мной сидел больной, сгорбленный старик в монашеской одежде… И тогда я понял, какую тяжкую ношу наших скорбей, грехов и сомнений взял на себя этот человек. Потому что любил нас.

…Напоследок он мне вот что еще сказал:
-Помнишь, как Спаситель заповедал Своим ученикам: «будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10, 16). А знаешь ли, что это означает? Быть простым, как голубь, значит - ни на кого не сердиться и прощать своим обидчикам. Жить не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем — мое почтение. А змея потому мудрой почитается, что больше всего хранит она свою голову. А когда меняет кожу, проползает между камнями, чтобы старую шкурку с себя содрать, хоть это и больно. Вот и ты, если желаешь жить по Божиим заповедям, терпи все невзгоды и полагайся на Бога. И, как бы тебе трудно ни приходилось, храни веру. Зло, хоть вперед и забегает, да никогда не одолевает. Помни это. А теперь прощай, отец Иоанн. Нескоро мы с тобой свидимся. Бог да благословит тебя.
Не мог я тогда взять в толк, отчего это он со мной прощается. Да еще почему-то и надолго. Потому что собирался на следующий год снова в Оптину Пустынь приехать. Только человек ходит, да Бог его водит: В конце лета родила моя Катя сына. Говорил я уже вам, что назвали мы его в честь старца - Амвросием. Правда, потом Катя долго болела, так что поправилась лишь к следующей весне. А затем, на Успение Пресвятой Богородицы, рукоположил меня Владыка Александр**** во священника и послал служить на приход в дальнее село. Лишь в конце зимы того же, 1891 года, узнал я, что 10 октября***** в Шамординском монастыре отошел ко Господу отец Амвросий.
Так вот отчего тогда, год назад, он прощался со мной! Только, как вспомню его слова «нескоро мы с тобой свидимся» - так и подумаю, что когда-нибудь, уже не в этой жизни, все-таки увижу его. Хотя не знаю — буду ли этого достоин. Одна надежда: что и я, как он говаривал, «хоть и сзади, да в том же Христовом стаде».

Умер мой старец Амвросий. Только я все равно решил съездить в Оптину Пустынь. Чтобы побывать на его могиле. И помолиться о нем.
На этот раз я приехал в Оптину Пустынь в конце лета. Там все было по-прежнему. Знакомый приветливый монах-гостиник, теперь уже седой старик, множество паломников, утопающий в зелени и цветах скит, где еще недавно жил старец Амвросий. И яблони. Только теперь их ветви сгибались под тяжестью спелых яблок: желтых, зеленых, красных. Да, все там было по-прежнему. Не было лишь отца Амвросия. Как спелый плод, созрела его душа для Царства Небесного, отошла ко Господу.
Я побродил по монастырю. Помолился в соборе. Затем подошел к его северо-восточному углу. Там были похоронены прежние оптинские старцы Лев и Макарий, о которых мне когда-то рассказывал друг Митя, а теперь иеромонах Даниил… Они были учителями старца Амвросия. И теперь он упокоился рядом с ними. На его мраморном надгробии я прочел надпись по-церковнославянски. По-русски она звучит так: «…для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем…» (1 Кор. 9, 22) Когда-то давно Святой Апостол Павел сказал это о себе. Но эти слова можно было бы сказать и об отце Амвросии. Для всех он был всем…

Тем временем к могиле подошла какая-то старушка. Постояла, помолилась. А потом и говорит:
-Вот мы и осиротели, батюшка. Умер наш отец родной. Я-то его давно знала, все ходила к нему за благословением. И Сема, сынок мой, тоже. Он на телеграфе здесь, в Козельске, служил, вот и носил ему телеграммы. Много их ему посылали, чай, со всей России… А потом Сема чахоткой заболел и умер. Пошла я к отцу Амвросию — мы же все к нему со своим горем ходили. А у самой сердце болит, так болит, что аж рвется на части! Он меня по голове погладил и говорит, ласково так:
-Оборвалась, Анна, твоя телеграмма.
-Оборвалась, - говорю, - батюшка…

И плачу. Только от тех слов его, да от его ласки, у меня с души будто камень свалился. Как при отце родном, жили мы при нем. Всех он любил и обо всех заботился. Теперь уж нет таких старцев. А может, Бог и еще пошлет!
И показалось мне, что сейчас в лице этой женщины вся Россия-матушка поминает добрым словом отца Амвросия, который любовью своей утолял народное горе.
…Захотел я тогда увезти из Оптиной Пустыни что-нибудь на память о старце Амвросии. И попросил у тамошних монахов яблок из скита, где он жил. Думал, посажу их семена у себя перед домом, вырастут из них яблони. Вот и буду я на них смотреть да вспоминать старца… Только, хоть и привез я к себе на Север яблоки из Оптиной пустыни, да так и не смог вырастить из них яблонь. И поначалу очень жалел об этом. А потом вспомнил, как отец Амвросий говаривал: «главное дело — в нас самих». Такая ли это беда, что не взошли в нашей северной земле семена оптинских яблонь? Главное — чтобы взросло то семя веры, что насадил в мою душу отец Амвросий. И в свое время принесло духовный плод.

Так что те яблони, что у нас перед домом растут, на самом деле вовсе не из Оптиной Пустыни… Да только разве это важно?

ПРИМЕЧАНИЯ:

*Иерей — священник. Дьячок — церковный чтец.

**Вакациями в старину называли каникулы.

***Гостиник — монахи или послушник, несущий послушание в монастырской гостинице.

****Речь идет о епископе Александре (Закке-Заккис), возглавлявшем Архангельскую и Холомогорскую епархию в 1890-1893 гг.

*****По новому стилю эта дата приходится на 23 октября. В этот день, а также 24 октября (11 октября по старому стилю) — в день памяти преподобных отцов и старцев Оптинских, празднуется память преподобного Амвросия. День обретения его святых мощей — 23 июня (10 июля по новому стилю).