Найджел Вестклифф… Написал я и сбил щелчком легкую весеннюю муху, ползавшую по экрану компьютера. Машина равнодушно мерцала в полумраке комнаты. «Самый тихий компьютер в мире…» — вспомнил я телевизионную рекламу. Она меня и подвинула на покупку этого квадратного паразита. Соседи не жалуются на шум, А шефу как-то без разницы.
«Вестклифф! Во-первых — я сказал две тысячи слов, во-вторых — я сказал это не вам, а Линакру, в-третьих — ваши рассуждения о влиянии строительства автострады на мировой климат и миграцию населения в пределах нашего графства оставьте для себя. Мы — местная, маленькая, непритязательная газета, вот попадете на Флит-стрит, тогда и будете удивлять мир! Хотя с таким отношением к работе вы ещё не скоро сможете представить эту угрозу репутации британской журналистики… Вот, составьте заголовок, тринадцать знаков, заметку сделает Саймон».
«Зверюшки могут спать спокой…» Нет, многовато. «Мир вам, четвероногие…» Нет, это бред! Заметка — о собачьем кладбище, организованном четырьмя сентиментальными старушками. «Для них собачья жизнь уже кончилась, а для сотрудников «Кантри ньюс»… Убьет. С юмором у него — на уровне ирландских анекдотов. Во время войны был в немецком плену, ещё книгу об этом написал. «Рождество за решёткой». Начали отрывки печатать, пошли письма от ветеранов. И конечно, почту в этот день разбирал я:
«Старина Вилли! Я не спрашиваю, что ты тогда сделал с украденной посылкой «Красного креста». До сих пор помню вой сирены, и нашу разборку. Тебя все тогда пожалели, ведь ты самый хлипкий из нас был. Но вот «Кентским Байроном» тебя никто не называл, а кличка была совсем другая, а именно…»
Неграмотное письмо было, но по существу. И кличка — тоже. Я решил проявить корпоративную солидарность, а точнее — испугался за свое самое ближайшее будущее и карьерные перспективы. Письмо никому не показывал, ему наедине передал: «Мистер Бёрч! Мне кажется — это личное…»
Язык мой длинный, судьба моя кривая. В тот же вечер в «Святом Георге» после четвертой пинты: по секрету — всему свету.
Все ржали вместе с барменом, я ещё «на посошок» бесплатно заработал.
Разбирать почту он мне больше не доверял, Марджори поручил. Она-то, бедняга, и не подозревала ничего: «Сэр! Здесь — три анонимки, написано: «Лично в руки старому… дальше непечатно, сэр!»
Он её сразу послал за пирожками, заперся со мной в кабинете. Ведь не Лондон здесь, все друг друга знают. Возвращаюсь в редакцию, все от смеха давятся. Про пирожки шеф забыл, но секретарша наверняка дальше прихожей не выбегала, под дверью подслушивала — сидит вся красная и хихикает. Нет, чтоб пожалеть, я в неё целую неделю был влюблен, пока она меня на день рождения не пригласила.
Я-то, придурок, тогда гвоздики купил. Думал, новые люди, девушки, познакомлюсь. И кого я встречаю?!
«А-а, молодое дарование из Лондона»! Как приятно встретить сотрудника в непринужденной, праздничной обстановке! Развлекайтесь, развлекайтесь… Вы про редактуру к среде не забыли? То-то!» Ходит, старый хрен, среди гостей, как мухомор среди одуванчиков. Я цветы отдал, про погоду спросил, сказал, что думаю о вратаре нашей сборной после вчерашнего матча, решил откланяться. Вдруг хозяйка меня хватает за рукав и тащит на лестницу.
«Ты уже собрался уходить? — грустно моргает глазами и прикрывает дверь, — Тебе не понравилось?». Рукой по спине провела, губы жаркие, духами пахнет. Я разомлел: «Мне остаться?»
— Ты что! Прическу не трогай… У меня сегодня шеф ночует, извини. Старикам тоже свои маленькие радости нужны, а мне о будущем думать надо. Где ты сегодня в нашем графстве работу найдешь?
Так я попал в первую творческую командировку. В ближайшую деревню.
. — Э-э, записывайте: обзорная статья. Четыре тысячи слов — все равно потом придется сокращать. Заголовок подберете сами, тему тоже. Общее направление: наше наследие. Историческое, но, как бы это точнее выразиться, органически вплетающееся в современную инфраструктуру британского общества. Нет. Нравственные ценности деревни в постиндустриальном обществе… Ну, в общем, вы поняли.
— Не совсем, сэр. Есть тема — «Отмирание деревни». Можно, я об этом? Или: «Кто убил английскую деревню?», «Общий рынок или деревенская ярмарка»?
— Перестаньте, Вестклифф. Это все избито и пóшло. Я же Вам говорил сто раз: писать нужно просто и объемно, легко и понятно, умно и живо. С одинаковой ясностью и точностью: будь то об Общем рынке или огнетушителях. Считайте, что это Ваше первое серьезное редакционное задание. Если Вы серьезно намерены попасть на Флит-стрит…
Вордсхилл. Клякса, на карте, бельмо на глазу. На маленькой железнодорожной станции с поезда сошёл я один. Может быть, просто из-за неурочного времени, но впечатление забытой Богом дыры только усилилось. В окошке билетной кассы дремал служащий.
— Простите, Вы не подскажете где здесь ближайшая гостиница?
— Зачем вам? Проехали бы еще пару остановок…
«Хорошее у них мнение о своем городе!»
— Я должен остановиться в Вордсхилле. У меня здесь дела.
— В Вордсхилле?! Тогда искренне сочувствую. Через дорогу, мимо школы, возле автомастерской — направо. «Лайон Харт».
— Спасибо. Отель дорогой?
Он только фыркнул.
— Пять звездочек. Шестая на прошлой неделе отвалилась. Паб по совместительству…
По дороге я насчитал десяток ободранных домов с объявлением: «продается». Остальные выглядели не более обитаемыми.
Когда я толкнул стеклянную дверь «Лайон Харт» человек за стойкой не пошевелился. Помещение явно не проветривалось несколько дней. Я был единственным посетителем.
— Добрый день. Я хотел бы остановиться здесь на трое суток. Ведь это — гостиница?
— Верно. Наверху — четыре комнаты.
— Есть свободные?
— Они все свободные.
Его опухшее лицо было бы неплохим наглядным пособием для урока по затяжному безделью. Коричневый пиджак как нельзя лучше гармонировал с волосатыми щеками и подбородком: уже не щетина, ещё не борода.
«Прибывая в незнакомую деревню, журналист, прежде всего, должен подружиться с хозяевами нескольких пабов. Они — бесценный источник информации». Так нас учили. Проверим.
— Простите, я хотел бы сразу представиться — Найджел Вестклифф, «Кантри Ньюс». Мне дали задание написать очерк о вашем городе. То есть — деревне. Ну, не очерк, проблемную статью, но об этом месте…
— У нас скоро все проблемы кончатся. Сказал он, равнодушно роясь в ящике под ногами. — Чёрт, только один ключ. Ничего, попробуйте все двери, — какая откроется, туда и вселяйтесь!
Он протянул ключ. Я хотел было поставить чемодан на пол и разговорить щетинистого, но, взглянув под ноги, передумал.
— Бельё — вот. Он сунул мне в руки две простыни и одеяло. — Потом поговорим.
Вторая дверь оказалась правильной. Комната, после всего увиденного, даже содержала в себе некоторые, намеки на уют. Скрипнувшие два раза половицы, широкая кровать без спинки, тумбочка с библией. Всё. Душ и туалет — на лестнице. Я отдернул занавески.
Кривая улица кирпичных домиков изгибалась, будто стремясь достичь чего-то, но у четырёхэтажного здания фабрики силы её оставляли. Дальше начинался изрытый канавами пустырь с невысокой зеленой рощицей в центре.
Я задёрнул занавески и твердо решил вытянуть из бармена (или — хозяина?) всё.
Его звали Филипп. Филипп Уигли, он был барменом и смотрителем. Хозяин давно уехал в Фавершхэм и наведывался лишь раз в месяц — забрать выручку и подсчитать долги.
— Дело нелегкое. Ну, пишите: Вордсхилл скоро сдохнет. Фабрику из окна видели? Там раньше торфяные брикеты изготовляли. Что стало с торфяной промышленностью в этих краях, вы знаете. Оставшиеся жители каждый день ездят на работу — кто в Эшфорд, кто — в Мэйдстоун. Ещё пенсионеры и безработные.
— Этого мне не надо… — вспомнил я наказ шефа. — А что вы можете рассказать об историческом прошлом Вордсхилла?
— В истории я не силен ещё со школы, — Филипп нацедил мне вторую пинту йоркширского, — Но Вильгельм Завоеватель сюда точно не заезжал, спешил, должно быть.
— Вы не понимаете! — попытался увлечь его я. — Ведь разворот в газете о вашей деревне может послужить отличной рекламой, привлечь интерес к судьбе Вордсхилла. Развитие туризма…
Он заклокотал от смеха как испорченный кран.
— Да… так нам точно придётся дело расширять. Может откупить «Лайон Харт» пока хозяин вашу статью не прочел? Знаете, сколько таких деревень?! Теперь рассчитайте на количество ваших подписчиков. Что здесь будут туристы делать, фабрику по кирпичу на сувениры разбирать? Или на Квадрате рыбачить?
— «Квадрат»? Что это?
— Квадратное озеро. Разговор ему надоел, — Яма с водой и островом посредине. Из окна рощу видели? Вот там, за деревьями. Сходите, полюбуйтесь. Там торф ещё в прошлом веке добывали, глубоко копали. Только остров в центре оставили, по забывчивости или для красоты. Может — чтобы было, где уткам гнездиться. Только нет там никаких уток, вереск один. Куда вы? Смеркается уже, вы — нездешний, сейчас по пустырю гулять небезопасно.
Я замер в дверях.
— Опасно? Великолепно! Об этом и напишем. Так в чём опасность?
Он сплюнул на покрытый грязным слоем опилок пол.
— Неуёмный вы народ, журналисты! Канавы — вот и вся опасность. Без дна они. Три человеческих роста как минимум. Вода — только сверху, дальше — торфяная жижа. Оступился — и всё. Зато труп в торфе прекрасно консервируется. Через сто лет откопают, и вот вам материал для первой полосы: «Его хорошо сохранившаяся рука всё ещё сжимала авторучку»
* * *
«Паб наполнился завсегдатаями. Они настороженно поглядывали в мою сторону: новое лицо явно контрастировало с привычной деревенской атмосферой. Но вскоре любопытство взяло верх и уже через полчаса они наперебой рассказывали приезжему журналисту о наболевшем…»
Ничего этого не было и в помине. Вечерним холодком в «Лайон Харт» забросило троих посетителей. Один безуспешно пытался уговорить Филиппа поверить ему в долг. Волосатый бармен в ответ на это быстро извлёк откуда-то длинный долговой список и посоветовал сразу обратиться в «Армию спасения».
Второй, лет тридцати, в кожаной куртке, гордо заплатил вперёд и мрачно уселся со своим стаканом в дальнем углу.
Третьего мне действительно удалось разговорить. Это был старичок в клетчатом пиджаке и кепке — своей ровеснице. Он часто кивал, одобрял мой приезд, и повторял: «Сынок, идея отличная!»
— Скажите, вам приходилось рыбачить на Квадрате?
Мои познания местности привели его в восторг.
— «Квадрат» знаете? ! О, рыбалка. Люблю, люблю, кто же её не любит? Все любят, все…
— И что, клюёт там?
— Где?
— На «Квадрате».
— Ничего там не клюёт. Нет там рыбы. Не было никогда. Не водится, воду, наверное, не любит. И зачем рыбе наш «Квадрат»? Совсем ни к чему.
Разговор обошёлся мне в пятёрку. Как только старик понял, что я догадываюсь об истинной цене его любезности, он поспешил откланяться.
Филипп развел руками: «Я же предупреждал. Зря приехали»
— На «Квадрат» собираетесь? — неожиданно подал голос «кожаный». — Красивое место. Только поосторожнее там.
— Да, меня предупреждали насчёт канав.
— Не только. Он шумно отхлебнул из своего стакана. — На самом Квадрате только неделю тому назад молодой Дагги утонул.
Филипп, в ответ на мой вопросительный взгляд, коротко кивнул.
— Но ведь рыбы там нет, торф сегодня никому не нужен. Что же он там делал?
— Вереск. Мрачно ответил гость. — Там, на острове — вереск. С крупными цветами, необычный. Высокий, нигде в округе такой не растет. Девушка у Дагги была, две станции отсюда. Он родителям так и сказал: «Чем деньги на цветы тратить, нарву для Линдси вереска». Взял надувную лодку и пошёл. Его только на следующий день хватились — думали, у девушки ночевать остался.
— Труп так и не нашли? — я вспомнил рассказ о торфяных канавах.
— Почему? Возле берега плавал. И вереск вокруг — что он нарвать успел. Лодка уже на берегу валялась. Наверное, рассыпал охапку и полез доставать. Так что вы к воде близко не подходите, там ведь отмели нет.
* * *
Утром я первым делом выглянул из окна. Убедившись, что зелёное пятно деревьев на пустыре за ночь никуда не исчезло и, прикинув направление, я бойко сбежал вниз по ступенькам.
— На Квадрат? — Филипп кивнул на камеру, болтавшуюся у меня на шее. Странно, но вчерашний разговор как будто придал мне веса: бармен побрился! Но объяснение могло быть и более обыденным — должен же он был когда-нибудь побриться?
Плёнка в моём фотоаппарате была чёрно-белая, как и велел Бёрч. Можно так: заброшенная фабрика, последняя в городе гостиница, Квадрат с вереском. Розовые цветы наверное, получатся белыми, если освещение позволит.
Ветерок. Легкий, но порывистый: облака двигались довольно быстро, но дождя не обещали. Полосы солнечного света причесывали крыши домов. Здание фабрики я миновал почти бегом: подобные постройки всегда вызвали у меня суеверную скуку. Так, наверное, призрак уволенного кондуктора может вызвать лишь нервную зевоту даже у самой впечатлительной гимназистки.
Тропинка когда-то была посыпана угольным шлаком, но он давно уже смешался с грязью. Будь дело в сентябре, носки бы пришлось менять на половине пути.
За поворотом показалась первая канава. От следующей её отделяла полоса серого грунта, фута четыре шириной. Третья расположилась перпендикулярно первым двум. Слева и справа поверхность была испещрена серо-черно-зелёным орнаментом. Могло бы казаться красивым, если бы не предостережение Филиппа. Темно-коричневая вода и таившаяся в ней опасность в сочетании с общей атмосферой запущенности и никчемности пейзажа красивой быть не могла. Не спасала общее впечатление даже яркая весенняя зелень, заплатками раскиданная по пустырю.
Роща-оазис из-за контраста казалась выше и величественнее. Две сосны, ивы, кустарник. Тропинка прямой канцелярской линейкой уходила под склонившиеся ветви. Я замедлил шаг и приготовил камеру. Первый снимок должен соответствовать неожиданности и свежести первого впечатления. Я всегда так считал, даже с шефом один раз поделился.
— Весткли-ифф! Теперь я понимаю, в чем ваша беда — в импрессионизме. Да-да, как в убеждениях, так и в работе. А результат; смазанный снимок и подмоченная репутация. Четкость нужна, Сезанн вы наш самодельный. Чёткость и полное отсутствие вредного энтузиазма. В мыслях, в словах, в поступках.
Спорить было бесполезно.
Я решительно шагнул в зелёную гущу. «Квадрат» выплыл мне навстречу блестящим подносом с розовой подушкой островка посредине. Вода была иной, нежели в канавах: с мелкой рябью и солнечными отблесками. Ровный сверкающий четырехугольник. Остров же, напротив, был продолговатой неправильной формы. Ветер чуть шевелил высокий, до пояса, вереск. Казалось, что остров вот-вот сорвется с якоря и поплывет к противоположному берегу.
Щёлканье затвора фотоаппарата прозвучало в мягкой тишине беспорядочной перестрелкой. На десятом снимке я успокоился и присел возле воды.
Это озеро сделали люди. Не для красоты. Заодно, мимоходом. В его прямых береговых линиях застыла пощечина, незаслуженная обида, нанесенная когда-то природе. И сама оскорбленная годами пытается её залечить. Вересковым островом, зеленой порослью.
Деревья! Они отвернулись от «Квадрата». Стволы под разными углами уклонялись от обязанности отражаться в воде: влево, вправо, на север, на юг. Даже ивы, которым сам Бог велел склоняться над водой, оскорблено подметали берега своими длинными ветвями. «Квадратный взрыв» — первое сравнение, пришедшее мне на ум.
Я отложил камеру и достал из кармана сверток с треугольными сандвичами. Импровизированный пикник закончился быстро: на свежем воздухе у меня разыгрался аппетит. Я взялся за последний бутерброд с сыром.
— Ну и как вам наш Квадрат? — произнёс сзади звонкий глубокий голос. Назвать мое состояние испугом было бы не совсем точно. Я в паническом оцепенении медленно обернулся, не выпуская сандвич из рук.
Она стояла в двух шагах от меня, опершись рукой на невысокое деревцо. Светлые волосы, серое платье. Она не рассмеялась при виде моих вытаращенных глаз, даже не улыбнулась. Просто стояла и вежливо ожидала пока я приду в себя.
— Хотите? — глупо сказал я и протянул ей последний бутерброд. Идиот! Я почувствовал, что стремительно краснею.
— Нет, спасибо, — она позволила своим дрогнувшим губами быструю улыбку. — Сегодня я сыта.
Я уронил сандвич на землю и попытался незаметно откинуть его ногой в сторону, отчего смутился еще больше.
— Не надо! — она замахала рукой. — В воду! Бросьте его в воду. Рыбы съедят.
Я поспешно выполнил её просьбу.
— Зачем? — мне удалось справиться с испугом. — Мне сказали, что рыбы здесь нет…
— Да? — она снова улыбнулась. — Ну, да, почти нет. Если не считать пожилую пару сомов. Они застенчивые, редко показываются. Только теплыми летними вечерами подплывают к островку, и тихо шевеля усами, разговаривают о добрых старых временах.
Теперь улыбнулся я.
— Почему вы смеётесь? — девушка нахмурилась и поправила рукой белёсые волосы. — Я никогда не вру. Смотрите! По воде расходились круги. Бутерброда не было.
— Вот видите! Неужели вы думаете, что кто-то знает Квадрат лучше меня?
—О-о, да? Это так кстати… Я журналист, «Кантри ньюс», меня Найджел зовут. Вестклифф, а… вы — кто?
— Я Люси.
Произнесла она серьезно.
Какая белая кожа! Всё в ней было белесым, от рук до волос. И платье казалось выцветшим на солнце, но это совсем не выглядело неопрятно. Наоборот. И как удачно: у меня есть все основания для долгого разговора, не надо искать предлогов.
— Люси, не двигайтесь! Я вас сниму. Это для газеты, вы отлично получитесь на фоне кустарника…
— Вы уверены? — её голос звучал почти безразлично. — Снимайте, я не возражаю.
О чём мы говорили ? Обо всём сразу. У неё была потрясающая манера ловить мою недосказанную мысль на лету и даже уточнять ее, доводить до совершенства. Люси… Серые выцветшие глаза. Она так и не сказала мне своей фамилии, но этого я не заметил. В разговоре губы её чуть-чуть подрагивали, и улыбка совсем не обнажала зубов. Природная деликатность?
— Ну вот, — она прервала мои описания редакционной рутины.
— Теперь мне понятно, зачем вы здесь. Задача нелегкая, если верить рассказам про мистера Бёрча, так ведь зовут вашего главного редактора? Но думаю, делу можно помочь, но от первоначального замысла о вашем репортаже не останется и следа. У вас блокнот с собой? Записывайте!
Квадрат — любимое место самоубийц. Вы, наверное, слышали про молодого человека, что утонул здесь неделю назад? Вереск тут ни при чем, дело в его девушке, что бросила несчастного и переехала в Лондон. Далеко не все трупы всплывают — некоторых торфяная жижа затягивает навсегда. Сколько их было? Не помню точно, но вот с чего всё началось, могу рассказать. В 1876 году здесь утопилась дочь одного из рабочих фабрики. Сын хозяина фирмы соблазнил её и бросил. Её похоронили на этом островке. Через неделю виновный в её смерти приехал сюда, может быть из угрызений совести, а может — просто по делам. Вечером отправился на Квадрат и больше его никто не видел! Но пиджак лежал на берегу, потому и догадались. Труп не нашли. Вы записываете?
Я уже давно не записывал. Вся эта прелестная выдумка прекрасно гармонировала с рассказом о пожилых сомах и самой Люси — мечтательницей из умирающего городка. Я, не отрываясь, смотрел в её серые глаза.
— Вы не верите! — она вскочила и беззвучно топнула ногой по мягкому мху. — Я вам докажу! Мы сейчас сядем в лодку, и вам будет стыдно за ваши подозрения.
— Лодка? Та, резиновая? Но разве её…
— При чем тут резиновая! Нормальная лодка. Моя лодка.
Этого я не ожидал. В кустах действительно была спрятана самая настоящая просмоленная лодка, с вёслами. Я не без труда столкнул её в воду. Истории про утопленников я мог слушать сколько угодно, но чтобы для розыгрыша сюда кто-нибудь притащил эту тяжелую посудину?
Нереально. Всё это слишком гладко. Весло беззвучно погрузилось в воду. Уключины не скрипели. Кто их смазал? И почему про лодку в «Лайон Харт» ничего не знают?
— Вы всё ещё не верите? Правильно, при вашей профессии это противопоказано…
Люси глубоко заглянула мне в глаза. Бледное бесстрастное лицо и всё время подрагивающие губы. Бедная девушка, каково ей в этой дыре? Невольно начнёшь фантазировать.
— Не теряйте надежды, — она ободряюще улыбнулась. — В любом захудалом городишке есть свой «Квадрат». Необычная улица, дом, кабачок. Не нужно перенапрягать фантазию, жизнь удивительнее любого детектива. Вы скоро поймёте…
Лодка врезалась носом в розовый бок островка, вздрогнула и замерла. Запах цветущего вереска будто нависал над нами невидимым туманом.
— Найджел, осторожно! — Люси сморщилась как от головной боли и отпрянула к корме, чуть не опрокинув меня в воду.
— Что случилось?
— Вереск…
— Ну, да. Можно подумать, вы его раньше не видели.
— У меня… аллергия на вереск, — проговорила она почти с ненавистью.
— Ну, вот, — я радостно поднялся со скамьи, — а говорите что вы здесь как дома. Могу я…
— 0, да, спасибо! — она радостно протянула мне обе руки. — Только поднимите меня повыше, он высокий. Здесь только пара ярдов до поляны.
Я почти не чувствовал её веса. Шерстяное одеяло и то тяжелее. Она положила голову мне на плечо. Держать равновесие не составляло большого труда, но волосы! Они были мягкие, воздушные, но… Волосы женщины пахнут духами, шампунем, ещё чем-то дразнящим и желанным. Её волосы ничем не пахли. Или это аромат вереска заглушал все запахи вокруг?
Она дрожала, пальцы нервно вцепились в воротник моего пиджака. Под ногами сухо потрескивали ветки. В одном месте пришлось нести её чуть не на вытянутых руках: розовые цветы стегали меня по груди. Ещё два шага и она с радостным визгом соскользнула на пушистую траву. Полянка была небольшая: с половину нашей редакции.
— Вот я и дома!
Она откинула свои длинные волосы за плечи и повернулась ко мне.
Посреди полянки стоял плоский надгробный камень с полукруглой вершиной. Только камень и трава. Зеленая плешь в вересковой ограде.
Люси подошла к камню и присела на корточки.
— Найджел, подойди сюда!
«Люси Томпсон» — она провела пальцем по чётким буквам, вырубленным когда-то на сером известняке. — «1857-1876»
— Девятнадцать… Ей было всего девятнадцать…
— Почему — «было»? — улыбнулась Люси, — Ей всегда девятнадцать.
— А крест? Почему нет креста?
Она вздрогнула.
— Зачем? Её душу уже не спасти. Самоубийц тогда хоронили за кладбищенской оградой, но для неё сделали исключение. По-моему ей здесь неплохо. Вот только вереск…
Она опять сморщилась. Я поднял голову — солнце уже протискивало лучи между стволами отвернувшихся от нас деревьев. Неужели мы провели здесь весь день? Я вздрогнул — холодная рука девушки взяла меня за запястье и потянула вниз. Я опустился на колени возле неё и увидел, что Люси уверенным движением расстегивает платье. У меня перехватило дыхание.
— Ты все ещё боишься меня? Не надо.
— Но здесь, на могиле!
— Не бойся, Люси никогда не возражает против этого.
Моя дрожащая рука недоверчиво коснулась её обнаженной груди. Биллиардный шар. Такая же твердая и такая же холодная. Неожиданным резким движением девушка опрокинула меня на спину и закрыла мне глаза спутанным шалашом своих волос. Единственное что я увидел, были её дрожащие, приближающиеся губы.
— Не надо бояться. У тебя всё получится… И со мной, и с мистером Берчем.
«При чем здесь Бёрч?» — успел подумать я, прежде чем острая боль электрическим разрядом пронзила всё моё тело. Я издал мычащий растерянный вопль и попытался оторвать её от моей шеи.
Руки прошли сквозь неё, я потерял равновесие и снова упал. Люси не было. Вот камень, вот полянка, вот «Квадрат»… О-о, эта проклятая боль!
— Ку-ку! — она, как ни в чем, ни бывало снова приближалась ко мне.
—Тебе не понравилось? В первый раз всегда немножко больно, потом привыкаешь. Так мне тот парень сказал, из-за которого всё и началось. Давай попробуем ещё разок. Ну-ну, перестань капризничать!
Её вздрагивающие губы наконец-то открылись, обнажив два аккуратных острых клыка. Я изо всей силы врезал по ним кулаком.
На этот раз она не стала исчезать, просто перехватила мою руку в полёте, легко завернула её за спину и бросила меня головой на могильный камень. На пять минут я забыл о боли от укуса.
— Мой бедный, ты ударился?
Она нежно приподняла мою голову и положила себе на колени.
— Мы тебя сейчас лечить будем…
Пока Люси отодвигала волосы у меня за ухом, я шарил рукой в траве: палка, камень, должно же здесь быть что-нибудь такое! Пальцы не нащупали ничего, кроме шелестящего пучка вереска — полянка и впрямь была небольшая. Она снова прильнула губами к шее, укол на этот раз был не больнее комариного укуса.
— Вот видишь? — она поправила сбившийся на лоб локон и заглянула мне в глаза. Лицо её сияло неподдельным счастьем. — Я знала, что тебе понравится.
Первый удар пришёлся по губам, несколько розовых цветочков разлетелось по траве. Она вцепилась в вереск зубами и яростно рванула на себя. В следующую секунду визг ошпаренной собаки заложил мне уши. Она волчком закрутилась вокруг надгробья. Её надгробья, как я уже догадался. Я принял стойку фехтовальщика, выставив пучок вереска перед собой. Следующий удар пришёлся по спине. Люси окончательно потеряла равновесие и всем своим телом ударилась в розовый барьер. Больше не было ничего, визг внезапно прекратился, оставив после себя тишину и дёргающую боль в теле.
* * *
Солнце скрылось. Как я оказался на берегу? По-моему лодку в кусты не затаскивал. Не помню. Боль прошла. Шея онемела как после местного наркоза.
Канавы… Какая разница? Нет, я иду по тропинке, только она очень неровная, всё время норовит ускользнуть из-под ног. Нет, правильно иду, ноги сухие, вот фабрика. Мёртвая, тоже мёртвая, как всё здесь. Я ненавижу тебя, Вордсхилл, не меньше, чем Бёрча. Ты меня тоже? Нет, тебе всё равно.
«Лайон Харт» уже закрылся. Который час? Филипп открыл дверь, приготовился ругаться, но, увидев мои сумасшедшие глаза, передумал. Я ему по порядку всё рассказал? Про девушку, лодку, остров. Он налил мне рюмку неразбавленного джина и посоветовал проспаться. Я понял, что кроме укуса на шее никаких доказательств у меня нет. Поднявшись в номер, кинулся к зеркалу: ничего, шея гладкая, ни царапины.
Где-то там, в пустой темноте майской ночи был «Квадрат». Совсем недалеко, рощица должна находиться на уровне прицела оконной рамы. Я решительно задёрнул занавески, схватил с ночного столика Библию и бросился на кровать животом вниз. С Библией в руках надёжнее. Они, чего они ещё боятся? Креста, чеснока… Вереска! Вот в чем дело, «аллергия»!
* * *
Я сидел на берегу, свесив ноги в черную воду. Вот он я, а не достанешь! Вереск не позволит, да и лодка на берегу. Буду сидеть и дразниться, а то ещё и Библию на остров заброшу, страшнее гранаты будет. Интересно, доброшу или нет? Кстати, а куда я книгу положил? Что-то холодное и скользкое прикоснулось к моей пятке, и в следующую секунду неудержимая сила потянула меня на дно. Я успел ухватиться за ствол тоненькой березки. Она тихо хрустнула. Вот, ещё мгновенье, и… отпустило! Я быстро выдернул ноги из воды.
— Сэр! — проговорила высунувшаяся у берега мокрая рыбья голова с выпученными глазами. — Я прошу прощения за мою супругу, она всегда волнуется, когда у нас новенький и ужасно спешит.
— Найджел! — прокричала Люси с островка. Она помахала мне рукой, облизнула клыки и серьёзно проговорила голосом Берча: — Вестклифф! Даже это вы не можете принять как настоящий мужчина …
В дверь постучали. Я окончательно проснулся.
* * *
Филипп не стал поднимать шума. Он просто вызвал знакомого пожарника (того самого молчаливого посетителя паба, что рассказал мне об утопленнике) и предложил прочесать всю рощу вокруг Квадрата.
— Для вашего и нашего успокоения. А то кто его знает, что вы потом напишите в своём репортаже?
Завидую его хладнокровию. Библию я на всякий случай сунул в карман.
Страха не было, скорее любопытство. Деревянной лодки в кустах тоже не было. Мы обошли Квадрат несколько раз: ничего, даже следа от днища на берегу. Филипп и его спутник переглянулись.
Пожарник молча развернул оранжевую надувную лодку. Когда она причалила к островку, я крепче сжал в руках Библию. Когда она причалила к островку, я крепче сжал в руках Библию. Обследование длилось недолго — торфяной огрызок зарос вереском от края до края, никакой полянки здесь не было и в помине. Да и где ей, бедной уместиться? Какое там надгробье…
— Можно я оставлю здесь Библию?
— Что-о? — Филипп сплюнул в воду, — Вот купите свою, тогда можно. А эта — собственность «Лайон Харт», мне хозяин потом голову оторвет. Хватит людям голову морочить, мне скоро паб открывать, поворачивай!
Через час я расплатился за номер, сдал ключ окончательно помрачневшему смотрителю и направился к выходу.
— Эй, журналист! — окликнул он меня, — Что это у тебя на шее?
Я испуганно прикрыл горло ладонью. Раскат грубого смеха заставил меня быстро опомниться.
— Вернешься в редакцию, не забудь чесноку пожевать — это тоже помогает. И шефу понравится…
Когда Вордсхилл окончательно снесут, я не опечалюсь.
* * *
За ускоренное проявление пленки пришлось доплатить.
— Мне все кадры не нужны, только те, на которых девушка возле берёзки…
Через пять минут хозяин лавки вернулся.
— Никакой девушки на снимках нет. Квадратная лужа, белые цветы…
— А, вот березка, три кадра. Но где вы здесь видите девушку?
Подвела ты меня, Люси. Ну что тебе стоило? Теперь Бёрч плотно посадит меня на пособие по безработице.
Почты, если не считать счёта за электричество и рекламы, в моём ящике не было. Я поднялся к себе. Когда закрывал входную дверь, под ногой зашелестел лист бумаги. Наверное, от Бёрча, он и во время командировки про меня не забыл, старый… как там было в письме его старых знакомых?
«Найджел! — стояло в записке, — Я соскучилась. Люси. Постскриптум: Только без вересковых шуток, пожалуйста, а то поссоримся».
* * *
Может на этом и закончить? Компьютер терпеливо ждал. Нет, можно вообще все переписать заново: выкинуть самое главное . Тогда будет настоящий беспомощный репортаж, Бёрчу это доставит неподдельное удовольствие. «Ну и что — «Квадрат»?! А где в тексте история фабрики, фамилия владельцев, судьба торфяной промышленности? Ради этого не стоило покидать помещения редакции. Нет, нет, Вестклифф, вам придется поехать ещё раз, и поработать по настоящему, я халтуры не люблю…»
Ничего я исправлять не буду.
Телефон.
— Вестклифф? Наконец-то. Вы не забыли, что срок вашей командировки кончился еще вчера?! Что? Ну да, я сказал: «четыре», но материал должен быть завтра в наборе, у типографии свой график. «Завтра»?! Вы с ума сошли, я сижу в редакции, жена уже два раза звонила, но пока мы не разберёмся с вашим репортажем я отсюда не уйду. Поздно? Настоящий журналист такого слова не знает. Жду!
Моросил дождик. Не очень противный, майский. Такси я ловить не стал, от моего дома до редакции — полчаса ходьбы. Пусть ждёт, раз он главный редактор.
На втором этаже светилось только одно окошко. Значит, всех отпустил, включая Марджори. Это очень кстати.
Он слышал мои шаги по коридору, но оглянулся лишь тогда, когда я подошёл к его письменному столу. Морда красная от гнева, а вид занятой. Меня не обманешь, наверняка кроссворд разгадывал, журнал у тебя под папкой с корректурными листами спрятан.
— А-а, наконец-то! Как это понимать?
— Как обычно, шеф, вот мой репортаж. Четыре тысячи слов, как вы и велели. Может, чуть больше.
— Давайте, давайте…
Сесть не предложил. Он начал бегло перелистывать страницы, фотографию с берёзкой просто отбросил в сторону. Раз хмыкнул, два, сокрушенно покачал головой. Его бычья шея начала медленно наливаться кровью. Снизу вверх — от воротника к волосам. Значит, доходит до него потихоньку весь ужасный смысл моего наплевательского отношения к распоряжениям начальства.
— Это… Это — что?! Это даже не очерк, это не рассказ, это — ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО! Вестклифф, я…
Он не успел обернуться, когда я вонзил свои клыки в его шею по самые десны.
Примечание переводчика: Имя Найджел Вестклифф мне никогда прежде не встречалось. Текст, озаглавленный «Lucy» мы использовали в лондонском «Колледже журналистики» на Флит-Стрит, как учебное пособие: расставляли корректурные значки. На вопрос о его происхождении никто из преподавателей вразумительного ответа дать не смог.
