«Красивая жизнь» или Ловушка для эгоиста (фрагмент 3)

…В то утро, прилетев из Магадана в Москву, Ивакин отправился на работу пешком. Не только потому, что его «Форд», недавно возвратившийся из авторемонтной мастерской, тем не менее, в очередной раз забарахлил. И даже не потому, что утро выдалось на редкость теплым и ясным. Просто Николаю хотелось пройтись по улице и хорошенько подумать: как же ему все-таки поступить? Уйти из «фирмы, которая убивает» и вернуться назад, в поликлинику? Или продолжать работать в «Белле Вида», несмотря на то, что он вполне может оказаться ее следующей жертвой? Увы, чем больше Ивакин раздумывал над этим, тем больше понимал: он угодил в самую настоящую ловушку. Да, он может хоть завтра подать заявление об уходе из компании и попытаться снова устроиться в поликлинику. Только возьмут ли его назад? Вряд ли. Хотя бы из-за того, чтобы дать ему понять: строптивых беглецов не прощают… Однако это еще не самое страшное: раньше, позже ли, но он отыщет себе другую работу. Самое главное — как отнесется к его разрыву с фирмой Инна? Впрочем, нетрудно догадаться: она устроит ему скандал, заслуженно обзовет трусом и эгоистом и уйдет от него, забрав с собой Сашку. А, если даже этого не произойдет, вправе ли он обрекать на нищету самых дорогих и близких ему людей? Нет. Как бы ни было ему страшно за себя, он останется в «Белле Вида». Не ради собственной выгоды. Ради счастья Инны. Ради блага Сашки. А там будь что будет.

Однако в этот миг внимание Ивакина привлекло странное, можно сказать, загадочное зрелище, после которого его раздумья приняли несколько иной оборот.

На тротуаре, прямо под окнами одного из зданий, мимо которых пролегал его путь, толпились люди, в основном, пожилого возраста. Насколько помнилось Николаю, в этом доме находилась аптека. Окажись там продуктовый магазин или ресторанчик «Макдональдс», скопление людей возле крыльца подобного заведения было бы вполне объяснимо. Но ради чего они столпились у аптеки? Может, кому-либо из ее посетителей стало плохо? Хотя сомнительно, что подобное происшествие привлекло бы внимание столь большого количества народа… В таком случае — какова причина сего странного сборища?

Ивакин подошел поближе, протиснулся сквозь толпу и…замер от изумления. Прямо на него с большой цветной фотографии смотрело хорошо, если не сказать, до отвращения знакомое лицо не то зрелого мужа, не то моложавого старика. Те же лучащиеся безграничной добротой глаза, та же отеческая улыбка… Да, перед ним был портрет господина Филиппа Смита, главы фирмы, в которой работал Ивакин. Точная копия той фотографии, что висела в каждом из офисов «Белле Вида». Правда, сейчас с правого верхнего угла портрета свисала траурная ленточка. А под ним были разложены букеты цветов, между которыми тут и там стояли зажженные свечи в пластмассовых стаканчиках. Мало того: полная стопка, покрытая сверху кусочком черного хлеба, и несколько леденцовых карамелек в изрядно потертых обертках, которые явно перекочевали сюда из кармана пальто какой-нибудь бедной старушки…Выходит, господин Смит умер. Тогда нетрудно догадаться, что за люди собрались возле аптеки, чтобы почтить его память. Это те, кто принимает препараты, изготовленные его фирмой. Иначе говоря, благодарные и скорбящие пациенты…

— Вот беда-то! — жалобно причитала маленькая худощавая старушка, глядя снизу вверх на портрет новопреставленного. — Что же мы теперь делать-то будем? Пропадем мы без него!

— Это уж точно. — пробасил кто-то из толпы. — Другие-то лекарства — сплошная отрава. А тут — примешь таблетку — все прошло. Прямо-таки на раз. И чего это ему вздумалось помереть? Других лечат, а сами…

— А я читал, будто он от того умер, что там, за границей, на его фирму в суд подали. — усомнился интеллигентный пожилой мужчина, стоявший рядом с Ивакиным. — И будто там эти лекарства признали опасными и собираются запретить к продаже. А его самого хотели судить. Вот тут-то он и умер…

— Нашел, кому верить! — гневно перебила его полная мужеподобная дама средних лет с глазами навыкате и черными усиками на верхней губе. — Они напишут! Вранье все это! Уморили человека не за что, ни про что! Да за такое расстреливать надо!

— Это уж точно! — поддержала ее высокая, костлявая, как смерть, старуха в некогда черном, а теперь выцветшем до мышино-серого цвета, пальто. — Раньше почему порядок-то был? Да потому, что чуть что не так — и к стенке! А теперь вон сколько врагов народа развелось! И никакой-то на них управы… Эх, был бы жив товарищ Сталин…

Ивакину казалось, что он спит или бредит. Какую чушь городят эти люди! В себе ли они? Вряд ли. Впрочем, мало ли в Москве сумасшедших? Только странно, что всем им взбрело в голову собраться именно возле здешней аптеки… И оплакивать… после увиденного и пережитого им за полтора месяца пребывания в «Белле Вида» Ивакин был убежден: скорбеть о смерти главы «фирмы, которая убивает» способны лишь ненормальные люди…

Однако слишком скоро ему пришлось убедиться в обратном.

* * *

У крыльца высотки в «Москва-Сити», где размещались офисы «Белле Вида», тоже стояла цветная фотография господина Смита в черной рамке, причем куда большего размера, чем возле аптеки. А под ней горой лежали букеты цветов. Судя по их количеству, возле представительства «Белле Вида» в то утро побывало не менее сотни человек. А сколько еще могло прийти просто так, с пустыми руками… Мог ли Ивакин предположить, что круг московских почитателей мистера Смита куда шире, чем ему кажется?.. Однако это было еще мелочью по сравнению с тем, что предстало его глазам, когда он поднялся к себе на десятый этаж! Похоже, сюда было собрано содержимое всех московских цветочных ларьков и оранжерей. Вокруг огромного, во всю стену, портрета покойного главы «Белле Вида» в вазах, графинах, банках, бутылках стояли розы разных цветов и оттенков, каллы, словно сделанные из белого и желтого воска, темно-синие, почти черные, ирисы, шафрановые герберы и множество лилий с приторно-сладким, удушливым запахом, от которого у Ивакина сразу защипало в носу. Он потянулся в карман за платком, чтобы высморкаться. Заметив это, стоявшая рядом бледная худощавая девица-секретарь рывком раскрыла свой ридикюль, выронив из него на пол пачку сигарет, и принялась яростно рыться в его содержимом, пока наконец-то не извлекла из недр сумочки упаковку бумажных носовых платочков. Выдернув один, она принялась старательно тереть им глаза, размазывая по щекам черную тушь, и украдкой косясь на Николая. Тот понял, что ему должно и дальше изображать глубокую скорбь по поводу кончины господина Смита, и зашмыгал носом. Словно в ответ, за его спиной кто-то тихонько высморкался. А потом — еще и еще раз, уже гораздо громче… Похоже, этот человек хорошо усвоил ценности фирмы «Белле Вида». Прежде всего две последние: исполнительность и целеустремленность. И потому изо всех сил изображал убитого горем верного подчиненного, оплакивающего любимого босса. В явной надежде на то, что начальство заметит, а, главное, по заслугам оценит его скорбь по безвременно почившему господину Смиту…

Неожиданно Ивакин заметил, что из лифта вышла Викуся. Девица была с ног до головы одета в черное, так что даже бантик у заколки на ее волосах был траурным. В руках она несла большой букет белых лилий, завернутый в блестящий целлофан, перевязанный серебристой ленточкой. Правда, когда она проходила мимо Ивакина, тот успел заметить, что лепестки у цветов дряблые, и местами уже покрылись коричневыми пятнами. Как видно, в целях экономии Викуся приобрела где-то по сниженной цене уже увядающие лилий. Впрочем, невнимательному наблюдателю прежде всего бросились бы в глаза не вид цветов, а внушительные размеры букета… Вероятно, именно на это и рассчитывала Викуся…

Подойдя к портрету господина Смита, девица низко склонилась перед ним и возложила свой букет прямо под ним, на самое видное место.

— Он так любил лилии… — доверительно пролепетала она, обращаясь к стоявшему поблизости господину ГАД-у. Тот снисходительно улыбнулся в ответ…

Ивакину было противно видеть столь откровенный подхалимаж. И, протиснувшись сквозь толпу сотрудников фирмы, собравшихся у портрета господина Смита, он отправился в офис, надеясь хоть немного побыть в одиночестве и поразмыслить о случившемся. Ведь там сейчас наверняка нет никого. Все его коллеги сейчас стоят там, в холле, возле портрета господина Смита…пожалуй, он все-таки зря ушел оттуда. Не ровен час, его обвинят в неуважительном отношении к покойному и под этим предлогом уволят из «Белле Вида». Кто поверит, что у него просто-напросто аллергия на запах лилий? Хватит одной промашки, за которую его наказали командировкой в Магадан. Он не намерен повторять ошибок Зеленцова… А потому вернется и вместе со всеми будет оплакивать господина Смита. Что еще ему остается делать? Попал к волкам — по-волчьи вой и вместе волчьи песни пой. Непокорных и неугодных рвут в клочья…

Ивакину повезло: едва он пристроился в задние ряды толпы, стоящей у портрета господина Смита, как из лифта вышли Ирина с Андреем. Девушка заметила Николая и лукаво улыбнулась ему. Что ж, теперь можно быть спокойным: у него имеются свидетели, которые подтвердят — он никуда не уходил и, вместе со всеми, добросовестно оплакивал почившего босса. Однако в этот миг толпа пришла в движение.

— Сейчас будет собрание. — пояснил Ивакину розовощекий парнишка-секретарь. — Ну, по поводу… — он мотнул головой в сторону портрета господина Смита и провел рукой по глазам, словно смахивая набежавшую на них скупую мужскую слезу.

Впрочем, Ивакин заметил, что глаза юного сусара были совершенно сухи. А сам он косится на Николая с явным намерением понять — заметил ли старший коллега его скорбь по почившем боссе… И разделяет ли он ее?

* * *

Первое, что узрел Ивакин, войдя в зал, был портрет господина Смита. Точно такой, какие висели в каждом офисе «Белле Вида». Эту же фотографию Ивакин видел сегодня возле аптечной витрины и в холле на десятом этаже, среди цветов. Неужели у них для разнообразия не нашлось какого-нибудь другого изображения покойного главы фирмы? Ведь смешно предположить, будто господин Филипп Смит был настолько скромен, что сфотографировался лишь однажды в жизни? Или он, как знаменитый «великий комбинатор» Остап Бендер, избегал встреч с фотографами из нежелания сообщать свои приметы блюстителям закона и порядка… По правде сказать, Ивакина уже начинало мутить от вида этого фальшиво улыбающегося господина… Потому что за недолгое время работы в фирме он успел убедиться: «улыбка и злодейство могут вместе быть»¹⁷. И примеры тому: увольнение Игоря и Альфии, гибель Егора и страшная смерть, а, может, даже убийство, Зеленцова. После всего этого ему совершенно не хотелось видеть лживую физиономию Филиппа Смита! Увы, проигнорировать общее собрание сотрудников Ивакин не мог. Однако он все-таки нашел выход и, по привычке, уселся в задних рядах зала — если уж он в силу служебного долга обязан присутствовать в зале, то за спинами коллег он, по крайней мере, не увидит постылую рожу новопреставленного босса. И все-таки попытается поразмыслить о событиях сегодняшнего утра…

Собрание, как всегда, начал директор:

— С чувством глубокой скорби вынужден сообщить вам о постигшей всех нас тяжкой и безвременной утрате…голос его был проникнут столько искренней и неподдельной скорбью, что Ивакину на миг устыдился своих тайных дум. В самом деле, каким бы ни был этот господин Смит, вправе ли он думать о нем плохо? Ведь о мертвых принято говорить «либо хорошо, либо ничего». Да и разве он виноват в том, что от его имени творят подчиненные? Вполне возможно, он просто не знает…не знал об этом.

— Ну-ну. — раздался за его спиной знакомый голос. — Безвременная утрата! Как бы не так! Скорее, вовремя окочурился старый пройдоха. Еще тот жох был!

— Почем ты это знаешь? — усомнился собеседник говорившего. — Ты ж его никогда не видел!

— Как бы не так! — послышалось в ответ. — Я-то его как раз видел. Однажды, правда. Только мне этого вполне хватило, чтобы понять, что он за птица.

— И где это было? — полюбопытствовал собеседник. — В Мадриде, что ли?

— Зачем в Мадриде? — ответил первый участник беседы. — В Москве это было. Года три назад он сюда сам пожаловал. Нас тогда тоже собрали, вот как сейчас. Долго он нам лапшу на уши вешал, все себя да свою фирму восхвалял…они это умеют. Понятное дело, сам он по-русски ни бельмеса, и потому говорил по-английски, правда, с каким-то странным акцентом, а переводчик переводил. Потом ему вопросы задавать стали. Тут Сашка (ты его не знаешь, он еще до тебя работал) возьми и спроси по-английски: скажите мол, мистер Смит, а профсоюз у вас в фирме есть? Тут господин Смит замялся, и как закудахчет: «What? What?¹⁸» Потеха, да и только! Нет бы Сашке догадаться — не всяк вопрос начальству по нраву! Прикусил бы язык вовремя — до сих пор бы тут работал. А он вместо этого давай объяснять мистеру Смиту, что такое профсоюз, да только все без толку: тот на редкость непонятлив стал, как о профсоюзах речь зашла… Тогда Сашка к переводчику — мол, объясни ты ему, о чем я спрашиваю! Только мистер Смит и тут за свое: «моя твоя не понимай»… Долго они вдвоем господину Смиту растолковывали, что такое профсоюз. Наконец, тот понял. И отвечает Сашке: мол, у нас в профсоюзах нет никакой надобности. Поскольку работникам нашим так хорошо живется, что они сами не хотят ни вступать ни в какие профсоюзы, не создавать их. Здорово вывернулся, а? А Сашку после этого собрания взяли, да и уволили, чтобы лишнего не спрашивал. Ну как? Понял теперь? То-то.

— А с нами теперь что будет? — немного невпопад спросил собеседник. — Вдруг, как власть сменится, нас всех уволят?

— Да что они нам сделают? –послышалось в ответ. — Кому мы нужны? Мы — люди маленькие, при любой власти проживем. «Мы только мошки, мы ждем кормежки…» Это начальство сейчас за свою шкуру трясется: кто к власти придет, да что им от этого будет: пан или пропал. Директора, если не снимут, то переведут куда-нибудь повыше, может даже в Мадрид.

— А вместо него кого поставят? Юрку? — не унимался любопытный собеседник. — Наверняка папаша его тут вместо себя оставит.

— Догадлив, однако! — Ивакину казалось, что он видит ехидную ухмылку на физиономии говорившего. — Да только не все ли равно, кого директором сделают. Главное, чтобы зарплату не убавили и фирму не закрыли. А на остальное плевать!

— Неужели могут закрыть? — встревожился собеседник.

— Вряд ли. В суд на нее не впервой подают. Только сейчас кое-что посерьезнее стряслось… Ладно! Поживем-увидим. Ого! Слышишь, что он говорит: «его кончина –невосполнимая потеря для всего мира»… Это уж точно! Вряд ли на свете когда-нибудь родится второй такой пройдоха, как мистер Смит. Представляешь себе, он…

Тут он перешел на шепот. Ивакин навострил уши, но так и не смог расслышать ни словечка. Похоже, речь шла о какой-то тайне, связанной с деятельностью покойного главы «Белле Вида»…

— Это что, правда? — донесся до него удивленный шепот второго участника откровенного разговора за чужими спинами.

— Правда. — отозвался первый. — Только смотри, об этом ни гу-гу. А то говорят, один монитор тоже это пронюхал, да по пьяни и сболтнул на корпоративе. И в тот же вечер его насмерть машина сбила. Смекай!

Ивакин содрогнулся. Потому что понял, о ком идет речь… Выходит, гибель Зеленцова все-таки была не несчастным случаем. Он и впрямь узнал какую-то тайну, связанную с компанией «Белле Вида». Настолько важную, что заплатил за нее своей жизнью.

В таком случае — что он мог узнать?

* * *

Однако любопытство Ивакина тут же сменилось страхом за собственную жизнь. Если Зеленцов был убит, то за жизнь невольного слушателя его предсмертных признаний никто не даст и дохлой мухи. Так что нетрудно догадаться, кто станет следующей жертвой «фирмы, которая убивает»… Как же быть? Отправиться к господину ГАД-у с чистосердечным признанием? Хотя спасет ли его эта запоздалая откровенность? Ведь Ивакин уже однажды попался на лжи. А как в свое время сказал Козьма Прутков, «единожды солгав, кто тебе поверит?» И потому ему остается лишь одно — как можно скорее уволиться из фирмы. Вернее, бежать из нее. Да, ему, Инне и Сашке придется затянуть пояса. «Красивая жизнь» для них кончится навсегда. И все-таки его собственная жизнь будет спасена. Довольно играть в альтруизм — он не герой, а самый обыкновенный человек. Завтра же он напишет заявление об уходе из «Белле Вида». Ведь тут, как говорится, тут не до жиру, а быть бы живу…

В этот миг директор, наконец-то завершив свою патетическую речь в память покойного босса, сошел с трибуны, и сотрудники фирмы, на сей раз соблюдая молчание, приличествующее скорбному дню, потянулись к выходу из зала. Увы, Ивакин был настолько перепуган ненароком услышанным откровенным разговором двух неизвестных, что опять не удосужился выяснить личности беседовавших… Хотя разве это теперь было так важно? Он уходит из «Белле Вида». И потому ему больше нет дела до интриг и разговоров тамошних работников. Пусть они хоть в тартарары провалятся…

С этой мыслью Николай направился к своему офису. И вдруг заметил, что прямо у его стеклянных дверей столпилось около десятка сотрудников фирмы. Что они там делают? Ивакин пригляделся и увидел Юленьку. Та лежала на полу вниз лицом. Рядом валялась ее сумочка. Похоже, девушка была в обмороке. А люди, собравшиеся вокруг, вместо того, чтобы оказать ей помощь, молча пялились на нее. И это — бывшие медики? Позор! Неужели никому не придет в голову оказать ей помощь? Объятый благородным негодованием, Ивакин растолкал любопытных и склонившись над девушкой, принялся тормошить ее:

— Юленька, Юленька, ты меня слышишь?

Та приоткрыла глаза:

— Кто это? — она говорила медленно и невнятно, словно в полусне. И Николай понял: это не обморок, а что-то куда более грозное…

— Это я, Николай! — от волнения он почти кричал. — Что с тобой, Юленька?

— Не знаю… — простонала та в ответ и ее лицо исказила гримаса боли. — Голова… болит…

Ивакин приподнял девушку…и вдруг заметил, что ее левая рука бессильно свесилась на пол. Неужели инсульт? Не может быть! Увы, когда Николай, подхватив Юленьку за плечи, попытался поставить ее на ноги и отвести к стоящему поблизости кожаному дивану, страшная догадка подтвердилась: левосторонний гемипарез¹⁹ был налицо. Ивакин приподнял Юленьке веки — ее глаза были повернуты вправо, и правый зрачок был шире левого… Теперь Николай окончательно убедился, насколько опасно состояние девушки. Он снова уложил Юленьку на пол, подсунув ей под голову сумочку. А затем вынул из кармана мобильный телефон и принялся набирать номер «Скорой помощи».

В этот миг сквозь толпу протиснулась Викуся.

— Вот беда-то какая! — заохала она, склонившись над Юленькой. — Ай-ай-ай… Сейчас я такси вызову. Надо ее домой отвезти. Пусть отлежится… Кто знал, что она так расстроится…

— Что? — от возмущения Ивакин перешел на «ты». — Какое «домой»? Разве не видишь, что с ней? Ее не домой надо вести, а в больницу! Алло! Это «Скорая»?

— Не смей этого делать! — Викуся попыталась вырвать у него телефон. — Не смей!

— Убирайся прочь! — крикнул разъяренный Ивакин, отстраняя ее руку. — Алло! «Скорая»? Вас беспокоит врач-невролог Николай Ивакин. Не могли бы вы приехать по адресу… Это офис компании «Белле Вида». Десятый этаж. Больная Юлия Викторовна Т., 24 лет. Подозрение на геморрагический инсульт. Спасибо. Ну, что вы стоите? — обратился он к застывшим в изумлении коллегам. Помогите перенести ее в холл на диван. Не на полу же ей лежать…

Несколько пар мужских и женских рук сразу же подхватило Юленьку. И вскоре она уже лежала на диване, а Ивакин стоял рядом с ней на коленях, засовывая под голову девушки вместо подушки свой пиджак и тормоша ее за здоровую правую руку. Увы, он ничем не мог ей помочь… А «Скорая помощь» все не ехала и не ехала… Тем временем Юленька постепенно впадала в сопор²⁰. Последним ее словом, которое сумел расслышать Ивакин, было имя Егора…

Тем временем сотрудники фирмы, молча наблюдавшие за происходящим, один за другим начали покидать холл. Так что, когда «Скорая» наконец-то приехала, там оставались лишь Ивакин и Юленька. Девушка хрипло дышала, хватая воздух полуоткрытым ртом, а на ее побагровевшем лице выступили бисеринки холодного пота… Едва увидев ее, врач «Скорой помощи» отослал санитара вниз, за носилками: требовалось как можно быстрее доставить ее в больницу.

— Можно мне поехать с ней? — спросил Николай, когда Юленьку укладывали на носилки.

— А Вы кто ей будете? — поинтересовался врач. — Родственник?

— Я… — замялся было Ивакин. В самом деле, они с Юленькой — совершенно посторонние люди. И все же…вправе ли он сказать врачу правду? Ведь в происшедшем с Юленькой есть и его вина. Он не должен был ждать, когда она сама попросит его о помощи, а первым протянуть ей руку… Впрочем, к чему лукавить: ведь она сделала это, попросив у него рецепт на беллкогнит. А он смалодушествовал и отказал ей. Так неужели и на сей раз собственное спокойствие для него окажется дороже чужой жизни? Нет! Он поедет в больницу вместе с Юленькой и сделает все, что от него зависит, чтобы ее спасти. Может, этим он хотя бы отчасти искупит свою вину перед ней… Юленька должна остаться в живых! Увы, Ивакин хорошо помнил печальную статистику, согласно которой около половины больных с кровоизлиянием в мозг умирают в первые сутки после инсульта. Так неужели Юленька тоже умрет? Нет! Только не это! Ведь она еще так молода…

В этот миг он вспомнил, что должен объяснить врачу, кем он приходится Юленьке.

— Я ее друг. — сказал он и решительно взялся за ручку носилок. Врач понимающе кивнул в ответ.

Потом они ехали по московским улицам. Увы, слишком медленно, потому что в это время на дороге было полно машин. Вдобавок, почти на каждом перекрестке как раз перед ними зеленый огонек светофора, как назло, сменялся красным… А Юленька, лежа на носилках, хрипела и задыхалась. Ивакин коснулся ее лба — он был горячим, словно у лихорадящей больной. И Николай понял — она умирает…

Потом он сидел в коридоре возле входа в реанимационное отделение, где, за белыми дверями матового стекла, врачи боролись за жизнь Юленьки. Он не знал, сколько времени провел там, отчаянно умоляя сам не зная кого спасти девушку. Потом к нему вышел врач и сказал, что Юленька умерла. Чуда, о котором так просил Ивакин, не случилось.

Когда Николай вышел на улицу, там уже смеркалось. Как видно, он провел в больнице много часов… Мимо него сновали прохожие, но Ивакин не замечал их. Он думал о Юленьке, что спала сейчас непробудным сном в больничном морге. Почему она умерла? Ведь ничто не предвещало такого конца… Да, она тяжело переживала гибель любимого. Но ведь время лечит — в конце концов душевные раны девушки должны были зажить. Это только в старинных романах и трагедиях героини умирают от горя на гробе возлюбленного. А в жизни все бывает совсем иначе… Тогда от чего же умерла Юленька?

В этот миг Николаю вспомнилось, что после гибели Егора девушка постоянно пила лекарства. Причем в последний месяц своей жизни принимала беллкогнит. Препарат, улучшавший обмен веществ в головном мозге. Согласно данным многочисленных исследований — абсолютно безвредный. Можно ли принимать в расчет один случай индивидуальной переносимости беллкогнита на 100 тысяч населения? Да еще упоминание о смерти некоей пациентки из Новой Зеландии, якобы связанный с приемом этого препарата? Неужели Юленька могла умереть от приема беллкогнита? Абсурд! Беллкогнит — абсолютно безопасный препарат…

Стоп! А от чего скончалась та новозеландка, употреблявшая беллкогнит? От геморрагического инсульта. Но ведь от него умерла и Юленька… Что это? Случайное совпадение? Или нечто иное?

В этот миг Ивакину вспомнился случайно услышанный им разговор двух незнакомцев, комментировавших заверения директора «Белле Вида» о безопасности беллкогнита: «единственный случай! Как же! Знаем…»

На что намекали эти люди? Как видно, им была известна какая-то тайна, связанная с фирмой «Белле Вида». Вернее, с выпускаемыми ею препаратами. Тайна, которую руководство фирмы предпочитало скрывать даже от своих сотрудников… Уж не ее ли узнал Степан Зеленцов? Не случайно он был так уверен — ему дорого заплатят за молчание… Только за свое открытие Зеленцов заплатил собственной жизнью… Как видно, для кого-то такая цена за молчание свидетеля оказалась вполне приемлемой…

Но какова эта тайна? И не является ли ключом к ней загадочная смерть Юленьки?

ПРИМЕЧАНИЯ:

17 Цитата из трагедии В. Шекспира «Гамлет» (акт 1, сцена 4) в старинном переводе Н. Полевого. В более современном переводе М. Лозинского она звучит так: «…можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом…»

18 По-английски: «что? Что»?

19 Паралич половины тела, в данном случае — левой. Судя по другим симптомам, замеченным Ивакиным, у Юленьки произошло внутримозговое кровоизлияние.

20 Сопор — степень угнетения сознания, промежуточная между оглушением и комой.