Глория Дэй

Внешне он был заметным: высокого роста, стройный, с густыми русыми волосами. Но в глазах, как он говорил, цвета молодого пива, стояла какая-то глубоко спрятанная невысказанная печаль. Только в отдельные минуты, если внимательно всмотришься в них, где-то одиноко горела игривая блесточка, и если вы зацепили ее своим пристальным взглядом, она тут же исчезала под прикрытием прищуренных век с кромкой удивительно длинных ресниц.

Они познакомились солнечным утром, когда еще спозаранку отдыхающие из многих санаториев в одиночку и группами выходили за предписанием врачей на прогулку обозначенными для оздоровления маршрутами.
Кто когда-либо бывал в Кисловодске, тот знает, что это называлось походами на «Красное солнышко», «Малое седло», «Большое седло», расстояние к каждому из которых было соответственно один, три и десять километров.

Настораживало то, что дальше «Красного солнышка» он никогда не ходил. Да и преодолевая сотню-две метров, останавливался, чтобы, как замечал, полюбоваться пейзажем, подышать свежим, почти озоновым, воздухом.
Но заметно было то, что его это раздражало, ибо хотелось идти с ней быстрей и выше в горы.
Через несколько дней все же договорились:выходить вместе, а потом он будет ждать ее после возвращения с «Малого...» или «Большого седла».

Уже на следующий день после знакомства он подошел к ее корпусу с удивительно золотистыми, переливающимися солнечными бликами, свежими розами сорта «Глория Дэй», что в переводе с английского, означает «Слава Божья».

И далее трижды в день — рано утром, в обед и поздно вечером — Владимир приносил только по три этих медово-восковых сказочных творения природы.

Если случалось, что девушка по какой-то причине задерживалась, тогда кто-нибудь из отдыхающих или персонала, стуча в комнату, заговорщицки намекал:

— А вас уже ожидают...

Рассказывал о себе мало. Окончил биофак университета, поступил в аспирантуру, пишет диссертацию. Больше его занимал Космос, тайны Мироздания, смысл вечного бытия, а также его единственное увлечение выращиванием роз.

Это от него она узнала, что среди них есть чайно-гибридные, полиантовые или флорибунда. Но больше всего любил Глорию.
— В ней я чувствую, — не раз подчеркивал, — ту ниточку, которая связывает Небо и Землю. В ароматном дыхании ее нежных лепестков есть все от хлебного поля и жизнеутверждающего Солнца. Она символизирует, как мне кажется, Надежду, что все обойдется, все будет хорошо, поэтому и называется «Слава Божья».

В свои двадцать три года она не могла вникнуть во весь глубинный смысл его слов. Иногда пыталась поменять тему, легкомысленно перебивая собеседника. Тогда он умолкал надолго. Временами, как-то робко и благоговейно брал ее руки в свои и не выпускал, шопотом, как молитву, произнося:

— Глория Дэй,Глория Дэй...

Через неделю в санаторий приехали ее давние друзья, веселая шумная кампания.
— Да брось ты этого своего хилого кавалера, пошли лучше на танцы, — не раз приглашали молодые люди.
И теперь уже в кругу друзей, подходя к своему корпусу, она встречала его с такими же трепетными розами в руках, мимоходом благодарила, бросая на ходу привычную фразу:
— Как дела? Как настроение?
И слышала в ответ:
— Дай,Боже...

Когда ее не было в санатории (выезжала на экскурсии или в Минеральные Воды за покупками) , он все равно трижды в день приносил Глории, часами просиживая под корпусом в ожидании ее возвращения.
Однажды в один из таких вечеров она не смогла скрыть своего недовольства:
— Не ходи ты по пятам, как тень какая-то, надо мной уже все смеются.

После этого и следующего, и второго, и третьего дня, его вокруг нигде не было видно. А Глории в ее комнату приносила теперь уже дежурная медсестра. Она несколько раз пыталась поговорить с девушкой, а та все отмахивалась:
— Потом,потом...

А где-то еще через неделю ее попросили зайти к главному врачу в соседний корпус.
— Это очень деликатная тема, — как бы извинялся пожилой грузин внушительной внешности с какими-то очень забавными усами. — Понимаете, Владимир серьезно болен, у него сложный порок сердца, жить ему осталось недолго. Он испытывает к вам серьезное чувство, влюбился парень. Очень прошу: не отталкивайте его сейчас... В последние дни его состояние резко ухудшилось...

Услышав это, она как-то растерялась, притихла. Какое-то время просидела у себя в комнате в оцепенении. Затем, сама того от себя не ожидая, побежала на рынок, купила три Глории и разыскала комнату Владимира.

На стук в дверь никто не ответил. Она тихонько приоткрыла ее, вошла. Он сидел в плетеном, цвета золотистой соломы, кресле на балконе. Склонив голову, о чем-то задумался, не замечая ничего вокруг.

И когда она позвала его, не сразу откликнулся, потом оглянулся, резко сорвался с места и, потеряв равновесие, упал. Девушка подбежала к парню, бережно помогла подняться, усадила его в кресло и, став на колени, тихо произнесла:
— Дарю тебе эти три Глории. Смотри, какие они невинные, заманчивые. Правда, прекрасные?

Какое чувство потом ею овладело, догадаться не трудно. Нет, не увлечение, не любовь, а что-то иное, неосознанно глубокое и жалостливое.
Она понимала, что, наверное, скоро уже никогда не возьмет из его рук таких прекрасных цветов. Да и будут ли они еще в ее жизни преподнесены с таким неуемным трепетом и в таком количестве?..

На протяжении следующей недели, она так же, как ранее это делал он, приносила в его комнату по три сверкающих ажурным очарованием розы и любовно ставила их в вазу. Он тихо рассказывал ей о своем розарии, обещал вывести новый сорт цветка и назвать ее именем.
— У меня уже есть новый куст, я еще над ним поработаю. Дай слово, что тогда ты приедешь ко мне, — приглашал Владимир,- и увидишь результат моих цветочных фантазий.

По истечению срока путевки за ним приехал отец. Когда она в последний раз дарила ему Глории, а он в свою очередь ей, испытывающе спросил:
— А ты задумывалась, почему именно три цветка? Один — это Земля, второй — Небо, а третий — это моя Душа, преисполненная вселенской любви к тебе. А все вместе — это Жизнь, которая, дай, Боже, будет продолжаться и тогда, когда я умру.
— Не говори так, все там будем. Я же еще приеду к тебе.
На что он грустно покачал головой.

Когда уже сидел в автомобиле, долго не выпускал ее руку, и по запавшей бледной щеке, словно налившаяся до краев капелька росы, скатилась скупая мужская слеза. Тогда девушка наклонилась и крепко поцеловала его в губы.
— Прощай, — сдерживая волнение, прошептал парень.
Глотая невысказанную боль и не выказывая сострадания, она ответила:
— До встречи.

Возвратившись с отдыха домой, в будничных хлопотах, девушка вроде бы начинала забывать о своем необычном, почти сказочном, розовом романе.
Но скоро в ее квартире раздался звонок. Местный цветовод от имени Володи просил о встрече. На следующий день незнакомец принес три свежих высоких, по особому величественных, исполненных гармонии и красоты, Глории.
— От Владимира, -сказал он,- такую утонченную натуру не часто можно встретить в нашей очумевшей от ритма жизни.

Спустя месяц пришло письмо от отца Владимира. Скорбя, он сообщал о тихой кончине сына, о том, где и как его похоронили.
— В своем розарии он обозначил куст розы, который отныне носит ваше имя. Он просил, если вы приедете к нам летом, подарить вам три Глории. Это было его последнее желание.

Когда она через некоторое время поехала в командировку в Москву, посетила и уютный тихий подмосковный домик.
Сорванные с «ее» куста розы покорно и скромно легли на сухую ржавую глинистую землю еще практически свежей могилы.
— Вечная память тебе, Володя, — прошептала, глотая накатившиеся слезы.- И дай, Боже...

Дай, Боже, всем нам Веры, Надежды, Любви. Нашим детям и потомкам. Каждому, — как определено Богом и судьбой. Любви светлой и искренней, нежной и бескорыстной, которая незримо пламенеет в батистовых лепестках божественной Глории Дэй.