Ерошкины дорожки. Сказ двенадцатый

О дороге, по которой нам идти до конца, о том, что на все благая воля Отца

На дворе моросил мелкий дождь.

«Ух, и грибов должно быть сейчас в лесу», — думал Ерошка. Он сидел, держа в руках книгу, у окна маленького домика, стоящего рядом с монастырской конюшней. Они с дедом поселились тут в конце лета, сразу, как только пришли в монастырь, да так и жили до сих пор.

Как дедушка говорил, так все и вышло: Ерошку приняли учиться в школу при монастыре, а дед остался здесь же приглядывать за монастырскими лошадьми. Жили они дружно. Наука, правда, давалась Ерошке нелегко, и все же, читать он уже мог, хоть и переползая с буковицы на буковицу. «Аз, буки, веди — страшнее, чем медведи», — ворчал он иногда. А дед его подбадривал: «Ничего, Ерофей, одолеешь медведей, заживем веселей!».

Отец Иероним, обучавший Ерошку, его особо не ругал.

И все было бы хорошо, да вот беда — с наступлением холодов заболел дед.

В печке тихонько горел огонь, старик все переживал, что из-за него запас дров уменьшится, и потому жарко топить не велел.

Ерошка грустил. Он немного поводил пальцем по книге, шевеля губами, а потом отложил ее в сторону и тихонько подошел к печи, на которой под одеялом лежал дед.

— Деда, а деда, — позвал он, — а ты когда выздоравливать-то будешь? А то все болеешь да болеешь…

— Да уж скоро, Ерофеюшка, — тихо ответил дед, — не век же мне на печи валяться.

— Вот и я говорю, — оживился Ерошка, — в лесу, должно быть, грибов пропасть, а мы с тобой все никак не идем. А еще у нас на конюшне Ромашка захромала, я ей ногу забинтовал, — похвалился он. — Сам!

— Как это сам? — чуть заметно встрепенулся дед. — И не лягнула она тебя?

— Ну, ты даешь — лягнула, — улыбнулся мальчишка. — Она меня знаешь как любит.

— А, ну тогда понятно, — дед тяжело дышал.

— Деда, тебе водицы принести?

— Принеси, Ерофеюшка, — отозвался дед, — принеси.

Ерошка выскочил из избы и босиком по лужам побежал к колодцу, набрал быстренько воды в деревянный ковш и бегом же обратно.

— Вот я как быстро, — похвалился он громко, зайдя в избу. Поднялся на приступ печи и заглянул: дед уснул, не дождавшись, и сейчас спал, тяжело дыша.

Ерошка аккуратно поставил ковшик на лавку у печи и снова сел возле окна с книгой. Он сидел и старательно водил пальцем по строчке, да только почему-то никак не мог ее дочитать. Мальчишка шмыгнул носом и вытер рукавом набежавшие слезы. Потом закрыл книгу и сел смотреть на дождь в окошко, слезы бежали из его глаз, а он совсем их не замечал.

Низенькая дверь избы отворилась, и вошел отец Иероним, старый монах, годами почти как Ерошкин дед. Прошел молча к печи, внимательно оглядел спящего. Потом поправил у него одеяло и подошел к мальчику:

— На-ка, Ерофей, — он развернул тряпицу, на ней лежало несколько маленьких хлебов, — возьми просфорки, дедушка проснется — дай ему со святой водицей.

— Да он не принимает ничего, — сказал Ерошка, но просфоры взял.

— Это примет, — отец Иероним вздохнул и легонько прижал Ерошку к себе. — Ну, сейчас я пойду, приду позже, а завтра мы твоего дедушку причастим. Если чего, где меня искать — знаешь.

Ерошка повернул к монаху заплаканное лицо. Отец Иероним присел на край лавки, посмотрел ему прямо в глаза:

— Вот ведь как, Ерофей, — говорил он мальчишке, — умирает твой дедушка. Он и сам про то знает, и хоть просил тебе не говорить, однако я все же скажу — одолела его хворь. И то сказать — чудо как он тебя к нам привел. Исполнил, стало быть, свое последнее дело. Да только ты поплачь и держись, на все воля Божия, пришло, стало быть, время. Господь тебя не оставит, на него уповай.

Отец Иероним поцеловал Ерошку и вышел. На улице быстро темнело.

Дед на печке закашлялся. Ерошка, быстро утерев слезы, взял принесенные просфоры и встал на приступок:

— Проснулся, дедушка? — тихонько прошептал он. — Отец Иероним приходил, вот велел тебе передать.

— Спаси Бог! Проснулся, внучек...

Ерошка помог деду приподняться, подложил под него свернутую овчину. Тот, не спеша, с молитвой, съел просфоры, запил поданой водой и даже вроде как повеселел.

— Так-то оно получше будет, — слабо улыбнулся он.

— Хочешь чего-нибудь? — услужливо спросил Ерошка.

— Да нет...

Старик немного помолчал, а потом, как бы вспомнив, спросил:

— Я вот во сне слыхал, ты вроде читал чего-то?

— Читал, — Ерошка мигом принес книгу. — Вот, отец Иероним дал.

Дед глянул на темные от времени листы.

— То добрая книга, — устало опустился он на постель, — ты почитай ее, Ерофеюшка, а я послушаю.

Ерошка зажег лучину и сел на лавку возле печи. Он очень старался, чтобы деду было все слышно и понятно, а потому читал громко и четко, не пропуская ни одного слова. И так здорово у него получалось, как никогда до этого. Сколько времени прошло, Ерошка и не заметил, да только заготовленные днем лучины все кончились. Он отложил книгу в сторону, тихонько встал на приступку и заглянул на печку: дедушка спал и казался совсем здоровым, только немного похудевшим. Ерошка поправил постель, аккуратно слез на пол, подошел к Божнице. Постоял немного смирно, потом поднял глаза к Лику:

— Господи, Боже наш, отец Иероним сказал, что дедушка умирает, — он быстренько смахнул с глаз слезу, — он говорит, что на все Твоя воля и что Ты нас не оставишь, как и раньше никогда не оставлял. Я про то знаю, меня и дедушка всегда учил на Тебя уповать. Только, — Ерошка опустил глаза, — только я все равно немножко боюсь.

Взглянул еще раз на Лик и поклонился низко, до земли.

Утром Ерошка встал еще до зари, проведал дедушку, потом помолился и побежал на конюшню. Занятий в школе сегодня не было, и он решил с утра пораньше, пока дед спит, проведать Ромашку — как она там со своей ногой.

Кобыла встретила его, радостно качая головой. Ерошка выудил из кармана сухарики, протянул их ей на ладошке. Потом быстренько проверил больную ногу и, уверившись, что все идет на поправку, побежал назад в избушку — ждать, когда проснется дед.

Вскоре Ерошка услышал, как тот тихонько зовет его к себе.

— Такое дело, Ерошка, — начал старик, немного помедлив, — собрался я, стало быть, в дорогу. Без тебя на этот раз.

— Это куда же, деда?

— К Отцу нашему Небесному. Пришло время и мне ответ держать. — Дед посмотрел прямо на него. — Помираю я, внучек, не встану уж боле.

Ерошка молчал, только слезы совсем закрыли глаза.

— А если я очень-очень Его попрошу, — начал он говорить, еле сдерживаясь, — неужто Он не поможет?

— Конечно, поможет, не оставит. Только вот ведь как, Ерошка, всему свое время начинаться и всему свое время кончаться. Вот и у меня сейчас душа в груди птицей бьется — к Богу просится. Стало быть — моя дорога кончилась. А твоя только-только начинается.

Дед помолчал, ему, видимо, трудно было говорить.

— Ты, внучок, помни: Господь нас любит и никогда не оставляет. Во всем Его воля! И Его воли бояться не надо — она благая.

— А я, дедушка, и не боюсь, — Ерошка уткнулся лицом в дедову ладонь.

Старик, улыбнувшись, погладил вихрастую голову и слабой рукой перекрестил внука:

— Господь с тобою. Ну, а теперь беги за отцом Иеронимом.

Ерошка соскочил с печи и бегом бросился в келью монаха. Тот его ждал, вышел сразу. Пока отец Иероним исповедовал и причащал деда, Ерошка сидел возле двери. Потом встал, подошел к Божнице, бережно снял образ Спасителя, начал молиться.

И тут ударили в колокола. Переливаясь на разные лады, зазвонил благовест. Полетел над рекой, над полями да лесами чистый и могучий звон. Потянул, позвал за собою от дольнего к горнему, от земного к небесному. Будто свежий ветер напряг паруса корабля, готового к отплытию в далекую страну. Все люди, весь народ Божий, до слуха которого он донесся, отложили, оставили свои заботы житейские. Распрямили натруженные спины, остановили бег боевых коней и, осенив себя крестным знаменьем, славили Бога. Славили дети славу Отца своего Небесного.

Вдруг, не то показалось Ерошке, не то вправду, солнце выглянуло из-за плотной стены туч, а только стало в избе светло, как летом на лугу, когда они с дедом пировали на траве. Затихал благовест, улетал от земли в небеса. Успокаивалась душа маленького мальчика, успокаивался и мир вокруг него. Будто после летней грозы, смывшей всю пыль и тенета, засверкали свежими красками деревья и травы, дома и храмы, сердца и души.

К Ерофею тихо подошел отец Иероним:

— Отошел ко Господу раб Божий Гавриил.

«Надо же, — подумал мальчик, — имя-то, как у Ангела — Гавриил...»

В избу с пением вошли монахи.

Деда похоронили на монастырском кладбище, вся братия монастыря провожала его.

Когда гроб опускали в землю, снова, как тогда, в избушке, серое покрывало туч вдруг разорвал свежий ветер, и солнце заиграло на куполах монастырских храмов. На проповеди игумен сказал, что душа новопреставленного сейчас на пути к Господу, своему Создателю, и ей, как никогда, нужны наши молитвы.

Как только выдалась свободная минутка, Ерофей зашел в избушку, затеплил свечку перед образом Спасителя и встал на колени. Его дедушка, раб Божий Гавриил, был сейчас в пути, и ему очень была нужна его помощь.

Небо. Куда ни кинь взгляд — всюду бескрайнее голубое небо с величаво плывущими белоснежными облаками. А совсем рядышком, только рукой подать, светит-переливается красное солнышко. Его лучи пронизывают чистый звенящий воздух, заливают все вокруг легким, искрящимся светом. И ветер навстречу, солнечный легкий летний ветер.

«Я лечу!» — крик восторга рвался из Ерошкиной груди. Он смеялся, раскинув руки навстречу солнечному ветру, купался в потоке яркого света, словно жаворонок после долгой ночи в утреннем светлеющем небе. Рядом с ним пронзительно закричала птица, и он кинулся было вдогон за ней, да только тогда и заметил, что он не летит вовсе, а стоит на высокой мачте белоснежного корабля, мчащегося по бескрайнему синему морю. Под его ногами хлопали упругие паруса, мачта скрипела под напором ветра, а корабль, чуть накренясь на бок, уверенно шел вперед. Совсем рядом на канат села белая чайка. Ерошка протянул к ней открытую ладонь, и тут вдруг кто-то легонько потряс его за плечо:

— Ерошка, солнце встает!

Он повернулся и увидел рядом своего деда Гавриила.

— Кому говорю, — говорил тот, смеясь, — солнце уж подымается!

— Деда! — Ерошка от радости аж подпрыгнул на месте. — Как я по тебе соскучился!

Он рванулся к деду, да тот вдруг куда-то пропал, а вместо него перед Ерошкой возникло испуганное лицо конюха дяди Мирона.

— Ты чаго кричишь, как блажной, — Мирон шарахнулся в сторону от него, — солнце, говорю, вот-вот уж встанет, а ты все спишь!

Ерошка сел, хлопая со сна глазами, потом протер лицо ладошками и рассмеялся:

— Ох, и сон же мне снился, дядя Мирон, — он сладко потянулся, — будто лечу я в самом небе, высоко-высоко!

Ерошка, раскинув руки, откинулся на спину.

— Ты куды опять завалился? — уж не на шутку начинал сердиться конюх. — Щас я вот за вожжами-то схожу, — пригрозил он.

Ерофей соскочил со своей ночной постели и, съехав с копны сена, как с горки, кинулся бегом к высокой колокольне, не забыв по дороге ополоснуться дождевой водой из стоявшей у конюшни кадки.

— От чумной, — покачал головой вслед ему конюх. — Солнышко уж поднялось, а он все сны глядит!

И, подобрав с земли упавшее сено, Мирон поковылял в конюшню.

Небо светлело.

Ерошка взбирался по лестнице на колокольню и так торопился, что даже запыхался. А наверху его уже поджидал монастырский звонарь отец Никодим. Он ему ничего не сказал, только глянул сурово. Ерошка встал на свое место, и они вместе, по знаку звонаря, ударили в колокола, пробуждая мир.

Когда звон затих, солнышко уже вовсю светило над землей, а Ерошка все не спешил уходить с колокольни, стоял, затаив дыхание, смотрел в открывающуюся даль. Радостью отзывался у него в сердце увиденный под утро сон. Ведь как наяву увидал он своего дедушку! Ох, и соскучился же по нему…

Вспоминал Ерошка, как когда-то ходили они по дорожкам да тропинкам, как в самое трудное время дед никогда не унывал, потому как считал это тяжким грехом: «С Божией подмогой-то все человеку возможно: и от греха отстать, и до небушка достать, ежели только не унывать», — так приговаривал дед Гавриил.

Ерошка украдкой утерся рукавом и пошел потихоньку вниз.

Днем они с дядей Мироном поправляли крышу конюшни. Когда закончили работу, Ерошка остался еще на крыше, на самом верху. Голубиным курлыканием он подманил к себе сизую горлицу. Когда та, совсем без опаски, приблизилась, Ерофей осторожно взял птицу в руки и, поглаживая перышки на крыльях, спросил конюха:

— Дядя Мирон, а почему люди по небу не летают?

— Не положено, — отвечал тот, прибирая под ногами мусор, — только ангелам да птицам небесным Господь крылья дал.

— А я бы хотел, — не унимался Ерошка. Он осторожно расправил крыло голубки и посмотрел его на свет. — Вот сделаю себе крылья да и махну с колокольни!

— Ишь, чего удумал, — ворчал конюх, — крылья сделаю! Шешнадцатый год тебе, Ерофей, — крикнул он, топнув ногой, — вон уж и грамоту выучил, а все равно, как мальчишка. Я вот отцу-то игумену скажу, он вмиг научит тебя, как с колокольни-то махать!

Ерошка на его слова рассмеялся молодым задорным смехом и, поцеловав горлицу, запустил ее в синее летнее небо, озорным свистом подгоняя ввысь.

Рисунки Тамары Твердохлеб