Драма под Новый год

Извнутрь, из сердца человеческого исходят злые помыслы,
прелюбодеяния... убийства... злоба, коварство... богохульство,
гордость... все это извнутрь исходит и оскверняет человека.
(Мк. 7:21—23)

Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал...
(Свт. Филарет Московский)^[1]

Анна, мать семинариста-второкурсника Толи Демина, готовилась к приезду сына на зимние каникулы. Поскольку на дворе был Рождественский Пост, накупила для праздничного стола соленых груздей, морошки, рыбы: не только трески — излюбленного кушанья жителей Михайловска (за что нас издревле прозывают «трескоедами»), но даже дорогих семги и палтуса — чай, истосковался мальчик за полгода по северной рыбке! Теперь оставалось только сделать уборку в комнате сына — и все готово к встрече!

В Толиной комнате Анне была знакома каждая вещь: тахта, покрытая полосатым шерстяным паласом, полка, уставленная иконами, письменный стол. А над столом еще одна полка — с книгами. Разумеется, не с какими-нибудь там романами и детективами, а исключительно с душеполезными, церковными книгами. Большая часть их была подарена Толе его духовным отцом, игуменом Никоном. До поступления в семинарию Толя несколько лет прислуживал в Покровском храме, настоятелем которого был отец Никон, и батюшка не скупился на подарки юному послушнику — и мобильный телефон ему презентовал, и ноутбук: их-то он с собой в семинарию увез, а книги остались...

Анна принялась переставлять книги, стирая с них пыль, и вдруг заметила, что из брошюры «О целомудрии» (автором которой, между прочим, был игумен Никон) торчит уголок какой-то фотографии. Из любопытства она раскрыла книгу — и едва не отбросила ее прочь. Такой мерзости она отродясь не видала... И все-таки бесстыдно ухмыляющиеся люди с фотографии были ей знакомы...увы, слишком знакомы. Одним из них был ее сын Толя. Другим (Боже Милостивый!) игумен Никон.

На обороте фотографии обнаружилась надпись, сделанная крупным, размашистым почерком отца Никона:

«Возлюбленному Толеньке от любящего аввы...»

Некоторое время Анна стояла неподвижно, подобно жене Лотовой^[2]. А затем, словно очнувшись от забытья, начала торопливо надевать куртку и сапоги. После чего, положив в сумку злополучную фотографию, вышла на улицу и направилась к автобусной остановке. Она должна видеть отца Никона! Пусть он объяснит ей — что это значит!

Ведь отец Никон — человек праведной жизни, едва ли не старец! По крайней мере, так считают все...

* * *

Да, отец Никон, настоятель Покровского храма в Товракульском поселке на окраине Михайловска, слыл человеком праведным. Ведь он был не каким-нибудь там белым священником^[3] из тех, кто, наскоро отбарабанив службу, спешит домой, к жене, деткам и телевизору, а монахом, едва ли не дневавшим и ночевавшим в церкви. По крайней мере, прихожан, придерживавшихся благочестивого обычая являться в церковь задолго до начала Богослужения, чтобы не спеша помолиться и поставить свечи перед иконами, уже встречал доносившийся из алтаря голос отца Никона:

— Господи Иису-усе Христе, Сыне Божий, помилуй мя гре-ешнаго... Господи Иисусе Христе, Сы-ыне Божий, помилуй мя-я грешнаго! Го-осподи Иисусе Христе-е...

Иисусову молитву отец Никон читал перед каждым Богослужением. Причем не про себя, а вслух, вперемежку с другой молитвой, которую Анна не встречала даже в зачитанном ею едва ли не до дыр «Полном православном молитвослове»: «Господи, дай мне Самого Себя в наслаждение вечное». Он произносил молитвы нараспев, то замедляя чтение, то убыстряя его до невнятной скороговорки, делая ударение то на одном, то на другом слове. Случайным «захожанам» подобная манера чтения молитв казалась странной, если даже не соблазнительной. Однако преданные духовные чада отца Никона горой вставали на защиту своего батюшки: ничего странного, мало того — именно такой должна быть сердечная молитва, и считать иначе могут лишь те, кто слаб в вере или ничего не понимает в ней. После этого иные из скептиков спешили удалиться прочь, а кое-кто присоединялся к хору почитателей отца игумена. Кому охота прослыть маловерным или невеждой в вере!

А каким велеречивым и красноглаголивым проповедником был отец Никон! Каждая его проповедь длилась не менее часа. И была не столько поучением, как жить во Христе, сколько обличением тех, кто живет иначе. Батюшка яро и рьяно уличал, бичевал, клеймил грешников, погрязших в пороках, как свиньи — в навозе, и, ради временных утех и наслаждений, обрекающих свои души на адские муки. Особенно доставалось от него нарушителям седьмой заповеди^[4] и рабам тех постыдных плотских грехов, которые многим нынешним людям представляются всего-навсего простительной слабостью, если даже не нормой жизни. Вероятно, для того, чтобы показать слушателям всю мерзость оных грехов, отец Никон повествовал о них крайне подробно и пространно, стращая тех, кто творит тако, вечными загробными карами. Его проповеди пользовались такой известностью, что публиковались едва ли в каждом номере Михайловского «Епархиального Вестника». Мало того — они даже были изданы отдельной брошюрой под заглавием «О целомудрии», которую прихожане отца Никона читали и перечитывали едва ли не чаще, чем Евангелие.

А как отец Никон исповедовал! Требовал не просто зачитать записанный на бумажке перечень совершенных грехов, но и интересовался, как и при каких обстоятельствах был содеян каждый из них, по собственной вине или по чьему-то злому совету, и назвать соучастников оных. А по окончании исповеди, приняв из рук шмыгающего носом и утирающего горькие покаянные слезы духовного чада клочок бумаги с перечнем содеянных грехов, отец Никон сжигал его на свечке. Сгорела хартия — и грехи прощены! И можно грешить снова, так сказать, с чистого листа...

О праведности отца Никона свидетельствовала и его внешность. Величественная фигура, окладистая борода, густые волосы с проседью, строгие глаза прозорливца, от которых, казалось, неспособен укрыться не только малейший грех, но даже греховный помысел. Поистине, земной ангел, небесный человек, подобный великим отцам древности!

Неудивительно, что у отца Никона было много духовных чад и почитателей. Часть из них искренне считала себя великими грешниками, которые, если и спасутся, то исключительно по святым молитвам своего аввы. Впрочем, со временем у многих сознание собственной греховности сменялось раздумьями о том, что не случайно Господь привел их под покров отца Никона... А затем они преисполнялись гордостью за принадлежность к малому, но избранному стаду, шествующему путем спасения под руководством своего благодатного аввы. И радостью от того, что они не таковы, как все прочие грешники^[5]...

Однако были в словесном стаде отца Никона и иные овечки. Такие, как Анна.

* * *

Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Этого всем известного принципа Анна придерживалась всю свою жизнь. Вот только отчего-то всегда оставалась в проигрыше. Работа продавщицы в одном из городских продовольственных магазинов перестала быть выгодной после того, как понятие дефицит отошло в прошлое и прилавки наполнились всевозможными товарами: покупай, что хочешь, были бы деньги! Вдобавок, магазин, где она работала, вскоре стал собственностью михайловского бизнесмена Фархада Мамедова, открывшего в нем торговлю уже не продуктами, а куртками, джинсами и прочим ходовым ширпотребом. В итоге Анна лишилась работы и едва смогла устроиться сестрой-хозяйкой в одной из городских поликлиник. Не до жиру — быть бы живу!

Не повезло ей и с замужеством. Будущего супруга, единственного и непутевого отпрыска богатых и высокопоставленных родителей, Анна отбила у подруги, имевшей неосторожность поделиться с ней своими сердечными тайнами. А, чтобы покрепче привязать его к себе, поспешила зачать от него ребенка. И что же? Прогадала, продешевила! Мало того, что ее муженек оказался никчемным, избалованным рохлей, привыкшим к тому, что все жизненные блага будут ему поданы на пресловутом блюдечке с голубой каемкой, так еще и его родители наотрез отказались помогать великовозрастному птенчику, опозорившему их семью мезальянсом. Через два года совместной супружеской маеты Анна первой подала на развод. Однако, вновь обретя свободу, так и не смогла выйти замуж: могла ли разведенная женщина с ребенком рассчитывать на новый брак? Точнее, на выгодный брак...

Вскоре после развода Анне попала в руки брошюра под заглавием «Отчего мы страдаем». Из любопытства она начала читать книжку. И из нее узнала: все наши несчастья, скорби и неудачи происходят от неверия в Бога и от греховной жизни. Но есть иная счастливая жизнь — жизнь во Христе, в которую мы входим через Святое Крещение...

Анна призадумалась. Выходит, стоит ей креститься, как Бог в благодарность за это пошлет ей все, что он пожелает...

Придя к такому выводу, она поспешила в церковь...

* * *

..Поначалу Анне показалось, что она опять прогадала! Ибо Бог, подобно сказочной золотой рыбке, не спешил осыпать ее благодеяниями в награду за принятие крещения. Однако, как ни странно, именно привычка искать везде собственной выгоды не только удержала Анну в лоне Православия, но и привела ее в Покровский храм, к отцу Никону.

«Ум у бабы догадлив, на всякие хитрости повадлив»^[6]. И, наблюдая за своими новообретенными единоверцами, Анна вскоре поняла: главный человек в храме — это священник. Его уважают, у него спрашивают совета и поступают по его слову, в его присутствии даже пресловутые «церковные ведьмы», готовые растерзать в клочья вольных и невольных нарушителей благолепия в храме, превращаются в смиренных, кротко блеющих овечек. А преданные духовные чада изо всех сил стараются сделать так, чтобы батюшка чувствовал себя, как у Христа за пазушкой. И считают за счастье чем-нибудь услужить ему. Значит, быть священником — выгодно.

Разумеется, самой Анне дорога к священству заказана. И матушкой ей тоже не бывать: разведенная женщина не может стать женой батюшки. В таком случае, вся надежда на сына Тольку. Он должен стать священником. А со временем его назначат настоятелем какого-нибудь храма. Вон сколько их сейчас открывают в епархии! Ну, а поскольку Толька привык во всем слушаться матери, полновластной хозяйкой в храме, где он будет служить, станет его мать Анна. Ее будут уважать и бояться, перед ней будут заискивать даже те, кто сейчас смотрит на нее свысока. Это ли не счастье: выбиться из грязи да в князи?

Что ж, для начала нужно пристроить Тольку на послушание в какой-нибудь храм. Вот только в какой именно? Ведь в городских церквах прислуживают дети тамошних священников... В таком случае...

Вряд ли отец Никон заподозрил, что раба Божия Анна, смиренно обратившаяся к нему с просьбой: «батюшка, благословите моего сына вам в храме помогать», руководствовалась отнюдь не благочестием — расчетом.

Но неужели она в очередной раз просчиталась?!

* * *

...Отец Никон жил рядом с Покровским храмом. Надо сказать, что прежде Анна никогда не бывала у него в доме. Батюшка жил уединенно, подтверждая свою репутацию монаха-подвижника. Хотя Толя, кажется, даже несколько раз ночевал у него после Пасхальных и Рождественских Богослужений, кончавшихся в те предутренние часы, когда еще не ходили ни трамваи, ни автобусы. Господи, если бы она знала!..

Поднявшись на невысокое крыльцо, Анна постучала в дверь.

— Кто там? — отозвался изнутри голос отца Никона.

— Это я, батюшка — Анна, мать Толи. У меня к вам дело...

За дверью послышался шум шагов, затем лязг открываемого засова — и в дверном проеме показался отец Никон в сером холщовом подряснике. В левой руке он держал потрепанные четки из черного сутажа с перенизками из «Богородичных слезок»^[7]. И Анне стало совестно: как она могла, как посмела прервать батюшкину молитву? Она опустила глаза...и вдруг заметила на ногах игумена черные сланцы с эмблемой некоего журнала. Того самого, о котором отец Никон не раз упоминал в своих проповедях, утверждая — не только читающий, но даже просто берущий его в руки торит себе дорогу в ад. Вот как?! Другим запрещает, себе позволяет...

Тем временем отец Никон пристально смотрел на Анну. Похоже, его насторожило то, что она не спешит попросить у него благословения.

— Что случилось? — спросил он.

Анна уже хотела бросить ему в лицо свое обвинение. Однако в этот миг ее взгляд снова упал на четки в руке отца Никона. И ей вспомнилось: «не суди духовного отца своего, впадшего в грех. Ибо ты не видишь покаянных слез, которыми он оплакивает его перед Богом». Что если как раз в тот миг, когда она постучалась в дом к отцу Никону, тот вымаливал у Бога прощение своих прегрешений?

— Что случилось? — вновь спросил отец Никон. На сей раз в его голосе слышалась тревога...

— Батюшка, мне нужен ваш совет... — Анна решила начать издалека. А там, в зависимости от реакции отца Никона, решить, как поступить дальше. — Мне стыдно даже говорить об этом... В общем, один мой родственник... У него есть знакомый... И сегодня я случайно узнала, что они...

— Какой великий грех! — возмутился отец Никон, услышав продолжение этой фразы. — Неужели они не понимают, что Господь взыщет с них за это?! Еще как взыщет! Ведь сказано: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи... ни мужеложники... Царства Божия не наследуют»^[8]. А Спаситель наш говорил: «кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской»^[9]. Впрочем, чего ждать от безбожников?!

— В том-то беда, батюшка, что они оба крещеные. Мало того: один из них даже священник.

— Неужели? Вот мерзавец! А кто это? Нужно сообщить Владыке. Он должен знать...

И тут Анна решилась. Достав из сумки фотографию, она молча протянула ее отцу Никону. Что-то он скажет, увидев на ней пресловутого мерзавца?

— И... что тут такого? — донесся до нее спокойный голос отца Никона. — Разве ты не читала: Бог есть любовь? И любовь — от Бога^[10]. Что греховного в любви?

Анна ожидала чего угодно, только не этого убийственного спокойствия, не этого циничного самооправдания. Тем временем отец Никон продолжал:

— А ты ушлая баба. И сынок твой весь в тебя. Помяни мое слово — он далеко пойдет. Он ведь хвалился тебе своими успехами? Отличник, староста курса, иподьякон у Владыки ректора. Как ты думаешь, за что ему такая честь? Твоя наука...

Анна уже хотела возразить ему. В самом деле, разве в случившемся — ее вина? Впрочем, дальнейший разговор не имеет смысла. Отец Никон уже дал ей свой ответ.

Что-то скажет Толя?

* * *

Толя приехал в аккурат перед Новым годом. И хотя Анна еще недавно с нетерпением ждала его возвращения домой, сейчас ей было не до радости. Чем больше она вглядывалась в сына, чем больше наблюдала за ним, тем сильнее ей казалось — он изменился, и изменился не к лучшему. Откуда в нем эта самоуверенность, граничащая с развязностью? Почему он презрительно поморщился при виде испеченных к его приезду постных пирожков и кулебяк с рыбой? Отчего он так высокомерно держится с нею? Господи, неужели этот наглый юнец — ее сын?!

Небрежно помолившись, Толя уселся за стол, закинув ногу за ногу. Надкусил кулебяку с палтусом. И снова положил ее на тарелку. После чего извлек из кармана маникюрный набор и принялся полировать себе ногти. Потом посмотрел на часы...

— Ты куда-то собираешься, сынок? — встревожилась Анна.

— Да. К отцу Никону.

И тут Анна не выдержала. В самом деле, стоит ли играть в молчанку? Пусть сын знает — ей известно о том, что связывает его с отцом Никоном! Но как он мог, как посмел?! Кто толкнул его на грех?! Не она же...

Именно поэтому ответ сына прозвучал для Анны как гром среди ясного неба:

— А кто ж еще?

— Что?!

— Послушай, мама — ведь ты же всегда учила меня: рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. А лучше всего в жизни устраивается не тот, кто честно служит, а кто выгодно продается. Ты хотела, чтобы я стал священником? А помнишь, кто писал мне рекомендацию для поступления в семинарию? Отец Никон... Только я умней, чем он. И не собираюсь всю жизнь торчать на приходе, слушать нытье старух да баб, которых, сколько не учи уму-разуму, так дурами и останутся. Я добьюсь большего. Может даже, стану Владыкой. Разве это не лучше, чем быть просто священником? Не так ли? Ты еще будешь гордиться мной, мама!

...После ухода сына Анна долго сидела за столом, погруженная в раздумья. Выходит, отец Никон не солгал ей. И в страшной перемене, которая произошла с Толей, виновата прежде всего она сама, мать, научившая сына искать везде и во всем собственной выгоды. Господи, что же она наделала? Этого ли она хотела?!

Впрочем, не поздно ли каяться? Да и стоит ли? Ведь, возможно, придет день, когда она увидит своего сына стоящим на кафедре в Михайловском соборе, в архиерейском облачении... И наступающий год приблизит этот день их торжества.

Господи, благослови венец лета благости Твоея!

* * *

...Их нашли на следующее утро — первое утро наступившего нового года. Прихожане, собравшиеся на Литургию в Покровский храм, были удивлены царящей в нем непривычной тишиной. Что такое? Куда пропал отец Никон? Впрочем, судя по тому, что в окнах его дома горел свет, батюшка был у себя... В таком случае, что с ним могло случиться?

Однако сколько прихожане не стучали в двери и окна, сколько не звали отца Никона, изнутри не доносилось не звука. И тогда один из них решил заглянуть в окно... Впоследствии этот бывший прихожанин Покровского храма и бывший духовный сын отца Никона рассказывал мне: поначалу он решил, что видит кошмарный сон наяву.

Судебная экспертиза установила: причиной смерти отца Никона и Толи стало отравление угарным газом. Как видно, ложась спать после хмельного скоромного застолья, они поторопились закрыть печную вьюшку. Не ведая, что уснут не до утра — навсегда. Увы, смерть имеет свойство застигать людей тогда, когда они меньше всего помнят о грозном обетовании: в чем Я застану вас, в том и буду судить^[11].

Разумеется, местная оппозиционная печать не преминула откликнуться на этот трагический случай целой серией обличительных статей. И первая из этих статей, озаглавленная «Тайный грех отца Никона» вышла в преддверии Праздника Рождества Христова. Ее автором был небезызвестный Ефим Гольдберг, давно искавший возможность подкрепить свою репутацию самого одиозного из местных журналистов. И наконец-то получивший для этого желанный и долгожданный повод. Ведь пресловутые искатели повода^[12] всегда пребывают начеку...

...Отца Никона похоронили за алтарем Покровского храма. И многие из его духовных чад и почитателей до сих пор наведываются на его могилу, оплакивая любимого батюшку, без которого они остались как безутешные сироты без любящего отца, как овцы без пастыря, как слепцы без мудрого надежного поводыря. И обвиняя в его гибели кого угодно, кроме его самого.

Но к другой могиле, затерявшейся на окраинном городском кладбище, приезжает только одна-единственная женщина. И, глядя на деревянный крест с фотографией самоуверенно улыбающегося длинноволосого юноши, горько и безутешно плачет. Однако лишь одному Господу ведомо, что оплакивает несчастная Анна: безвременную и страшную гибель своего единственного сына или крушение собственных надежд?