Беременная Маша

Жена спасется через чадородие
1 Тим,2,15

У нее были большие серые глаза на худом лице и рыжие волосы. А еще – живот. Круглый обтянутый синим вязаным свитером живот.
-Беременная! –нервно хихикнула Клавка на своей койке и встала.
Сегодня был приемный день, и палата номер четыре ждала новую насельницу. Так было почти каждый второй четверг – на кануне приходила санитарка Оля застелить чистым бельем освободившуюся кровать и на ее краешек положить белое вафельное полотенце с печатью, утром заглядывала на минутку врач Раиса Анатольевна, строгим взором окидывала комнату и молча уходила. Клавка – завсегдашняя обитательница палаты, надевала цветастый халат и ждала. Она любила новые лица.
Худенькая женщина с животом растерялась в дверях.
-Чего стоишь? Заходи – вон твоя койка! – пальцем показала Клавка.
Женщина вошла, волоча за собой сумку. Дошла до койки. Пять женских лиц пристально смотрели на нее. Она странно улыбнулась. Посмотрела на подушку, на печать на полотенце, на белое белье, пахнущее хлоркой, устало вздохнула и легла на кровать калачиком, обнимая обеими руками живот. Закрыла глаза и будто уснула.
В палате все молчали. Их было четыре помимо Клавки – анемичная Соня двадцати лет сидела у зарешеченного окна, Лидия Тимофеевна – полоумная старушка вязала в своем углу то ли носок то ли шарф, Татьяна лет сорока недоуменно грызла ногти, сидя на диване в центре комнаты, рядом с ней лежал цветастый журнал с кроссвордом, и Ника – непонятного возраста существо с покрасневшими глазами качалось взад-вперед на кровати рядом с дверью.
Клавка подошла к вновь-прибывшей, ткнула ее пальцем в плечо.
-Я немножечко посплю! – еле-внятно пролепетала женщина и повернулась на другой бок. Она действительно засыпала.
- Беременная! – еще раз проговорила Клавка. И взяв с соседней койки одеяло (Татьяна недоуменно подняла брови), накрыла ее.

Маша была беременна на шестом месяце. На фоне Машиной худобы живот уже выглядел большим и круглым. Как детский мяч, засунутый под юбку. Она помнила, как играла в будущую маму в детстве, и все взрослые смеялись ее животу-мячу. А сейчас она сама взрослая. И под юбкой уже не мяч, а настоящий живот. Ребенок. Муж был так счастлив, когда узнал, что у них будет ребенок. И Маша была счастлива. А потом – пришли мысли, пришли и засели в ее голове, как бесконечная дурманящая карусель - ребенок… роды…боль, страшная боль, всеохватывающая боль, бесконечная, одна непереносимая БОЛЬ… Маша уже рожала десять лет назад. Эта боль тогда так скрутила ее, так обезобразила, так вымотала, что когда она где-то далеко услышала крик родившейся дочки («У тебя, дочь, Маша!»), она уже ничего не чувствовала, кроме давящей опустошенности. Послеродовая депрессия, так случается, говорили врачи, это пройдет. Не проходило. Ватную Машу положили в больницу. В первый раз – в психиатрическое отделение.

-Ну что выспалась? – Клавка первая увидела, что Маша открыла глаза.- Как звать-то тебя?
-Маша. – Маша села на кровати, огляделась.
-Ты что, мать, сюда попала в таком состоянии? – Клавка села рядом.
-У меня будет ребенок… - отозвалась Маша и погладила живот. Клавка смотрела на нее.
К кровати подошла Татьяна и протянула руку:
-А я – Таня!
-Танечка! Я рада тебе, хорошо, что мы в одной палате, Юленька.
Маша пожала руку, глядя снизу вверх на Таню-Юлю. Таня и Клава недоуменно смотрели на Машу. Та глубоко вздохнула и сказала, будто сама себе: - Надо вещи доставать!
Таня нагнулась, расстегнула Машину сумку и три женщины – Клава, Таня и Маша стали доставать вещи. «Мария Кислицина». «Мария Кислицина», «Мария Кислицина» - всюду красным фломастером виднелась крупная надпись. На рулоне туалетной бумаги такая надпись была сверху и снизу и даже внутри.
-Ого! – удивилась Клавка – ты че, мать, думаешь, мы тут воровки все?
Маша устало покачала головой и объяснила: – Это дочка моя, Леночка, подписала. Я…в последнее время теряю все. Забываю. Ничего не могу запомнить…
-Я все больше забываю и немного путаю… - запел голос из старушечьего угла. Лидия Тимофеевна распускала связанный давеча длинный шарф.

Тогда Маша пролежала в больнице несколько месяцев. Новорожденная дочка так и не вкусила материнского молока. Перед больницей – Маше не хотелось ее кормить, а после больницы – было нельзя из-за принимаемых лекарств. Леночка росла быстро и быстро взрослела. Лекарства помогли – Маша, казалось, забыла про боль и научилась любить свою дочь. Она освоилась в роли мамы и эта роль ей даже нравилась. И вскоре роддом, психиатрическая больница и врачебные процедуры стали лишь миражом прошлого. Маша перестала ходить по врачам и пить психотропные лекарства.

В коридоре зазвонил колокольчик. Обед. Все обитательницы палаты встали, кроме девочки Сони. Соня сама есть отказывалась. Пришла санитарка Оля с подносом еды для Сони. Та отвернулась в угол и заплакала.
-Надо есть! – строго сказала Оля.
-Но я не хочу, не хочу, не хочу! – закричала Соня – я толстая. Я ужасно толстая. Мне нельзя есть – плакала она, сотрясая свои цыплячьи лопатки.
В коридоре Маша сказала:
-Бедная. А я вот всегда есть хочу теперь! – она задумчиво посмотрела на свой живот.
Вечером Маша подошла к лежащей на кровати Соне. И стала гладить ее по волосам. Та испуганно съежилась.
-Девонька моя, я толстая?
-Вы? – удивилась Соня.
-Ну да! Смотри, какой у меня живот. Я толстая?
-Нет, вы – беременная.
Маша вздохнула.
-Да, я беременная. У меня будет ребенок. – помолчала с минутки, и добавила: - А у тебя будут дети?
-У меня? – удивилась Соня, испугано глядя на Машин мяч под юбкой.
-Ты хочешь детей? – переспросила Маша.
Соня молчала.

Маша любила свою дочку Леночку, но о других детях она не думала. Вопросы чадородия были для нее табу. Туда нельзя – решила она для себя. НЕЛЬЗЯ. ТОЧКА. Три года она не подпускала к себе мужа. Он был честным, простым и добрым человеком. Редким. Он понимал Машу и берег. А потом молодость взяла вверх, она вернулась к мужу женою, но стала пить специальные таблетки. «Мне нельзя иметь детей, у меня неуравновешенная психика» – оправдывала она себя. Муж о таблетках не знал. Он мечтал о детях. Леночка росла. Прошло десять лет. Маша совсем окрепла, перестала волноваться, тревога отпустила ее, давно не возвращалась. Беззаботность снова воцарилась в доме Маши. И поэтому, когда в один день Маша поняла, что снова ждет ребенка, удивление, и самой Маше непонятная радость охватили ее. ОНА ждет РЕБЕНКА. Новое дитя! Это состояние было волшебным, феерическим. Но длилось оно недолго. До момента похода к первому врачу. Белые халаты, гинекологическое кресло, стерильность и холодность – Маша испугалась, страхи стали возвращаться. Сначала ночью, вкрадываясь в светлые сны чем-то давящим и черным, затем по утрам – как осадок пережитых кошмаров, после страхи поселились в сердце и в голове и уже не выходили оттуда даже солнечным днем. Тревога сковала Машу, она стала терять память, забывать имена, ей не хотелось думать, двигаться, жить. Она боялась быть одной наедине со своей тревогой.

-Маша! – Раиса Анатольевна в накрахмаленном врачебном халате сидела напротив Маши. Мы назначали тебе небольшую дозу галопередола. И еще некоторые вполне безопасные при твоем положении средства, чтобы сбить тревогу. Эта тревога возникла как рецидив твоей послеродовой депрессии. Такое случается. Тут нет ничего страшного. Более двадцати процентов женщин переживают нечто подобное после первых родов, особенно в юные годы…
Маша слушала. У Раисы Анатольевны виднелись прядки седых волос под белой шапочкой. Врач имела усталый строгий вид. Женщина-сухарь. Но сухарь с изюмом. Маша слушала, вглядываясь в рот Раисы Анатольевны, слова не совсем доходили до нее. Они как будто отталкивались от губ Раисы Анатольевны и рассыпались, не доходя до ушей Маши. То ли Раиса Анатольевна слишком бойко их бросала, то ли Машины уши были не в состоянии уловить этот поток слов, Маша не могла понять. Губы двигались, слова рассыпались, Маше хотелось спать.
-Сейчас, самое главное – тебе самой начать бороться. У тебя внутри новая жизнь, Маша. Ты за нее уже несешь ответственность. И это твой выбор – будет ли твой ребенок здоровым и счастливым или проведет всю жизнь в больницах, таких как наша.
Маша вздрогнула. Слова «ребенок», «вся жизнь» и «больница» дошли до ее ушей.

Машин муж стал замечать болезненные состояния своей жены. Он понимал, что что-то происходит с ней, и хотел ей помочь, но не знал как. Маша все больше замыкалась в себе как будто улитка в своем домике. Он видел – она боится. И его самого стало посещать неосознанное чувство вины: мужчины не мучаются, когда у них появляются дети. А ведь иметь второго ребенка – его мечта, не Машина. Он в ответе за них – за Машу и их будущее дитя. Он в ответе. Как же помочь?
Решение положить Машу в больницу пришло не сразу. Точнее оно приходило, но он его гнал. Разве можно беременной Маше быть в психиатрической клинике? Настояла на этом Леночка: - Маме нужен врач, папа! Мы с тобой не справимся.
-Маш, может, тебе в больницу лечь? – осторожно вечером он спросил плачущую жену.
Реакция Маши успокоила его - она перестала плакать и кивнула.

Ника, сгорбившись, сидела на своей кровати. Из полотенца она сделала кулек и качала его, припевая колыбельную песню.
Маша сидела рядом с ней, обнимая свой живот, и в такт словам покачивалась. В углу позвякивали спицы Лидии Тимофеевны.
-Как ты назовешь свое дитя? – вдруг спросила Клава.
- Не знаю. Я не думала об этом – медленно ответила Маша. Ника не переставала петь.
-Тебе надо обязательно подумать. Имя – это очень важно. Когда есть имя, есть и человек.
Клава любила философствовать.
Маша задумалась.
- Если будет мальчик, я назову его Витей, Виктором!
- Почему Виктором? – зевая, спросила Татьяна с дивана.
- Виктор, значит, победитель! – улыбнулась Маша.
- А если будет дочка? – спросила оживившаяся Соня.
- Дочка?
Маша перестала раскачиваться в такт. Ей на память вдруг пришли слова «У тебя дочка, Маша!», расслышанные из темноты и боли.
Маша встала, перешла к себе на кровать, легла клубочком и заплакала.
Лидия Тимофеевна вышла из своего угла и вместе со спицами подошла к кровати Маши. На этот раз она вязала детские пинетки из белой пряжи. Она положила недоконченную пару пинеток рядом с Машей и улыбнулась беззубым ртом. Маша села на кровати, рассматривая подарок, а потом схватила руку Лидии Тимофеевны и прижала к своим губам.

Девочка с папой стояли возле психиатрической больницы и смотрели на третье окно второго этажа. Там женщина в желтом махровом халате, стянутом поверх круглого живота, делала какие-то жесты. Кажется, она рисовала руками сердце.
-Она нас любит – сказал папа.
-И мы тебя! – закричала девочка. Шел снег, на холоде мерзли ноги в сапогах. Девочка запрыгала на месте.
Женщина в окне делала жесты, чтобы они уходили.
Мужчина взял девочку за руку.
-Пойдем! Мама хочет, чтобы мы шли домой.
Девочка кивнула. Послала женщине воздушный поцелуй и в последний раз помахала рукой.
- Когда маму выпишут? – задала она вопрос.
- Скоро!
- Когда она родит?
Мужчина молчал.
- Она будет рожать дома или в другой больнице?
- Все будет хорошо, Леночка, – ответил мужчина – все будет хорошо.

На восьмом месяце Машу отпустили домой. На амбулаторное лечение. Она должна была приезжать в больницу на осмотр и за таблетками каждую неделю. Последние недели она провела уже в первой палате, туда их перевели вместе с Таней. Соню неделю назад выписали. Нику перевели в другое отделение, а Клава не желала покидать свою палату, где она по-прежнему жила со старенькой Лидией Тимофеевной и еще с тремя новыми пациентками.
За Машей приехал муж с букетом белых роз, Леночка ждала дома с приготовленным ею обедом. Круглый живот Маши был еще круглее и вытянутее. Он как будто улыбался из-под синего свитера. Маша, сероглазая, рыженькая, переваливаясь как курочка, ходила по палатам и прощалась со своими подругами.
- Рожать едешь? – поинтересовалась Клава.
- Нет еще. Пока – домой.
- Ты – это… – не бойся.
Клава вдруг близко подошла к ней и широко перекрестила ее, сняла с себя деревянный образок с иконочкой Матери Божией и надела на Машу.
- Это тебе.
Маша улыбнулась. Она не знала, что Клава верила в Бога.
Она подошла к Лидии Тимофеевне. Старушка не этот раз не вязала. И тихо спала.
Маша положила ей на тумбочку белую розу.
- Я буду приходить к вам каждую неделю – пообещала шепотом Маша и вышла.
- Не смей к нам возвращаться! – крикнула вдогонку Клава.

Клава ходила по палате и разговаривала сама с собой. Она была на вид немолодой и некрасивой с большим крючковатым носом и бусинками черных глаз. Своих детей у нее не было. Когда-то давно она сделала непоправимую ошибку и детей больше не могла иметь. Никогда. Чувство вины усугубилось и привело к болезни, а болезнь привела ее к Богу. Она остро поняла, что Бог есть, и что Он все видит и за все спрашивает. Тогда она захотела уйти в монастырь, но болезнь ей не позволила. И она оказалась в больнице. Но об этом она не говорила никому. Зачем? Она привыкла быть безумной. И быть безумной ей нравилось. Без таблеток она уже не могла. И жить в миру не могла тоже. Только в больнице. Это был ее своеобразный монастырь, где главврач – игуменья, а она - блаженная послушница. Появление беременной Маши в ее монастыре было нелепым событием. Оно встрепенуло в Клаве погашенное чувство материнства. Клава ходила по палате. От Маши не было вестей 24 дня.
В палату зашла санитарка Оля: - Клава, тебя к телефону.
Телефон стоял на столе у дежурной в общем коридоре. Пациентам разрешалось звонить с часу дня до трех. Клава взглянула на часы – два пятнадцать.
Неспешно, шаркая ногами, она пошла к телефону, взяла трубку.

-Клав, это Маша. Я тебе из роддома звоню, я родила. Вчера, родила.
- Кого? – выдохнула Клава.
-У меня дочка, Клава.
- Молодец! – Клава не знала, что сказать.
-Все хорошо. Вес три четыреста. Она здоровенькая. Красивая. Мне совсем не было больно.
- Молодец! – повторила Клава.
- Я хочу назвать ее Фаиной, как нашего главврача
- Фаиной? Но главврача зовут Раиса…- неуверенно попыталась возразить Клава
-Да, Раиса! Красивое имя, правда? Ф-а-и-н-а – нараспев говорила Маша – я очень счастлива. Ф-а-и-н-а. Правда, сюрприз для нашего врача?! Она очень помогла мне… Я к вам вернусь еще скоро – приеду за таблетками…

Клава слушала Машин голос в коридоре больницы, поглаживая свой неплодный живот.