Гонит поезд, а душе темно –
Сколько можно быть скупой и сонной?!
И смотреть в вагонное окно,
И сидеть на полочке вагонной?
Ропот, что почти неуловим –
До чего обычно и знакомо!
Скоро будет станция Усть-Вымь.
А за ней и Сыктывкар – и дома.
Гонит поезд, а душе темно –
Сколько можно быть скупой и сонной?!
И смотреть в вагонное окно,
И сидеть на полочке вагонной?
Ропот, что почти неуловим –
До чего обычно и знакомо!
Скоро будет станция Усть-Вымь.
А за ней и Сыктывкар – и дома.
Ночь, как рай для меня,
Жёлтых звёзд поцелуй.
Я и сам не пойму, боже, где я?
Боль на боль поменял,
Тут колдуй не колдуй,
От вопросов не станет теплее.
Снова мысль промелькнёт,
Как чужое авто,
О свободе и полном покое:
Ни проблем, ни забот,
Встрепенёшься – не то,
Здесь, наверное, что-то другое…
Жизнь – совсем не игра
И не ложе утех,
И не выстрел контрольный в затылок.
Она слишком мудра,
Чтобы помнить мой грех,
О котором душа не забыла.
Я не кум королю,
Я намного скромней.
Мне по вкусу судьба поострее.
А иной не терплю,
Не люблю, хоть убей,
Потому что тогда – зачерствею.
Валентинка от сардинки
В синем море писала сардинка
Червяку на крючке валентинку:
«Обожаю тебя,
Приглашаю, любя,
Я сегодня на ужин. Сардинка».
Валентинки в курятнике
Раз в курятник на «День Валентина»
Валентинки пришли от павлина.
Прочитал их петух…
Только перья и пух
Полетели тогда от павлина.
В келье полумрак. Пьем чай с шоколадными конфетками, угостили сестры из трапезной. Моя соседка по монастырскому жилью – православная казашка-трудница, с выбивающейся из среднего добротой, выросла в детдоме. «Да ты ешь, ешь, Оленька, совсем худая, мне бы худеть», - протягивает булку, мед, шоколадку Галя. Как, в монастыре – и такие сласти в келье? Ведь важна аскетика. Через несколько дней я увижу, что моя удивительная Галя не притрагивается к пище по понедельникам, средам и пятницам. Потом еще многое в ней поразит.
В редакции одного из православных журналов царила сосредоточенная тишина.
Главный редактор Отари, пятидесятилетний толстячок с лбом древнегреческого мыслителя и тщательно скрываемой биографией бывшего комсомольского вожака, вел планерку.
— …Тина, — обратил он свой начальственный взор на одну из сотрудниц, — что там со статьей о церкви в Боржоми? Готова ли историческая справка?
Тамрико, переваливаясь с боку на бок — замучили жиры проклятые, — влезла по крутой лестнице в красно-синий автобус. Сперва, конечно, на лобовое стекло глянула. Надпись «Tbilisi — Istambul», значит, ее маршрут. Помахала рукой шоферу Исмаилу и пошла вглубь салона на свое излюбленное место. Исмаил ответно осклабился. Тоже давно на этой линии шоферит, всех своих клиентов знает в лицо.
Тамрико устроилась поудобней и посмотрела в окно. Сразу подсекла на тротуаре двоих парней. Один из них бросил быстрый взгляд на нее и, ткнув другого локтем в бок, сказал что-то позорное. Оба заржали.
Пришлось отвернуться от окна. Очень надо на эти биологические оболочки последние нервы тратить. Тем более, что их реакция давно не в новость. На всех, как известно, своя печать. Вон бабка-разносчица залезла в дверь автобуса и выкрикивает заученное:
— Кому пряники, сигареты, салфетки?
К 180-летию со дня кончины А.П.
Сквозь тюлевые занавеси снегопада
Привычный мир мне вдруг покажется иным.
Закончится круженье маскарада,
Когда небесный оклик оборвет земные сны.
Всё станет на свои места, и я с постели,
Как с ложа смертного, весь бледный, поднимусь.
Луна, свидетель одинокий воскресения,
Благословенье мне пошлет с незримых уст.
Если мы к чему-то тянемся, то важен не только сам предмет нашего влечения, но и намерение по его применению. Зачем мы стремимся быть совершенными? Зачем нам святость? Зачем нам истина? Бить или любить — истиной?
Расскажу-ка я для начала ехидную сказочку на тему.
* * *
В деревне ёжиков-неофитов каждый ёжик носит с собой палку на вырост: длинную-предлинную в сравнении с реальным ростом ёжика. Каждому новоприбывшему вручают её для того, чтобы ёжику легче было работать над собой, следить за своим ростом.
Ежи — народ колючий, это всем известно. Общение с ними всегда чревато мелким травматизмом. Но ежи-неофиты — народ особенный, если что не по ним, они ещё и палкой могут огреть. Так что в деревне ежей-неофитов туристам делать нечего. Но как в ней выжить самим ежам?
Два года назад, после тяжелого и длительного лечения, мне нужно было пройти завершающее обследование, которое неожиданно оказалось трудновыполнимым делом. В Тюмени, в Онкологическом Центре, куда я приехала для прохождения ПЭТ-диагностики, долго не могли вколоть иглу в мои измученные «химией» вены.
Вкалывали, пытались пускать по ней лекарство - и вена тут же взбухала синяком, иголка выскакивала. Измучился персонал со мной. Главная медсестра даже спросила:
- Из какого города вы такая?
И услышав, что из Новосибирска, вздохнула, добавив:
- Никогда у нас такого не было. Теперь Новосибирск долго помнить будем!
Злая туча – мохнатое чучело
Прячет солнце. Откуда ей знать
Сколько света в словах: «Я соскучилась»?
И какая от них благодать.
Это – жизнь, это – Тайная Ве'черя,
Где ни крошки чужой, ни пятна.
И созвучие с каждою встречею
Повторяется, словно весна.
Я до сих пор вспоминаю себя девочкой 13-ти лет.
Она достает ключи, не включая свет
Заходит в квартиру,
в которой людно только к шести.
Ее тело вырастет, а душа останется-травести
Способная воскрешать в себе - детскость, потерянность, волшебные тайники,
Там где спрятаны - фантики, бусины, дневники,
Вкус любимой ириски, который немного солоноват
И уменье сиять на тысячи киловатт.
Чуть звенят от мороза просторы.
Укрывается инеем даль.
И глядят фонари светлым взором
Сквозь редеющей ночи вуаль.
Я иду чуть нескладно по снегу.
Наполняется счастьем душа.
И плывёт по бескрайнему небу
Молодая луна не спеша.
Сонный ветер увязнет в сугробе,
Бросит зимнюю свежесть в лицо.
Луг родимый как будто бы обмер,
И знакомое видно крыльцо.
В Белогорском отстояли службу,
В сердце все метели улеглись.
По-другому смотришь ты на жизнь,
На любовь, на счастье, и на дружбу.
Убежать бы навсегда
На Луну, на Эверест,
И в другие города
Прочь от этих нежных мест.
Где твои глаза, как нож,
Режут сердце пополам.
Ты меня не бережёшь,
А я всё тебе отдам:
Я припомню блядские стишочки,
Когда будешь старой ты каргой.
Когда будут мучить печень, почки,
Ты заплачешь, сидя под иргой.
Ты молиться будешь о массаже,
И просить, как дождика в обед.
И тогда, быть может, мне расскажешь,
Что любовь моя была как свет.
И когда приду я на могилку,
Принесу тебе лесной цветок,
Вспомню на твоем виске я жилку,
И пойму, как был к тебе жесток.
01. 02. 2017