Это имя не было начертано на высоких поэтических знаменах своего времени, как, например, имена Николая Рубцова или Юрия Кузнецова. Последний даже обронил как-то по поводу Решетова не слишком лестную фразу: «У него короткое дыхание». Ну, Кузнецов и Пушкину пенял - за то, что «соблазнил русскую литературу – завел ее не туда». Давно известно, что великих порой заносит – и в творчестве, и особенно в окололитературных суждениях. Простим им эти человеческие слабости.
Между тем в собранной тонким ценителем поэзии Вадимом Валериановичем Кожиновым антологии «Страницы современной лирики» (М., «Детская литература», 1980) Решетов стоит рядом с Кузнецовым. А список авторов этой антологии очень короткий – всего двенадцать имен. Это – уже тогда – должно было сказать о многом. Только вот – сказало ли?
Нет, на немилость литературной судьбы Алексею Решетову, к тому времени уже автору нескольких книг стихов и прозы, члену Союза писателей СССР, вроде бы грех было ссылаться. Да он и не ссылался. Он вообще никогда ни на что не «ссылался», хотя, наверное, мог бы - такая уж жизнь ему выпала…
Родился Алексей Леонидович Решетов в году, как теперь говорят, знаковом, 1937-м, случилось это событие 3 апреля, в Хабаровске. Отец, Леонид Сергеевич Решетов, известный журналист, был вскоре репрессирован и расстрелян. Мать, Нина Вадимовна, оставив грудного Алексея и его старшего брата Бетала на попечение своей матери, Ольги Александровны Павчинской, отбывала ссылку в Казахстане, затем в Соликамске. Уже одного этого другому хватило бы, чтобы ожесточиться, затаить обиду – и на страну, и на окружающих его людей с более благополучной судьбой.
А что же он? А он в городе Березники Пермской области (ныне – Пермский край) получает специальность электромеханика и… уходит под землю. Нет, не в пещеру, не в схрон – в шахту калийного комбината, электрослесарем. Самое подходящее место для свиданий с музой, что и говорить…
Не плачьте обо мне, я был счастливый малый,
Я тридцать лет копал подземную руду.
Обвалами друзей моих поубивало,
А я еще живу, еще чего-то жду.
Строки эти он напишет потом, спустя много лет. В них есть горькие подробности и отстраненная, как взгляд издали, «возрастная» грусть, но нет обиды и жалобы, равно как нет даже намека на позу: дескать, вот какой я герой, оцените!
А тогда, в начале своего творческого пути, решетовское восприятие мира было распахнуто-светлым, по-сыновнему доверчивым. Вот как благодарно и проникновенно пишет молодой поэт о земле, которая, не будем забывать, каждодневно нависала над его головой грозно и тяжко:
В ней все, в земле: начало радуг, хлеба,
Тонюсенькой черемухи, ручья…
И эту землю на седьмое небо,
Живой и мертвый, не сменяю я.
Но и небо – не мифическое седьмое, а здешнее, уральское, русское – предстает взору молодого поэта по-соседски близким, родным:
На дымок из русской печки
Опирается оно.
На три кедра возле речки
Опирается оно…
Эти стихи – из первой книги А. Решетова «Нежность». Она вышла в 1960 году. Столь ранние (и притом – зрелые) поэтические дебюты – явление не такое уж частое. В своем поколении рожденных в пятидесятых я могу назвать лишь Николая Дмитриева. Кстати, в середине восьмидесятых годов прошлого века Дмитриев, в то время уже известный поэт и большой поклонник творчества Юрия Кузнецова, не раз называл Алексея Решетова близким, любимым своим поэтом, очень хотел встретиться с ним. И встретился потом – в Перми, куда Алексей Леонидович переехал из Березников в 1982 году. Так вот, одновременно затейливо и просто, сама жизнь расставила всё по своим местам, подсказала, что Решетов и Кузнецов - вовсе не чужие друг другу поэты. Уж Коля-то Дмитриев, этот застенчиво-чистый родник русской лирической поэзии, умел увидеть незаёмное, горнее в поэтических строках своих собратьев как никто другой.
Переехав в Пермь, А. Решетов работает литературным консультантом в местной писательской организации. Пишутся стихи, которые выходят не только в местных издательствах, но и в Москве. Событием для многих любителей поэзии стал вышедший в 1984 году в «Молодой гвардии» сборник стихов Решетова «Лирика» - тонкая книжица на тетрадочных скрепках, всего 60 страниц. Тираж был для поистине огромной тогда читательской аудитории не таким уж массовым, всего двадцать тысяч экземпляров. Но система распространения книг была такова, что разошлась эта книжка действительно по всей стране, не миновав и моего отдаленного степного райцентра. В этой маленькой книжке стихи были все один в один – как собранные на заповедной лесной поляне грибы-боровики: в песчинках, в травинках, но без единой червоточинки.
И стилистически, и лексически они казались простыми, даже очень простыми, но как много таилось за этой простотой!
Не искал, где живется получше,
Не молился чужим парусам:
За морями телушка – полушка,
Да невесело русским глазам!
Можно исписать десятки страниц рассуждениями о патриотизме, о наших духовных ценностях, особом пути – и никого в своей правоте не убедить. Но на этот, казалось бы, незамысловатый поэтический аргумент – «Да невесело русским глазам! – что-то откликается в груди теплой благодарной волной. Попробуй с таким аргументом поспорить!
Стихи Алексея Решетова убеждают уже одной естественностью, подлинностью поэтической интонации. В них нет словесной эквилибристики, «биения себя в грудь», в общем, всего того, что отличало модную в шестидесятые годы прошлого века «поэзию Политехнического». Зато есть правда – та самая высокая, неразменная правда поэзии, которую невозможно придумать, «сочинить».
Мы сидим в одеялах, за окошком мороз.
Письмоносец соседке «смертью храбрых» - принес.
Поэт пишет о своём военном детстве, голодном и холодном, - но разве только о нём? Скупость изобразительных средств только подчеркивает трагические реалии времени, непридуманность и глубину лирического переживания. И проступает судьба – не только этих мальчишек, не только их убитой страшной вестью соседки, но и – страны. Горькая, трудная, но не позорная, не опускающая глаза долу: «смертью храбрых» - это весть не о смерти, - о несломленности. Человека. Поколения. Страны. Страны храбрых…
Судьба России в стихах А. Решетова нередко – и, думаю, не случайно – глубоко и точно проступает в женских образах.
Где вы, милие землячки,
Нынче, в мирные деньки?
Где вы, женщины – горнячки,
Мотористки, взрывники?
От кайла и от лопаты
На ладонях – словно жесть.
Негасимые лампады
Я зажег бы в вашу честь!
Чистое, благодарное чувство к женщине – заметная, характерная черта всей лирики Алексея Решетова. И не важно, идёт ли речь о послевоенном быте («Как жили женщины в бараке…»), купальщицах «в крапинках песка» или даже о таком отвлеченном, казалось бы, понятии, как природа. «Набродившись летними лесами», лирический герой Решетова мечтает не о газете и диване, нет. Ему хочется, полузакрыв глаза,
Ощущать цветов благоуханье
И лучей скользящее тепло.
Думать: это женское дыханье
Чудом в глушь лесную занесло.
И внимать земле и небосводу,
И, вернувшись в хмурое жилье,
Потерять, как женщину, природу,
Мучиться и сохнуть без нее.
Любовная лирика А. Решетова – это гимн, спетый коленопреклонённо, почти беззвучно, одними губами.
Боюсь за тебя: ты – как птаха ручная,
Как малый ребенок, как вешний цветок, -
Доверчивый, чистый, цветет он, не зная,
Как ласковый март временами жесток.
Живу в постоянной тревоге и в страхе:
Ты так беззащитна пред силами зла.
Чего бы не отдал мифической пряхе,
Чтоб с нитью твоей осторожна была!
Алексей Леонидович не был затворником-схимником, он любил и был любим, но долгое время оставался одинок. Всё это время рядом с ним были дорогие ему люди: бабушка Оля, мама Нина Вадимовна, племянница Оля (Олеся), он трогательно заботился о них, и ответную заботу, конечно, получал – родственную, житейскую, но…не об этом речь.
В одном из поздних стихотворений поэт, убеждая нас, читателей, что имел в жизни все необходимое («и щепотку табака, и клочок бумаги писчей»), тем не менее, признаётся:
Только женского тепла
Постоянно не хватало.
Сердце льдом пообрастало.
Ну да ладно, жизнь прошла.
«Жизнь прошла», да не совсем: 11 февраля 1994 года поэт зарегистрировал брак с Тамарой Павловной Катаевой, через два дня, 13 февраля, в Пермском Петропавловском соборе состоялось их венчание. Некоторое время супруги были вынуждены жить врозь, в разных городах, но в 1995 (по другим данным – в 1997 году) Алексей Решетов, окончательно оставив Пермь, переезжает к жене в Екатеринбург.
Умер Алексей Леонидович Решетов 29 сентября 2002 года, в больнице, но не в одиночестве – на руках у жены. Похоронен он, как и завещал (стихотворение «Заповедь»), в Березниках, «возле матушки и брата». После смерти благодарными земляками – низкий поклон им! – не забыт: в Березниках, Перми и Екатеринбурге на домах, в которых жил поэт, открыты мемориальные доски. В Березниках поставлен памятник поэту, проводится литературный фестиваль «Решетовские встречи». В 2005 году Алексей Решетов за вышедшее в Екатеринбурге уже после его смерти собрание сочинений в трех томах стал лауреатом литературной премии имени Д. Н. Мамина–Сибиряка, имеющей статус всероссийской.
Всё это отрадно: не так часто провинция умеет по достоинству оценить своих тихих героев. Но хотелось бы, чтобы своего скромного сына, чья поэзия стала синонимом совестливости и милосердия, некрикливой любви и высокой жертвенности, помнила Россия. И читала: вся, «от Москвы до самых до окраин».
Алексей РЕШЕТОВ
* * *
Не искал, где живется получше,
Не молился чужим парусам:
За морями телушка – полушка,
Да невесело русским глазам!
Может быть, и живых я остался,
И беда не накрыла волной
Оттого, что упрямо хватался
За соломинку с крыши родной.
СТИХИ О ВОЕННОМ ДЕТСТВЕ
1
Я из черного теста, из пепла войны,
И стихи мои, как погорельцы, грустны.
Лишь закрою глаза, и опять я – малец,
В неокрепшее темечко метит свинец.
И несет почтальон на потертом ремне
Безотцовщину черную брату и мне.
2
Никогда не забуду, как во время войны
Из картошки из мерзлой мать пекла деруны.
Деруны на олифе и сластят, и горчат,
Но и этому рады я и старший мой брат.
Мы сидим в одеялах, за окошком мороз.
Письмоносец соседке «смертью храбрых…» принес.
И она прибежала к нам – белее стены.
Мать ее утешает… И горят деруны.
3
Война прошла, прошла война.
Но барабанным перепонкам
Казалась странной тишина,
Обманчивой, чрезмерно полной.
На кровью политых полях
Уже пшеницу убирали,
Но все еще в госпиталях
Солдаты наши умирали.
* * *
Снится сон слепому человеку,
Будто тихо шепчутся леса
И срывает, нагибая ветку,
Он большие, спелые глаза.
Будто он вставляет их в глазницы
И бросает черные очки,
И глядят с восторгом сквозь ресницы
Круглые, как косточки, зрачки.
Будто видно, как пчела хлопочет,
Как пригорок солнцем освещен,
Как дрожат на тонких стеблях очи,
Горькие, зеленые еще…
* * *
Алхимик напустит тумана
Доверчивым людям в глаза,
И вот уже слиток обманный
Ни в чем заподозрить нельзя.
Старатель и роет и моет,
Нуждой и надеждой гоним,
И волк енисейский не воет,
А блеет в сравнении с ним.
Поэзия! Странная штука:
Кому-то легко, с кондачка,
Кому-то с немыслимой мукой
Дается любая строка.
И все же фальшивое гаснет,
А то, что на совесть, горит.
И все же со временем ясно:
Поэт ли с тобой говорит.
* * *
За мои печали плата –
Теплота твоих колен.
Милосерднейшая плаха,
Чудодейственнейший плен.
Как светла моя темница,
Как горьки былые сны,
Как жестоко очутится
На свободе без вины…
* * *
Что-то все тяжелее ночами.
Спой, соловушка, спой мне, дружок,
Чтобы я отдохнул от печали,
Чтобы юность припомнить я смог.
Чтобы снова весенние громы
Прогремели бы в честь бытия,
И возникла из пены черемух
Афродита лесная моя.
Чтобы, милостью тайной возвышен,
Легким пламенем райским объят,
Я услышал, как бабочки дышат
И далекие звезды звенят.
Чтоб уже никакого значенья
До последнего самого дня
Не имели мот злоключенья,
Ибо юность была у меня.
* * *
Я снова русской осенью дышу,
Брожу под серым солнышком осенним,
Сухой цветок отыскиваю в сене
И просто так держу его, держу.
Я говорю: отыскивай, смотри,
Пока не в тягость дальняя дорожка,
Пока вкусна печеная картошка
С еще сырым колесиком внутри.
А между тем зима недалека,
Уже глаза озер осенних смеркли,
Лишь вены на опущенных руках
Еще журчат, еще перечат смерти.
* * *
Душа и природа – в предчувствии вьюг,
И стрелки часов улетают на юг.
И маятник желтый вот-вот упадет,
И дворник с метлою его уже ждет.
Нам долгие ночи с тобой коротать,
Стихи, завывая по-волчьи, читать.
Спаси меня, милый полуночный друг! –
Душа и природа – в предчувствии вьюг.
* * *
Родная! Опять високосная стужа
Хватает за горло средь белого дня.
Пойди за меня, назови меня мужем,
Вдвоем веселее. Пойди за меня.!
Я буду вставать далеко до восхода
И ну – за работу, судьбу не кляня.
Я буду кормить тебя ивовым медом
И хлебом пшеничным. Пойди за меня!
Не варит мне матушка зелья – забыться,
Не дарит мне батюшка резва коня,
Лететь и лететь во весь дух – разбиться
О камень горючий. Пойди за меня!
* * *
В эту ночь я стакан за стаканом,
По тебе, моя радость, скорбя,
Пью за то, чтобы стать великаном,
Чтоб один только шаг – до тебя.
Чтобы ты на плечо мне взбежала
И, полна ослепительных дум,
У соленого глаза лежала
И волос моих слушала шум.
* * *
Поздняя осень. Дождливо. Темно.
Только волшебный горшочек герани
Радует нас сквозь чужое окно,
Все остальное – терзает и ранит.
Солнце все дальше от знака Весов.
Вялые воды струятся все тише.
Вниз головой, как летучие мыши,
Спят отражения черных лесов.
* * *
Старость – вот она, с холодом лютым,
Отчего же в конце бытия
Все дороже становятся люди,
Не персона, не шкура своя?
Отчего человеческий отклик,
Слабый свет незнакомой души
Я ловлю, как растерянный отрок,
Потерявший дорогу в глуши?
Отчего это каждый прохожий
Мне становится близким навек,
Словно все мы, как братья, похожи,
Словно все мы – один человек?
* * *
Дерево возле пивного ларька,
Ты мне любимой моей показалось.
Я любовался тобою, пока
Пивом канистра моя наполнялась.
Той же прически осенняя медь.
Те же движенья и та же осанка.
Множество милых совпавших примет.
Даже недавно зажившая ранка.
Дерево возле пивного ларька,
Я не решился к тебе прикоснуться
Слабой, дрожащей рукой старика.
Только глядел и боялся очнуться.
ЗАПОВЕДЬ
Паша, Юра, Костя, Вова,
Надя, Ира, все друзья,
Это письменное слово –
Воля, заповедь моя.
Вот что сделать будет надо.
Надо мой смиренный прах
Возле матушки и брата
Схоронить в Березниках.
Это хлопотно, конечно.
Но ведь там мой край родной.
Там простой восьмиконечный
Крест поставьте надо мной.
И сидите, поминайте
Друга милого вином.
И стихи свои читайте,
Как читали их при нем.
Тот, кто вечной славы ищет,
Возомнив, что он пророк,
Не посмеет, не освищет
Наших выстраданных строк.
* * *
До чего же печальна картина
"Возвращение блудного сына",-
Он гордыню свою превозмог.
Он теперь даже глаз не поднимет,
Он питался дождем и полынью,
Он вернулся на отчий порог.
Но какие-то дальние зовы
Появляются в небе суровом
И зовут день и ночь без конца.
Вот и к свадьбе уже все готово,
Вот и жить бы, как люди, толково,
А на мальчике нету лица!
До чего же все это знакомо -
И удары весеннего грома,
И земли отмерзающий пласт...
И на камне сыром аксиома:
Вы в гостях еще, мы уже дома,
Не судите, помилуйте нас.
