Земное дитя, неразумное чадо…
* * *
Дитя лежит в своей коляске.
Ему не вырасти без ласки,
Без млечной тоненькой струи.
О Господи, дела твои.
Тугое новенькое тельце
Младенца, странника, пришельца,
Который смотрит в облака,
На землю не ступив пока.
* * *
А если прокрутить назад
Всю эту пленку — будет сад,
В котором вишни дозревают,
И гнезда ласточки свивают,
И яблони до самых крыш,
И спит в коляске наш малыш,
И я в купальнике открытом
Тружусь, склонившись над корытом,
И пена мыльная густа,
А ты малину ешь с куста,
И мы еще почти в начале
Дороги нашей. И печали
Светлы, как говорил поэт.
Куда ни глянь, повсюду свет,
И я живу, себя не муча
Сознанием, что жизнь летуча.
* * *
Рожденного под небесами
Снабди земными адресами.
Пусть он не будет одинок.
Ты стольким, Господи, помог.
Пусть он в объятьях спит ночами,
Пусть упивается речами
Нежнейшими. Пусть будет он
Доверчивым, как детский сон,
Пока Ты не поставишь точку,
Заставив гибнуть в одиночку.
* * *
Все было — и кровь и расстрельные списки,
Баланда тюремная в прогнутой миске,
И пытки, и дым смертоносных печей,
Но снова ты млеешь от нежных речей,
Земное дитя, неразумное чадо.
И снова ты солнышку вешнему радо,
И снова ты греешься в вешних лучах
И бродишь в лесу при осенних свечах.
* * *
Тихо живу. Никуда не спешу
И над тобой, мой родной, не дышу.
Только бы все это длилось и длилось.
Целую жизнь бы об этом молилась.
Рядом с тобой мне светло и тепло.
Только бы время неспешно текло.
Только бы слышать, как ходишь и дышишь.
Только бы знать, что и ты меня слышишь.
* * *
Он умер вечером, а днем
Писал с натуры анемоны:
Цветы и стебли, и бутоны,
И вазу, что горит огнем,
Такого красного стекла,
Что даже глазу было больно.
И жизнь текла легко и вольно
И незаметно истекла.
* * *
А небо… Небо так бело,
Как голубиное крыло.
Неспешно я живу с любимым
Под этим небом голубиным,
Которому предела нет,
Которое дарует свет,
Чтоб, не сходя с земного круга,
Мы вечно видели друг друга.
* * *
Я с миром в переписке состою.
Он то чужой мне, то родной и близкий.
Я с миром в постоянной переписке
И отвечать ему не устаю.
То перышком, то веткой, то звездой
Мне женщине давно немолодой
Он
Ему я отвечаю рифмой парной.
Его молчанье стало бы бедой.
Он пишет на земле и на весу.
Я все, что им начертано, спасу.
Я разберу каракули любые.
Очки надену на глаза слепые,
Письмо поближе к свету поднесу.
* * *
Жить в краю этом хмуром, в Евразии сумрачной трудно.
Все же есть здесь и радости. И у меня их немало.
Например, здесь рябина пылала по осени чудно.
Например, я тебя, мой родной, по утру обнимала.
Сыновей напоила я чаем со сдобным печеньем.
А когда уходили махала им вслед из окошка.
Нынче день отличался
Разве есть на земле неприметная мелкая сошка?
Что ни особь, то чудо и дар, и судьба, и явленье.
Разве может такое простой домовиной кончаться?
После жизни земной обязательно ждет нас продленье,
Да и здесь на земле неземное способно случаться.
* * *
Играет старик в переходе
На старенькой флейте своей.
О том, чего нету в природе,
Осипший поет соловей.
О счастье, которого нету,
Покое, что вечно в цене,
Играет старик за монету,
Прижавшись к холодной стене.
Поет его флейта о чуде.
Слезятся глаза старика,
А мимо торопятся люди —
Глухая людская река.
* * *
Так летим — обмирает душа.
А по мне бы — с ленцой, не спеша
В середине текущей недели
Просто так, без особенной цели
Книгу толстую с полки достать,
С тихим шелестом перелистать
И прочесть: «В доме лампа горела.
Дождь по крыше стучал. Вечерело».
* * *
А утром, когда я открыла глаза,
Текла по стеклу дождевая слеза.
Ночь кончилась. День начинается снова.
Что делать? Я к жизни совсем не готова.
Совсем не готова смешаться с толпой.
Просить свою пайку у жизни скупой.
На
Глаза закрываю и время тяну.
О Господи Боже, продли тишину,
Продли этот миг заревой и дремотный,
И дождь, шелестящий за шторой неплотной.
* * *
Придумали себе рубеж.
А хорошо б остаться меж
Минувшим годом и грядущим
И жить во времени текущем,
Где этот свет и этот мрак
Не обозначены никак,
Где нет ни имени, ни даты.
И если крикнут мне: «Куда ты?»
Скажу: «Спешу я к той заре,
Которой нет в календаре».
* * *
Всё в порядке вещей, а верней, в беспорядке.
В жизни хаос такой же, как в этой тетрадке —
И темно, и тревожно, тревожно, темно,
Что ни строчка, точнее сказать, ни мгновенье —
То волненье, похожее на вдохновенье,
Вечно тянет то петь, то беззвучно рыдать…
Что же, Господи,
— Ты сказал бы, наверно, — «забвенью предать».
* * *
А осень снова сожжена,
А я опять пощажена
И, находясь в стране и мире,
Вольна идти на все четыре,
Вольна стоять, где я стою.
Но главное, что я в строю —
Пускай не дружном и не ровном,
Но дышащем и теплокровном,
Который — счастье, благодать, —
Могу пока не покидать.
* * *
Положено идти вперед,
Но он и давит и гнетет
Кусок, что прожит.
И даже верба, что цветет,
Помочь не может,
И даже неба светлый край…
Ты погоди, не умирай —
Там рая нету.
Твой рай — нести под птичий грай
Всю тяжесть эту.
* * *
Без шумов ненужных музыка вряд ли возникла б.
Играй, не тушуйся. Ну что же ты, скрипочка, сникла?
Пусть гнёт свою линию твой одинокий смычок.
Твой звук так же нужен, как в непогодь сини клочок.
Твой звук беззащитный, отважный — он нам гарантирует,
Что будем мы счастливы, как нас судьба ни третирует.
* * *
Поиграй с нами, Господи,
поиграй,
Он такой невесёлый —
родимый край,
Что осталось нам только
играть и петь,
Чтоб с отчаяния вовсе
не умереть.
Поиграй с нами в ладушки
и в лапту,
Дай поймать
на лету,
И, покинув заоблачный
небосвод,
Поводи с нами, грешными,
хоровод,
Сделай столь увлекательной
всю игру,
Чтобы я не заметила,
как умру.
* * *
А с небес, что чисты, как вначале,
Опустился мой ангел печали.
Он меня целый день опекает
И во все мои нужды вникает.
Озабочен моими делами,
Он меня обнимает крылами,
Терпеливо меня утешает
И слова со слезами мешает.
* * *
Основа, твердая основа,
Фундамент, сруб…
А слово, что такое — слово?
Движенье губ,
Штришок
Да завиток…
Куда реальней капля влаги,
Чем слов поток.
Но коль она тебе по нраву —
Игра в слова,
И ценишь авторское право —
Качай права:
Ставь копирайт в углу листочка,
Пометь края,
Провозгласив: «Любая строчка
Моя, моя».
* * *
Прости, о Господи, о Господи, прости
За то, что хочется подальше уползти
Из края отчего, в котором вечный мрак,
И в нем немыслимо и врозь нельзя никак.
Прости, о Господи, что я при свете дня,
Который должен быть подарком для меня,
При свете солнечном, как в темени кружу
И даже проблеска нигде не нахожу.
Читая мемуары Марка Талова*
1
Наверно, хорошо скитаться,
Случайной корочкой питаться,
С друзьями пить аперитив,
Когда ты молод и ретив,
Когда, ночуя без копейки
В парижском парке на скамейке,
Бездомный, нищий, молодой
Ты спишь под яркою звездой.
2
Модильяни
Художник, пьяница, драчун,
Ты гениален, беден, юн.
Живешь, буяня, дебоширя
И если
То это краски и мольберт.
Мир, как маршан, жестокосерд.
Пойди, сложи свои полотна
У райских врат, закрытых плотно —
Едва ли ты получишь мзду.
И все же верь в свою звезду.
Едва отдашь ты душу Богу,
Твоя звезда найдет дорогу.
* Марк Талов. Воспоминания, стихи, переводы. М. — Париж, «Альбатрос», 2006.
Лариса МИЛЛЕР — поэт, прозаик, эссеист, родилась (1940 г.) и живёт в Москве, окончила в 1962 г. Институт иностранных языков, преподаёт английский, а также с 1980 года женскую музыкальную гимнастику по системе русской танцовщицы Людмилы Николаевны Алексеевой, член Союза Российских писателей (с 1979 г.) и Русского
