— Не могу я привыкнуть к этим вражьим сигаретам, — пробурчал Пётр, оборачиваясь к старику, в лисьей шапке с опущенными ушами и овчинном тулупе. Старик сидел с закрытыми глазами, задрав голову к солнцу, он ничего не ответил Петру.
— Загораешь, старый, — хмыкнул Пётр, отворачиваясь, — я всю жизнь «Беломор» курил или свой самосад. Где его теперь достанешь?
— Тьфу, дерьмо трофейное! — выплюнул он сигарету. — Всё у немчуры какое-то слабохарактерное. Водка одеколоном воняет, сигареты мятой, — я её на дух не переношу, — колбаса — кислая, невкусная. Ты чего, Лукич, запаковался так? Вспреешь, жара такая на дворе.
Старик опять ничего не ответил, на лбу у него выступила россыпь пота, на лице застыло блаженное выражение.
— В этом годе весна ранняя, — раздумчиво сказал Пётр.
